Таким голоском лишь некрологи читать от первого лица.
— Вы психолог? — сглотнула я.
— Нет, — качнул головой человек-привидение, — я псих. Но надеюсь, не все потеряно... Хотя как сказать. Вы чем занимаетесь в ближайшие полчаса, Вера? На море неплохая погода, мы могли бы пройтись...
Умудрись я проявить недюжинную выдержку и взглянуть на ситуацию непредвзято, могла бы догадаться, что человек этот просто подавлен. И не представляет опасности. И возможно, совсем не плох. И знаний у него невпроворот — для продуктивно!! работы новоявленной сыщицы. Но недюжинной выдержки у меня с собой не было. Я ее дома забыла. На телефонной тумбочке.
— Очень жаль, — пробормотала я.— С большим бы удовольствием с вами прошлась, но, к сожалению, по горло завалена работой. Простите.
Предчувствуя возражения, я толкнула-таки дверь и быстро скрылась.
Этот день тянулся, как обоз через перевал. Я никуда не выходила. Запаслась продуктами, соком, для отвода глаз положила на стол раскрытый блокнот с ручкой, а сама тоскливо курсировала между кроватью и окном, не зная, чем заняться.
К обеду вновь забурлило море. Порывами налетал ветер, утробно подвывая в забитых дымоходах и шахтах вентиляции. Но дождя пока не было — тучи пролетали низко, легкие, как ватные подушки. За ними теснились новые, беспрестанно меняя форму, сливались, отпочковывались. Лишь у самого горизонта их цвет менялся, приобретая густо-фиолетовую угрюмость. Оттуда и шла гроза, медленно, миля за милей отвоевывая море и нависая над Англией...
После обеда на лоджии наблюдалась очередная тусовка. Там опять собрались все — но уже без Бригова. Общение носило неформальный характер. Я открыла окно, чтобы лучше слышать. Высовываться, правда, остереглась — достаточно вчерашнего. Там царило что-то уж совсем неформальное. Звенели бутылки, очевидно пили прямо из горлышек, без церемоний. Гоготали, травили анекдоты. Но растущее напряжение ощущалось даже на расстоянии — чересчур уж нездорово они гоготали, натужно, неестественно, и несли какую-то несусветную чушь, причем ржали над ней, словно смешнее отродясь не слышали.
— А я говорю вам, ситуация принципиально иная! — оперно солировал Арсений. — Уважаемая толпа! Мы половозрелые люди! И каждый верит в свою исключительность, господа! Предлагаю устроить Вальпургиеву ночь, нам так не хватает энергетического бандитизма для подзарядки!.. За ваше здоровье, господа, долгих вам лет!
Кто-то истерично хохотал, кричал про воспитание, про обвальную распущенность, предлагаемую принять на вооружение, захмелевший Мостовой взывал за присоединение к компании Веры, а то «кому-то из присутствующих явно невыносимо одиноко, а она сидит там у себя в комнате страха, скромненькая такая, кузиночка-белошвейка, и носа не кажет. Пусть займется общественно полезной деятельностью...»
— Она не с нами, — резонно возражал на полтона ниже то ли Рустам, то ли Бурляк. — Ее нельзя в нашу компанию, она испортит все дело... а телка и в самом деле путевая, вот бы зажать ее где-нибудь в темном коридорчике, когда вокруг никого нет...
Опять звенели бутылки, и женщины хохотали над пошлым бородатым анекдотом времен сексуальной революции.
— Эх, была не была! — запинаясь, трундел Мостовой. — Жалко расставаться будет с вами, ребята! Вот закончим наши дела — всех приглашаю в гости! В лучший кабак города! Да в этом гребаном Нижнем все до единого кабаки — мои, меня в любом знают как облупленного, оттянемся, ребята!..
Кто-то жарко присоединился к воззванию, кто-то, напротив, счел предложение ужасно смешным, в связи с чем обрушился громогласным хохотом, вызвав, похоже, в остальных бурю противоречивых эмоций.
Я захлопнула окно. Эта клиника раздражала и бесила. Представляю, до какого скотского состояния они допьются через полчаса, когда сломаются последние тормоза и потянет на подвиги...
Но никто меня не беспокоил. Не приглашали на свидание, не вламывались с неприличными предложениями — ни в одиночку, ни дружной ватагой. Время тянулось неторопливыми зигзагами. Враскачку наступал уикенд — вечер пятницы, 16 сентября. Нормально встречаем конец недели. Мистическая фиолетовая мгла подтянулась и наступала уже с трех сторон — с востока, севера, юга. На востоке сверкали серебряные стрелы. Через два часа этот убогий замок погрузится в мокрый хаос и окончательно скроется под водой. Наступит ли завтра, неизвестно.
К началу восьмого вечера из съестного осталось только полграфина вина. Как назло, захотелось есть. Подходило время ужина, но на кухне по понятным причинам появляться не хотелось. Однако голод убедительно доказывал, что он не только не тетка, но вообще никакая не родня — ни близкая, ни дальняя. Под раскаты приближающегося грома я вышла из комнаты и уныло побрела в полутьме на южную лестницу.
Вера голодная, Вера холодная... — обрабатывала я свою трусость, пересекая вестибюль.
Очередное сборище созданий Франкенштейна... Лучше бы я осталась у себя и развлекалась по системе голодания. Они нарочно создавали себе атмосферу таящегося ужаса! Ну точно, с завихрениями...
Электричество не горело. Вся компания сидела на кухне, сдвинув столы, и в гробовом молчании, под мерцание свеч, потребляла ужин. Все шестеро. Ни Бригова с шиншиллой, ни дворецкого. По лицам плясали тени. Они жевали не спеша, хирургично отрезая ножами мясо, тщательно пережевывая и запивая вином из хрустальных бокалов, по которым бегали мерклые блики. Словно не было удалой гульбы на лоджии — они были трезвые как стеклышки! Унылые, с бледными лицами. С запавшими глазами. Невероятно подавленные, усталые. Ни мужчин, ни женщин среди них уже не осталось. Были шесть обезличенных персонажей японского театра, тщательно пережевывающих пищу.
— Вот и Вера пришла, — равнодушно прокомментировала мое явления маска, похожая на Жанну.
— Скромная и маленькая Вера... — отрешенно пробормотала маска Бурляка. — Это замечательная девушка, она мне сразу понравилась. Я на ней женюсь...
— Ты сначала дело сделай, — тихим шелестом отозвалась Эльза.
— Разумеется, — еще тише ответил Бурляк. — Я обязательно закончу дело... Я куплю себе дом... Где-нибудь в Подмосковье...
— Твой дом тюрьма Синг-Синг. Или Сан-Квен-тин в Калифорнии. Или Шандоллон в Швейца...
Договорить маска Рустама не успела. Включился персонаж, похожий на Арсения:
— Присоединяйтесь к нам, Вера. Здесь весело. Вы, наверное, проголодались? У нас не бог весть какие разносолы...
— Щи да каша, — прошелестела Эльза.
— ...но очень питательно, уверяю вас. Выпейте вина — это старый добрый «Пино Нуар» девяносто третьего года, им забиты все погребки старины Винтера, надо же его куда-то девать...
— О делах наших скорбных покалякаем... — зловеще пробормотал Мостовой.
Я очумело переводила глаза с одного на другого. Хорошо сидим? Неужели они сами не понимают, что похожи на какое-то троллиное войско?
— Спасибо, — зябко поежившись, поблагодарила я. — Голова что-то пошаливает. Я возьму свой ужин, вы не возражаете?
— А нам-то что, — растягивая гласные, произнесла Жанна. — Ваш ужин на микроволновке у вас под правой рукой. Скажите спасибо Винтеру — он заранее позаботился, зная, что вы такая некомпанейская.
— Спасибо, — сказала я непонятно в чей адрес и принялась судорожно ощупывать воздух.
Стояла гнетущая тишина. Даже вилки с ножами перестали позвякивать. Вооружившись найденным наконец подносом, я неуклюже пыталась отворить дверь. Прозвучал голос Жанны, в нем доминировали капризные нотки:
— Мостовой, я хочу в койку... Ты долго будешь жевать эту жесткую баранину? Учти, у нас остается чуть больше трех часов...
В одиннадцать вечера в моих апартаментах нарисовался морально раздавленный Бурляк. Я укладывалась спать, верша молитву святым небесам во спокойствие грядущей ночи.
Сперва он постучал.
— Войдите, — безрадостно сказала я.
Он и вошел. Раздавленный в лепешку. Помялся на пороге, давая мне время натянуть на горло шотландку. Потом приблизился, начал мяться, словно девочка нетронутая.
— Вы хотите услышать сказку на ночь? — догадалась я.
— Вы уже укладываетесь... — Он словно не слышал меня, пропускал через себя все звуки. — Разрешите побыть с вами, Вера?
Голосок вялый, тембра никакого.
— Я не занимаюсь сексом, — слишком резко ответила я.
Он очнулся. Приоткрыл заплывшие серостью глаза:
— Никогда не занимаетесь?
— Иногда — никогда. Вот сегодня я им не занимаюсь решительно, даже не начинайте.
— Очень жаль. А просто побыть с вами также возбраняется?
— А к чему такая срочность? Может быть, утром?
Он закрыл глаза и снова приоткрыл. Повторил надтреснуто:
— Очень жаль. Но вы и сама, Вера, знаете, что утро может не наступить... Впрочем, миллион извинений. Я, наверное, помешал. — Он сделал вид, будто собрался меня покинуть. Я не спешила препятствовать. Он дошел до двери, потрогал ручку, постоял там, в слабо освещенной зоне, давая понять, что уходить не хочет, но как воспитанный человек... Распахнул дверь. Тут я решилась.
— Скажите... Бурляк... А у вас другое имя есть?
Он замер.
— Вам не нравится имя Бурляк?
— Оно у вас похоже на фамилию... Да мне без разницы. Скажите, Бурляк, что здесь происходит?
— А вы не знаете? — Он замер, взявшись за ручку.
— Нет.
— Странно... Мне кажется, вы должны об этом знать, иначе пропадает смысл в вашем присутствии.
— Я журналистка.
— Разумеется, вы журналистка. — Он продолжал топтаться на пороге, и у меня появилась нелепая мысль, что теперь он далеко не против уйти.
Настал мой черед подумать: странно. Арсений с Эльзой, узнав, что я журналистка, чуть умом не тронулись. А этот и не думает.
— Вообще-то мы зарабатываем деньги, Вера. Очень хорошие деньги. А в замке мы собрались, чтобы совместно проработать один вопрос, обсудить, так сказать, реализацию коллективного замысла...
— Присядьте.
— Что, простите?
— Присядьте, — тихо повторила я. — На кровать, на краешек. Вам, наверное, неудобно там стоять...