– А что можно сказать насчет других членов семейства Чизуэлл? Вам доводилось встречаться с кем-нибудь из них?
– С некоторыми, – чуть настороженно ответила Делия.
– И какое у вас осталось впечатление?
– Это поверхностное знакомство. Герайнт утверждает, что Иззи всегда была трудолюбива.
– Покойный сын Чизуэлла входил в юношескую сборную по фехтованию одновременно с вашей дочерью, правильно я понимаю?
У нее на лице дрогнули мускулы. Страйку вспомнилось, как закрывается анемона, почуяв хищника.
– Да, – только и сказала Делия.
– Вам нравился Фредди?
– По-моему, я с ним ни разу не общалась. На соревнования Рианнон ездила с отцом. Он знал всю команду.
По ковру, как прутья решетки, протянулись тени от стеблей роз. Откуда-то с заднего плана ворвалась симфония Брамса. Матовые линзы очков Делии казались угрожающими в своей непроницаемости, и Страйк, далекий от всяких суеверий, почему-то вспомнил слепых оракулов и пророчиц из древних мифов, а заодно и сверхъестественную ауру, которая обычно приписывается здоровыми этому конкретному недугу.
– Как вы считаете, отчего Джаспер Чизуэлл столь настойчиво искал порочащие вас сведения?
– Я ему не нравилась, – без обиняков высказалась Делия. – Мы часто расходились во мнениях. Он происходил из такой среды, где принято считать, что любые отклонения от условностей и норм подозрительны, противоестественны и откровенно опасны. Чизуэлл относился к богатым тори мужского пола и с белым цветом кожи, мистер Страйк, а потому считал, что коридоры власти лучше всего отдать на откуп богатым тори мужского пола и с белым цветом кожи. Он стремился во всем восстановить тот статус-кво, который помнил с юных лет. Преследуя эту цель, он зачастую поступал беспринципно и, конечно же, лицемерно.
– В каком отношении?
– Адресуйте этот вопрос его жене.
– Вы знаете Кинвару, да?
– Нельзя сказать, что я ее «знаю». Наши пути пересеклись некоторое время тому назад, и в свете публичных заявлений Чизуэлла о незыблемости брака та встреча получилась весьма любопытной.
У Страйка сложилось впечатление, что, невзирая на свой высокопарный слог и неподдельное беспокойство за Аамира, Делия сейчас получает удовольствие от этой беседы.
– И что там произошло? – поинтересовался Страйк.
– Как-то раз, ближе к вечеру, Кинвара без предупреждения появилась в министерстве, но Джаспер уже уехал в Оксфордшир. Мне кажется, она поставила себе цель застать его врасплох.
– Когда это было?
– Я бы сказала… по меньшей мере год назад. Незадолго до парламентских каникул. Она была глубоко расстроена. Из коридора донесся какой-то шум, и я вышла узнать, что происходит. По молчанию собравшихся я поняла, что все они глубоко поражены и не знают, как быть. Кинвара, крайне взволнованная, требовала, чтобы ее провели к мужу. Вначале мне подумалось, что она приехала с какой-то дурной вестью и, скорее всего, хотела найти у мужа утешение и поддержку. Я пригласила ее к себе в кабинет. Когда мы остались наедине, у нее началась форменная истерика. Кинвара говорила бессвязно, однако из того немногого, что удалось понять, – сказала Делия, – напрашивался совершенно определенный вывод: она узнала о супружеской измене Джаспера.
– Кинвара не назвала имени той женщины?
– По-моему, нет. Впрочем, возможно, что и назвала, но она пребывала в таком… одним словом, ситуация была очень тревожной, – строго произнесла Делия. – Она как будто переживала не разрыв супружеских отношений, а тяжелую утрату. «Я всегда была пешкой в его игре», «Он никогда меня не любил» – и так далее.
– Как по-вашему, что за игра имелась в виду? – спросил Страйк.
– Подковерная игра, насколько я понимаю. Кинвара твердила, что ее унижают. Говорят ей – буквально, – что она свое отслужила… Джаспер Чизуэлл, знаете ли, был чрезвычайно амбициозен. Один раз он уже разрушил свою карьеру супружеской неверностью. Как мне представляется, он маниакально метался в поисках другой жены, способной упрочить его имидж. Долой итальянских попрыгуний-однодневок – они будут только мешать его возвращению в кабинет министров. А вот Кинвара, по его мнению, вполне соответствовала требованиям провинциальных консерваторов. Воспитанная. Любительница лошадей. Впоследствии мне доводилось слышать, что после того случая Джаспер упрятал ее в какую-то психиатрическую клинику. Вот такими, на мой взгляд, методами в семьях, подобных Чизуэллам, укрощают лишние эмоции. – Делия сделала еще глоток. – Но Кинвара, несмотря ни на что, осталась с ним. Конечно, бывает, что люди не уходят из семьи, даже подвергаясь гнусному обращению. В моем присутствии Чизуэлл говорил о ней так, словно это неполноценное, назойливое дитя. Помню, он сказал, что придется просить мать Кинвары «понянчить» дочь в день ее рождения, поскольку ему самому нужно было присутствовать на важном голосовании в парламенте. Разумеется, он мог бы организовать «зеркальное голосование» – найти парламентария-лейбориста и договориться с ним. Но это лишние хлопоты. Женщины такого склада, как Кинвара Чизуэлл, чья самооценка полностью зависит от статуса и успешности мужа, естественно, теряют почву под ногами, когда что-нибудь идет не так. Я думаю, эти ее лошади были просто отдушиной, заменой и… ах да, – спохватилась Делия, – еще вспомнила… Уже уходя, она сообщила, что, ко всему прочему, ей теперь нужно спешить домой, чтобы усыпить любимую лошадку.
Делия нащупала широкий шелковистый лоб Гвинн, лежавшей у кресла.
– Конечно, я очень ей сочувствовала. Мне самой животные тоже приносят огромную радость. Они для нас – большая отдушина.
На руке, ласкающей собаку, все еще поблескивало обручальное кольцо, с которым, как отметил Страйк, соседствовало другое, массивное, с аметистом под цвет ее домашнего платья. Наверное, кто-то – по всей видимости, Герайнт – объяснил ей гармонию цвета, подумал Страйк и опять же почувствовал совершенно излишний прилив жалости оттого, что кому-то надо объяснять такие простые вещи.
– А Кинвара не сказала вам, как именно она уличила мужа в неверности?
– Нет-нет, ей требовалось просто выговориться, и она разразилась бессвязным потоком злости и печали, как малое дитя. И все время повторяла: «Я его любила, а он никогда меня не любил, это была сплошная ложь». Мне никогда не доводилось слышать таких пронзительных излияний скорби – ни на похоронах, ни у смертного одра. С тех пор мы с нею не общались – ну, разве что здоровались. Она держалась так, словно того разговора и вовсе не было.
Делия отпила еще вина.
– Мы можем вернуться к Маллику? – спросил Страйк.
– Да, конечно, – быстро ответила она.
– Утром того дня, когда умер Джаспер Чизуэлл, тринадцатого числа, вы были здесь, дома?
Последовала долгая пауза.
– С какой целью вы меня об этом спрашиваете? – изменившимся голосом осведомилась Делия.
– Чтобы найти подтверждение одной услышанной версии, – ответил Страйк.
– О том, что со мной находился Аамир?
– Именно так.
– Что ж, это чистая правда. Я оступилась на лестнице и растянула запястье. Вызвала к себе Аамира, он пришел. Хотел, чтобы я поехала в травматологию, но такой необходимости не было. Я могла шевелить всеми пальцами. Мне просто хотелось, чтобы кто-нибудь приготовил завтрак и прочее.
– И для этого вы призвали к себе Маллика?
– Что-что? – переспросила она.
Это была старая как мир, прозрачная уловка: «Что-что?» – типичный вопрос человека, который опасается, что сказал лишнее. Страйк понял, что сейчас за темными очками стремительной вереницей бегут мысли.
– Вы призвали к себе Аамира?
– А он что говорит – как было дело?
– Он говорит, что за ним явился ваш муж собственной персоной и препроводил его к вам в дом.
– О… – начала Делия, а затем: – Да, конечно, совсем забыла.
– Забыли? – мягко переспросил Страйк. – Или просто решили подтвердить их версию?
– Забыла, – твердо повторила Делия. – «Призвала к себе» – не обязательно означает «позвонила». Я имела в виду – «послала за ним». Герайнта.
– Но если вы оступились на лестнице в присутствии Герайнта, почему он не мог подать вам завтрак?
– Думаю, Герайнт хотел, чтобы Аамир помог ему меня уговорить поехать в травматологию.
– Ну хорошо. Значит, Герайнт отправился за Аамиром не по вашей инициативе, а по своей собственной?
– Сейчас мне уже не вспомнить, – сказала она и тут же начала себе противоречить. – Я упала, причем весьма неудачно. У Герайнта больная спина, без посторонней помощи он, естественно, не смог меня поднять, вот я и подумала об Аамире, а они вдвоем стали на меня наседать, чтобы я немедленно ехала в больницу скорой помощи, только зачем? Это ведь было обычное растяжение.
За тюлевыми занавесками угасал день. В черных линзах Делии отражался красный неон солнца, умирающего над крышами.
– Я очень беспокоюсь за Аамира, – сдавленно повторила она.
– Еще буквально пара вопросов – и я закончу, – пообещал Страйк. – Однажды Джаспер Чизуэлл прилюдно намекнул, что знает о Маллике нечто постыдное. Вы не могли бы дать мне какие-нибудь разъяснения по этому поводу?
– Да… ну… именно этот разговор, – тихо начала Делия, – и подтолкнул Аамира к мысли об увольнении. Я заметила, как после той истории он от меня отдалился. А потом, согласитесь, дело довершили вы. Явились к нему домой, принялись его терзать еще сильнее.
– Об этом даже речи быть не могло, миссис Уинн…
– Ливат, мистер Страйк, неужели за все время, проведенное вами на Ближнем Востоке, вы не уяснили, что это такое?
– Да, значение этого слова мне известно, – будничным тоном сообщил Страйк. – Содомия. Похоже, Чизуэлл угрожал Аамиру раскрыть истину…
– Уверяю вас, Аамир бы не мучился от раскрытия истины! – Делия пришла в неистовство. – Хотя это не играет никакой роли, но знайте: Аамир – не гей!
Симфония Брамса, как показалось Страйку, звучала попеременно то мрачно, то зловеще; духовые и скрипки соревновались, у кого лучше получится вымотать душу.