– Еще слово – и я уйду.
Откинувшись на спинку кресла, она теперь смотрела на Страйка, словно привязанная к рельсам жертва – на приближающийся поезд.
– Ты и сам знаешь, что это правда, – хрипло произнесла она. – Ты все знаешь.
– Шарлотта…
– Я знаю, что ты хочешь сказать, – выдавила она. – Что я лгунья. Да, это так. Я лгунья, но в главном я не лгу никогда, в главном – никогда, Блюи.
– Не смей меня так называть.
– Ты не любил меня так сильно, чтобы…
– Не смей, черт побери, винить меня, – вопреки своему желанию сказал он. Никто еще не поступал с ним так, как она; никто даже близко к этому не подходил. – То, что мы расстались, – это все из-за тебя.
– Ты отказывался идти на компромиссы.
– Это я не шел на компромиссы? Я переехал к тебе жить, как ты того хотела…
– Ты отказался от работы, которую предложил тебе мой папа…
– Я не сидел без работы. У меня тогда уже появилось агентство.
– Насчет агентства я была не права и сейчас это понимаю. Твои успехи поразительны… Я читаю все, что о тебе пишут, постоянно. Джейго нашел это в моей истории поисков…
– Как же ты не замела следы? Со мной ты была куда осмотрительнее, когда трахалась с ним на стороне…
– Пока мы были с тобой вместе, я не спала с Джейго…
– Ты обручилась с ним через две недели после нашего расставания.
– Да, это произошло быстро, потому что я устроила, чтобы это произошло быстро, – с ожесточением сказала она. – Ты сказал, что я обманула тебя насчет ребенка, это меня обидело, оскорбило… да мы с тобой сейчас были бы женаты, не будь ты…
– Меню, – объявил официант, вырастая как из-под земли с двумя кожаными папками в руках.
Страйк отмахнулся:
– Я не останусь.
– Возьми для Амелии, – распорядилась Шарлотта, вырвала папку из рук официанта и шлепнула на стол перед Страйком.
– Сегодня у нас есть особые предложения, – сообщил официант.
– Мы похожи на тех, кто интересуется особыми предложениями? – рявкнул Страйк.
Немного постояв в немом удивлении, официант отошел, петляя между занятыми столиками и спиной выражая поруганное достоинство.
– Все это – романтическая хрень, – сказал Страйк, наклоняясь к Шарлотте. – Ты желала того, чего я не мог тебе дать. И все время показывала, что ненавидишь бедность.
– Я вела себя как избалованная стерва, – сказала Шарлотта. – Это так, я знаю, а потом я вышла за Джейго и получила по полной программе – все, что заслужила, и теперь не хочу больше жить.
– Речь идет не о поездках на курорты и не о брюликах, Шарлотта. Ты хотела меня сломать.
У нее застыло лицо, как часто бывало перед самыми мерзкими выходками, перед самыми безобразными сценами.
– Ты хотела отбить у меня охоту ко всему, что не касалось тебя самой. Это ли не доказывает, что я тебя любил, если я уволился из армии, запустил агентство, расстался с Дейвом Полвортом – со всем, что делало меня самим собой.
– Я никогда не стремилась тебя сломать, как у тебя язык повернулся?..
– Ты хотела меня раздавить, потому что это в твоих привычках. То, что оказывается перед тобой, нужно сломать, а иначе оно может раствориться в воздухе. Ты должна командовать. Если убить то, что оказывается перед тобой, то потом можно не смотреть, как оно умирает.
– Посмотри мне в глаза и скажи, что любил кого-нибудь после меня, любил так, как любил меня.
– Нет, такого не было, Господь уберег.
– Мы с тобой знали невероятно счастливые времена.
– Сделай одолжение, напомни: какие?
– Ночь на яхте у Бенджи в Маленькой Франции…
– Твое тридцатилетие? Рождество в Корнуолле? Так весело – ухохочешься.
Ее рука вновь опустилась на живот. Под тонким черным трикотажем Страйку померещилось едва заметное шевеление, будто у Шарлотты под кожей гнездилось что-то чуждое, нечеловеческое.
– Шестнадцать лет, хоть и с перерывами, я отдавал тебе все лучшее, что только мог дать, но тебе было мало, – сказал Страйк. – Однако в жизни наступает такой момент, когда ты прекращаешь все попытки спасти человека, который вознамерился утянуть тебя за собой на дно.
– Ой, я тебя умоляю! – сказала она, и тут хрупкая, отчаявшаяся Шарлотта исчезла, а ее место заняла другая: жесткая, расчетливо-ледяная, умная. – Ты и не собирался меня спасать, Блюи. Ты собирался решить меня, как задачку. А это большая разница.
Появление этой второй Шарлотты ничуть его не огорчило: она была столь же знакомой, как ее хрупкая версия, но эту вторую не страшно было обидеть.
– Сейчас ты ко мне потянулась единственно из-за того, что я стал известен, а ты замужем за каким-то куском дерьма.
Она проглотила это не моргнув глазом и только слегка разрумянилась. Шарлотта была в своей стихии – она всегда любила скандалы.
– До чего же ты предсказуем. Я ожидала услышать: «Ты вернулась потому, что я стал известен».
– Что ж, ты действительно умеешь всплывать на поверхность, почуяв драму, Шарлотта, – сказал Страйк. – Помню, в прошлый раз ты появилась сразу после того, как мне оторвало ногу.
– Вот гад, – сказала она с холодной улыбкой. – Значит, так ты объясняешь то, что я выхаживала тебя много месяцев подряд?
У него зазвонил мобильный: Робин.
– Привет, – сказал он, отворачиваясь от Шарлотты и не забывая смотреть в окно. – Как дела?
– Приветик, я че хочу сказать, – начала Робин с кондовым йоркширским акцентом, – сегодня меня не жди, слышь? Я с подружкой в гости иду. Потусить малость.
– Как я понимаю, где-то рядом стоит Флик? – поинтересовался Страйк.
– Ну, типа того, а ты, если че, женушке своей звякни, как заскучаешь, лады?
– Непременно так и сделаю, – ответил Страйк, посмеиваясь под ледяным взглядом Шарлотты. – Может, рявкнуть на тебя? Для пущей убедительности?
– Нет уж, катись! – выкрикнула Робин и дала отбой.
– Кто звонил? – У Шарлотты сузились глаза.
– Мне пора, – сказал Страйк, опуская телефон в карман, и потянулся за тростью, которая упала под стол во время их с Шарлоттой перепалки.
Понимая, к чему идет дело, Шарлотта умудрилась наклониться боком и подобрать трость раньше Страйка.
– А где та тросточка, которую я тебе подарила? – спросила она. – Ротанговая?
– Ты же оставила ее себе, – напомнил он.
– А эту кто тебе купил? Робин?
На фоне параноидальных и зачастую диких обвинений Шарлотты иногда проскальзывали на удивление точные догадки.
– Да, представь, она самая, – ответил Страйк и тут же об этом пожалел.
Он начал играть по ее правилам, и она немедленно приняла свое третье, редкое обличье, не ледяное и не хрупкое, а безрассудно честное.
– Единственное, что удерживает меня на плаву во время беременности, – это мысль о том, что, произведя их на свет, я смогу уйти.
– Ты собираешься бросить детей, едва исторгнув их из своего чрева?
– Еще три месяца мне сидеть в клетке. Им всем подавай мальчика, они с меня глаз не спускают. Но после родов все изменится. Я смогу уйти. Мы оба знаем, что мать из меня получится никчемная. Крошкам будет лучше с Россами. Мать Джейго уже готовит себя на замену их мамочке.
Страйк протянул руку, чтобы забрать трость. Шарлотта помедлила, но отдала. Страйк встал.
– Привет от меня Амелии.
– Она не придет. Я тебя обманула. Я знала, когда ты будешь у Генри. Вчера мы с ним встретились на закрытом просмотре. Он рассказал, что ты придешь его опрашивать.
– Прощай, Шарлотта.
– Я заранее предупредила, что хочу заполучить тебя обратно.
– А я не хочу. Зря стараешься.
– Не учи ученого, Блюи.
Страйк похромал прочь из ресторана; официанты глазели ему вслед, давая понять, что знают, как он обхамил их собрата. Когда он хлопнул дверью, у него возникло такое чувство, будто Шарлотта не оставила его в покое, будто приставила к нему дьяволицу, которая будет летать за ним до следующей их встречи.
51
Не найдется ли у тебя лишнего идеала – или парочки?
– Из-за промывки мозгов ты воспринимаешь это как должное, – внушал ей анархист. – Пойми, в мире, где нет лидеров, человеку приходится думать своей головой. И ни один индивид не получает больше власти, чем какой-либо другой индивид.
– Ясен пень, – сказала Робин. – А ты, стало быть, на выборы ни разу не ходил?
В этот субботний вечер паб «Герцог Веллингтонский» в Хэкни был набит под завязку, но в сгущающихся теплых сумерках с десяток дружков Флик по ОТПОРу даже не стремились занять места внутри и с радостью остались на тротуаре Боллз-Понд-стрит, чтобы выпить перед походом на вечеринку к Флик. Самые запасливые уже набили впрок холщовые сумки дешевым вином и пивом.
Хохотнув, анархист покачал головой. Жилистый и белобрысый, он узнавался по дредам и обильному пирсингу – Робин припомнила, что в день паралимпийского приема видела его в толпе митингующих. Он уже похвалился перед Робин, что прикупил изрядный ком марихуаны, дабы на вечеринке у Флик ребята не скучали. Робин, чье знакомство с наркотой ограничивалось парой затяжек на давней университетской тусовке, изобразила заинтересованную осведомленность.
– До чего же ты наивна! – вещал анархист. – Выборы – это часть великого демократического лохотрона! Бессмысленный ритуал, имеющий своей целью создать у простого человека иллюзию собственной значимости и влияния! Это раздел власти между красными и голубыми тори!
– А как вопросы-то решать, если никто на выборы не придет?
– Посредством местных ячеек, сопротивления и массовых протестов.
– А кто их устраивать будет?
– Сами организации на местах. Тебе капитально промыли мозги, – повторил анархист, смягчая категоричность такой оценки тонкой улыбочкой: вообще-то, он симпатизировал прямоте Бобби Канлифф, социалистки из Йоркшира. – Если ты считаешь, что народу нужны лидеры, то нет: люди справятся самостоятельно, их только нужно разбудить.
– А разбудит их кто?
– Активисты, – сказал он, похлопывая себя по груди, – которые идут в политику не ради наживы или власти, которые добиваются не контроля над народом, а расширения прав. Видишь ли, даже профсоюзы – не в обиду будь сказано, – добавил он, зная, что отец Бобби Канлифф был профсоюзным деятелем, – это тоже властные структуры, их лидеры начинают подражать управленческому аппарату…