Он очень хотел выговориться, я это чувствовала. Приспичило человеку. Именно сегодня. Но незнание предмета с моей стороны сильно его смущало. Он не понимал, как себя вести. Но я поступила, по своему разумению, мудро. Я не стала настаивать. Пусть расскажет то, что считает нужным, а я сама решу, насколько далеко простирается мое любопытство...
А в итоге мне пришлось выслушать жалобную исповедь хронического неудачника. Хоть бы что новое. Удел каждого третьего: шел паровоз жизни, свернул не на ту ветку, вышел покурить, от поезда отстал, напали серые волки...
То, что Бурляк неудачник, было у него прописано на лбу заглавными буквами. Собирался поступать на журфак, не хватило сотой балла, загремел в десант, демобилизация совместно с дебилизацией, институт уже не актуален — жизнь другая, на плаву бы удержаться. Вся страна гонится за инфляцией и учится жить по волчьим законам. Сдуру женился, пытался организовать строительный кооператив, нахватал долгов, лопнул, как шарик, продал квартиру, съехал в другой город — погрязнее да поменьше... Жизнь — бессовестное унижение, снова ломанулся в бизнес — до первого пожара высшей категории сложности; выиграл в казино — за углом раздели и накостыляли; наскреб на «Оку» — до первого «бээмвэшника», который вообще непонятно откуда взялся... Год работал охранником в банке — банк накрылся, вместе с пятимесячной невыданной зарплатой; год работал грузчиком — уволили за недостачу ящика коньяка, которого он и в глаза не видел. Месяц трудился дворником — сам ушел, когда при слове «зарплата» в ЖЭУ стали делать удивленные и обиженные глаза... Отчаялся — не то слово. Есть другое русское слово, более верно отражающее состояние Бурляка, простое такое, доброе слово: безысходность... Хотя и голова есть, и руки на месте. Одного не хватает по жизни — везения...
А тут работу предложили — в коллективе. Без обмана. За хорошие деньги. (В банде, мысленно поправила я.) А то, что предприятие с моральной точки зрения, скажем эвфемизмом, слабовато, то с него, Бурляка, за это спрашивать негоже: жизнь его трепала с такой жестокостью, что при слове «морализм» он уже готов лупить без разбора. А уж лупить, если Вера сомневается в его физических потенциалах, Бурляк умеет — в десанте, слава богу, научили...
— Какого рода работа?
Бурляк смутился. Он не был уверен, вправе ли распоряжаться не своей тайной.
— А вы правда не знаете?
— Истинный крест, не знаю.
Мне кажется, он собирался встать с кровати. А у меня уже начисто пропало желание спать и видеть сны.
— Расскажите об остальных, — попросила я.
Он поднял на меня ввалившиеся глаза, долго смотрел без выражения.
— А что я знаю о них, Вера? Мы знакомы сутки.
Я пожала плечами:
— Вам виднее, Бурляк. Но не могу отделаться от подозрения, что вам известно о них больше, чем вы пытаетесь представить. Вы ехали на встречу не с пустой головой. Это ваши коллеги, вы обязаны иметь о них информацию, пусть самую общую, но достаточную для начала совместной деятельности. Это логично.
Он сделал попытку улыбнуться.
— Это не совсем логично. С точки зрения посторонней женщины — возможно, но это ваши личные умозаключения, не имеющие отношения к делу и немного смешные...
— Без обобщений, пожалуйста, — строго перебила я. — У женщины хоть женская логика в наличии, у мужчин вообще никакой.
Рассказ Бурляка не отнял много времени. Данные о «коллегах», предоставленные руководством, он имеет отрывочные, в основном биографического плана. Копаться в психологии он не мастак, пусть всякие Зигмунды с Фрейдами этим занимаются, а для него важнее другое (впрочем, какое, он не пояснил). Мостовой — известный в Нижнем футболист. Вернее, был — в начале девяностых. Прославленный форвард (естественно, он носил другую фамилию). Выступал за «Волгаря» — редкий матч обходился без метко пущенных Мостовым мячей. Победа в трех первенствах, чемпионаты страны и Европы, переговоры с Мадридским клубом о контракте на пять лет. Слава бежит за Мостовым и опережает! И вдруг — разрыв коленной чашечки... Три месяца в больнице в подвешенном состоянии. Стальная нить через все колено, траурная — по жизни. Выступать не может. Слава земная проходит, появляются новые любимцы толпы (пресловутая «глория мунди»...). Он пытался найти себя в бизнесе, в криминале, в пьянстве. Выгорело третье — едва не приведшее парня к суициду. Как нашел в себе силы подняться с колен — непонятно. Попал в новые сети, и вот он здесь — в замке Кронбери, по заманчивому коммерческому предложению — постаревший, раздавшийся, но по-прежнему лихой и непредсказуемый Мостовой...
Эльза пережила трагедию в семье — ожесточилась девка. Умер муж — острая форма чего-то с летальным исходом. Через год лишилась крохотных близняшек — контейнеровоз на склоне, спущенное колесо. Половина такси в лепешку, другая половина, с Эльзой и водилой, — целехонька... Краткий срок на перерождение, и вот она здесь — бессовестная блондинка, себе на уме, подспудно ненавидящая любого с удачливой биографией...
Арсений работал в силовой структуре — то ли во внутренних органах, то ли в войсках невидимого фронта. Жил и горя не знал, приятный с виду, интеллигентный, покуда в один прекрасный день не проявил излишнюю жестокость по отношению к «врагам народа». Показательная порка, увольнение, угроза всяческих кар... Видно, не под ту руку попал. Или деяние, им совершенное, было настолько скверное, что даже наша на все согласная власть диву далась. Отвели от беды добрые люди, предложили уладить проблемы, а заодно и поучаствовать в одном заманчивом коммерческом проекте. А как тут откажешься, разве в тюрьму охота?..
Жанна также занималась спортом (дай бог памяти, биатлоном). Правда, не ломала ничего, не спивалась, не бросалась с моста, а скромно так задолжала одной старухе-процентщице впечатляющую сумму. И то ли топора под рукой не оказалось, то ли бабку сторожила рота быколобых, или не бабку вовсе, а бездушную хищную мафию, но в итоге взгромоздилась Жанна на «счетчик». А квартира, под которую шел заем, оказалась «темной». Вот и осталась Жанна без денег и без квартиры. Зато с конкретным сроком подачи заявления с просьбой о выборе орудия самоубийства...
Самая темная лошадка — Рустам. Скользкий, как улитка. О себе не говорит. Откуда родом, чем известен, кого кинул в краю далеком. Но кого-то, безусловно, кинул: каждый раз на просьбу живописать свои подвиги это ушлое дитя коварного хана и византийской отравительницы лукаво щерится и уходит от ответа. Дескать, и не подвиги вовсе, атак — поступки...
— А камеры здесь зачем? — спросила я.
Бурляк промолчал. Он и так сообщил довольно много.
— Снимается кино?
Он опять промолчал. Глубоко вздохнул и посмотрел на часы. По застывшему лицу, если мне не показалось, пробежала судорога.
— Неусыпный контроль над вашей бандой? — продолжала выдвигать я гипотезы.
— Не старайтесь, — он уперся ладонями в колени и поднялся. — Все равно не угадаете, Вера. Но в каждом из ваших предположений есть зерно. Мне пора идти, уже без четверти полночь.
— Эта цифра имеет для вас значение? — удивилась я.
Он опять оставил меня без ответа. Дошел до двери, где почти растворился в полумраке, буркнул «спокойной ночи» и вышел.
Глава пятая
Эта ночь действительно прошла спокойно. Если не считать, что я оприходовала все запасы сока. Горький вкус желчи во рту не проходил, превращался в обыденную пытку. Почистив зубы, я дошлепала до вещей и принялась рассматривать себя в карманное зеркальце. Оно было очень маленькое, приходилось это делать фрагментами, а потом мысленно стыковать картинки. Получался ужасный, не для нервных зрителей коллаж. Так низко я еще не падала. Одна лишь слипшаяся, украшенная потными сосульками голова ставила меня в один ряд с обитателями теплотрасс и городских канализаций. Про грязные ногти, обветренные губы и невыдавленный прыщ на лбу даже не говорю. Не у каждого бомжа они есть.
Сегодня суббота, подумала я. Нужно устроить банный день. А еще лучше — банное утро. Сходить к Винтеру и попросить горячей воды. Шайку, лейку, все такое. Пусть поднимет. Не откажет же, старый вампир, — не в тюрьме живем. Заодно соком затариться.
До завтрака оставалось сорок минут. Я завязала кроссовки, упаковалась в стандартную джинсовую «двойку», причесала колтун и подалась наружу.
На южной лестнице никаких роковых страстей не кипело. Страсти свершились задолго до моего транзита. Между этажами лежало изувеченное тело Бурляка...
Прежде я увидела стоптанный ботинок, затем синий носок в гармошку, бледный участок ноги, брюки с ободранными концами. Затем второй ботинок, вывернутый носком внутрь, задравшийся пиджачишко, противоестественно выгнутое туловище, а затем и самое пакостное, из-за чего я, собственно, и начала орать. Расколотый надвое затылок, из которого вытекла, расползлась по ступеням и давно застыла черно-бурая масса (викасол, пожалуй, бессилен)... Он лежал, вдавленный левой щекой в пол, смотрел на мир одним глазом. В нем не было ничего, кроме глубокой резонной меланхолии…
Последующий эпизод я помню слабо. Вернее, совсем не помню. Под влиянием шока сознание померкло, и что-то с памятью моей стало. Мой визгливый вопль ушел в пространство, а далее — обрыв. Пустота. Вероятно, я побежала наверх, к Бригову. Сомнительно, чтобы я побежала вниз: для этого пришлось бы перелезть через Бурляка. Далее пустота рассасывалась, появлялись очертания каких-то стен, приглушенное бормотание. А завершилось проявление картинкой той же лестницы, нетронутого трупа и сгрудившихся вокруг него людей. С этой минуты я выступала на втором, даже третьем плане, а на первом красовались Рустам с Бритовым, внимательно осматривающие покойника.
— Вы слишком впечатлительны, Вера Владимировна, — упрекнул меня Бригов, отрывая от трупа глаза. — Вы подняли такой гам, словно обрушилось небо, и наступил конец света. Вы забыли, зачем вы здесь находитесь?
Вот именно. Не знала, да еще забыла то, что не знала. Очень редко сталкиваюсь с подобной ситуацией, а также с реальными трупами. Моя работа заключается в постоянном извлечении из памяти телефона пресс-центра ГУВД области, в тихушном опросе очевидцев и последующем творческом анализе событий дня. А в морги да на показательные кровавые сцены ездят другие.