В этом месяце надо мной довлел единственный сюжет — он имел прямое отношение к тоске в глазах и сумбурно подобранным снам. Сомневаюсь, что испытанное мною ушедшим летом в обозримом будущем ляжет на бумагу.
— Слабовато, — призналась я.
— Все понятно, — просмотрев мои мятые мысли, хихикнула Бронька. — Но учти, разгадывание секретов бытия и сканворда в троллейбусе — принципиально разные вещи. Бросай это грязное дело, если не хочешь закончить свои дни в монашеской келье. Одна моя знакомая тоже чересчур увлекалась интроспекциями и самоанализом. Теперь она лежит в белом доме па 905-го года. Ей колят аминазин и поят галоперидоном. Жалеет сильно.
— Ты спрашивала о сюжетах, — напомнила я.
— Я помню. Так вот. Я знаю одну знакомую моей знакомой, но не ту, которая на 905-го года, а наоборот — она ее лечит, втыкает аминазин и все прочее, так вот, у этой знакомой есть дальняя родственница, она недавно умерла, от чего, не помню, но все типично, а у этой родственницы осталась двоюродная племянница — сирота круглая, круглее некуда, так вот эту сироту подставили, причем так конкретно подставили, что мое злодеяние по отношению к тебе тихо ежится, Крым предстает элизиумом, а твои прыжки от мафий и спецслужб — всего лишь гугуканье в яслях. Ничего себе преамбула?
Преамбула была убивающей в глаз, не сиди передо мной Бронька — рецензент низкопробного чтива и большая затейница по части сгустить не такие уж густые краски. Но я не стала раньше времени настраивать ее против себя. Беды не оберешься.
— Супер, — прошептала я и направила в люстру большой палец. Извечные мучения редакционных работников: шикарный заголовок — вот бы статью к нему!
— Тогда слушай. — Она бесцеремонно ссыпала в чашечку остатки моего кофе и закрутила новый водоворот. — Но сразу предупреждаю: история гадкая, детали неизвестны. Поэтому не падай в обморок и не канючь подробностей. Говорю, что знаю.
Говорила Бронька почти шепотом — очевидно, для пущей страшности. Она уложилась минут в пятнадцать. Этого хватило, чтобы я впала в ступор, заработала озноб и огромные выпуклые глаза. Пока Бронька наслаждалась произведенным эффектом, пришла с базара мама, растолкала по морозилкам фрагменты мертвых животных и подчеркнуто любезно поздоровалась с Бронюшкой. Меня она не заметила. Но это было не суть важно — я чувствовала, как заряжаюсь нездоровым возбуждением.
— Только никому, — предупредила Бронька, провожая глазами удаляющуюся из кухни маму. — У этой конторы такие длинные руки, что куда хочешь дотянутся.
Сочинить такую очаровательную историю она не могла по причине своей полной непригодности к сочинительству. Приукрасить, обвесить шокирующими небылицами — другое дело. Но от начала до конца? И, хоть тресни, я не могла понять, что в этой истории можно приукрасить.
— Волосы пригладь, — торжествующе заметила Бронька. — Дыбом встали.
Естественно. Сказать, что я находилась под впечатлением, — не сказать ничего, а с чувством промолчать. В голове моей уже начали фабриковаться не вполне отчетливые намерения. Даже подошедшая с трубкой мама не смогла извлечь меня из болота тягучих мыслей.
— Тебя. Варюша.
— Привет, мамахен. Звоню из школы, — бодро отрапортовало под какофонию сотен дитятей мое единственное. — Спешу сообщить, что прошло четыре урока, а у меня ни одной лишней двойки, не считая по биологии. Но биологию давай не считать, она не лишняя. Потому что наша биологичка совсем сбесилась. Она всему классу навыставляла «бананов» и наорала так, что... Ой! Мама! Антоха за попу ущипнул!.. Он говорит, я слишком долго с тобой разговариваю, а ему надо позвонить партнеру по бизнесу, а перемена не резиновая!..
— Замечательно, — пробормотала я, продолжая с головой барахтаться в своем болоте. — Только ногти не грызи, Варюша. На кончиках ногтей скапливается большое количество свинца, а он вреден для тех, кто много думает...
— Это ты о ком, мамахен? — удивилась дочь.
— А вот мне обидно, — как бы между прочим заметила Бронька. — Нет, не за себя. И не за дочь твою, которая, уверена, вырастет куда толковее, чем ее бесподобная мамаша. Мне обидно за девочку, о которой я тебе рассказала. Ты не думаешь о том, как ей было плохо, о лишениях и испытаниях, уготовленных ей судьбой. Нет, ты думаешь о том, как из всего этого состряпать новое чернушное чтиво. Ты меня даже не слушаешь. — Бронька оторвалась от табурета и своевременно отняла у меня телефон, антенной которого я уже начала размешивать сахар.
— Неправда, — встрепенулась я. — Эта девочка меня беспокоит, как родная. Но еще сильнее я о ней забеспокоюсь, когда увижу ее собственными глазами и услышу историю во всех шокирующих подробностях. Ты должна организовать нашу встречу, Бронька. Позабыв про страх и длинные руки конторы... Да, — опомнилась я. — Если эти руки и впрямь такие длинные, почему ты мне это рассказываешь? Откуда ты вообще узнала про девчонку?
— Ой, только не надо, — манерно поморщилась Бронька. — Как узнала, как узнала... Спокойно узнала. Клава проболталась — та самая, знакомая моей знакомой. Как узрела меня на пороге — так раскрыла рот и проболталась. Ты же знаешь, мой облик внушает бездну доверия. А зачем я рассказываю — догадайся сама. Но ты уже догадалась, и процесс пошел, верно? И учти, предупреждение о длинных руках не напрасно — измени историю до неузнаваемости, ты прекрасно знаешь, как это делается, опыт наработан.
— Нет, я должна с ней встретиться, — настойчиво твердила я. — Это неотъемлемое право любого литератора — знать правду. Прежде чем изменить историю, я должна знать, что именно предстоит менять. Я могу, конечно, написать, не зная предмета, левой ногой, с похмелья, но это же халтура, согласись. Так большие дела не делаются. Помозгуй, Бронька, ты же пробивная.
— Ну хорошо, — возгордившись своей незаменимостью, согласилась подруга. — Возможно, ты права. Организуем незабываемую встречу в порядке наведения мостов. Иначе, знаю я тебя, разойдешься, а потом нас обеих обнесут желтой ленточкой. Будет тебе рандеву. На днях позвоню. Но одно условие, Косичкина. — Тут Бронька посуровела, а голос ее сделался подобен голосу врача, доказывающего пациенту необходимость полного отказа от спиртного. — Я не знаю, что подвигло тебя на абстиненцию, но подозреваю, это возрастная блажь. Постарайся к следующей нашей встрече от нее избавиться. Не забывай — абсолютно непьющий человек так же близок к улице 905-го года, как и безудержный выпивоха.
Через неделю она объявилась.
— Я звоню тебе с приветом! — прокричала Бронька предельно жизнерадостным голосом. — Мосты наведены и нацелены друг на друга, осталось их только состыковать. Предлагаю прогуляться. Что может быть приятнее прогулки на свежем воздухе? Да, не спорю, хорошо бы посидеть в прокуренной кухне и попить водочки, но это удовольствие сегодня не для нас. Ты не помнишь, какой вид транспорта следует до Искитима?
— Ты составишь мне компанию? — поразилась я.
— Никакой самодеятельности, — строго отрезала Бронька. — Один в поле не трактор. Будешь ходить за мной, как крысеныш за дудочкой крысолова. Я не расслышала, какой вид транспорта следует до Искитима?
— По-моему, электричка, — неуверенно предположила я. — Но мне сдается, что и твой «кефир» неплохо бы туда добрался. Не тайга...
— Мой «кефир» добрался до автосервиса на Большевистской, больше с него требовать нечего, — отрубила Бронька. — Не знаю, почему тормоза решили покочевряжиться — я так редко ими пользуюсь... Прикинь, Косичкина, всю неделю я мучительно перебиваюсь с трамвая на троллейбус и уже готова написать реферат об эрекции в транспорте, но что-то мешает. Очевидно, природное целомудрие. Через час встречаемся на вокзале, у пригородных касс...
Город-спутник областного и международного центра, коим по праву считается наш город, впечатлял своей унылостью. Серые дома, обветшалые стены, грязные лоджии. Затрапезные киоски-«комки», изведенные в Энске еще при старом добром президенте. Подозрительные личности. Даже банкоматы какие-то жуликоватые. Я собралась спять четыре сотни на непредвиденные расходы, так этот железный дундук минуты четыре гудел и вздрагивал, а потом выдал мне рваными десятками, разбавленными для приличия двумя «синенькими» (что бы, казалось, понимал?). Искомая особа проживала на улице Водопроводной, в самом ее конце, вблизи городского кладбища, где о водопроводе даже не мечтали.
— Комнату снимает, — пояснила Бронька. — С работы уволилась, городскую квартиру продала, деньги в банке, а сама вот-вот смоется в параллельные миры.
На крыльце возлежало нечто огромное, добродушное, покрытое рыжей шерстью и сухими листьями. То ли собака, то ли орангутанг, то ли изрядно опустившийся человек. Бронька села на корточки и потрогала ему нос.
— Мокрый, — сделала заключение.
— Не человек, — компетентно заметила я. — У человека нос сухой.
Существо гостеприимно заворчало, поднимая на пас добрые глаза.
— Какое славное животное, — восхитилась Хатынская. — Ну вылитый мой спонсор. Чем больше обретает судимостей, тем добрее становится...
— Вам кого? — высунулась из оконца под стрехой аккуратная старушка.
— Веру Владимировну, — учтиво поклонилась Бронька. — Нам заявлено на полдень по протекции Ады Семеновны и нижайшему соизволению Нины Борисовны. Уж будьте так милостивы, соблаговолите, пожалуйста.
Удивляюсь, как при этом она не поставила меня па колени. Добрая домоправительница любезно препроводила нас в дом и показала комнату, где проживает особа, попасть к которой на прием труднее, чем к кинозвезде. Квартирантка никуда не сбежала. Глубоко вздохнув, девочка в сером свитере предложила нам присесть па покатый диван (для гостей — чтобы быстрее уходили) и тихо поинтересовалась о цели визита. У нее было очень приятное осунувшееся лицо. Она казалась подавленной, невзирая на то что с момента интересующих нас событий минуло больше месяца. Я объяснила ей цель своего прихода, отметив при этом с большим сожалением, что девочка совсем замкнулась. Встретив нас, она пыталась улыбнуться, а сейчас сидела без движений, ни жива ни мертва, и угрюмо смотрела в глубь пашей с Бронькой злодейской сущности. Больше всего на свете ей хотелось выгнать нас вон. А потом забыться.