«Тела увозятся морем до Скелфилда, перегружаются в фургон и сжигаются в одном из промышленных отвалов под Шилдсом...»
«Рыбаки» разложили свой «улов» на солнышке. Двое закурили, обменялись парой слов. Третий, некурящий, отправился на третью ходку, за вещами. Четвертый призывно свистнул. Распахнулась дверь в рубку, показался человек в штормовке и без бороды. Он что-то держал в руке. Широко зевнув, он спустился на палубу, обогнул рыбацкий хлам и, держась за поручень, сбежал по трапу. Через минуту он присоединился к компании. Предмет в руке оказался компактной любительской видеокамерой. Пощелкав кнопочками на панели, оператор выбрал нужный ракурс, начал снимать. Сначала он, как я, сделал общий план, зафиксировал мертвецов, разложенных по камням, потом медленно поднял видоискатель и стал снимать жилую часть замка. После этого убрал палец с кнопки пуска, сменил позицию и принялся запечатлевать каждого в отдельности. «Рыбаки» не вмешивались. Они отошли в сторонку, чтобы не попасть в кадр, и продолжали курить.
С площадки, где снималось кино, едва ли просматривался катер. Оператор среагировал на свист, оттого и примкнул к компании. Мой поступок не относился к осознанным. Глупая идея ударила в голову — я за нее не отвечала. Действуй!.. Я гусиным шагом сместилась за соседнюю могилу. Нырнула за третью и поползла по мокрой траве, не выпуская из вида огромный камень, за которым я стала бы невидимой. В моем распоряжении — считанные минуты. Забравшись за камень, я встала на ноги и протиснулась в седловину между двумя скалами. Отсюда начинался берег. Вплоть до катера тянулись скользкие камни, по ним пузырилась пена. Пригнувшись, я побежала к качающейся на волнах посудине. Тридцать метров, но показались они мне марафоном. Я спотыкалась, теряла равновесие. Ударилась коленкой и наглоталась слез, пока добежала до трапа. На что рассчитывала? Жест отчаяния? Но с тем же успехом я могла подобрать в кустарнике какую-нибудь гнилую корягу, обнять ее и унестись в открытое море...
На мое везенье, вся команда покинула катер. Иначе нашлись бы желающие полюбопытствовать: кто это там грохочет по трапу? Я запнулась о моток каната, перебежала, держась за леер, на заднюю палубу и окончательно запуталась в сетях, разбросанных на скользких досках. Их словно нарочно тут разложили, чтобы я переломала себе ноги! Часть пути пришлось ползти на коленях, собирая занозы в одеревенелые руки. Двустворчатый люк не желал открываться, хоть ты тресни! Я тянула попеременно одну дверку, другую, вместо того чтобы догадаться потянуть их одновременно. Когда я догадалась, с меня сошло семь потов, и я стала законченной психопаткой. Просмоленные створки разошлись, образовалась наклонная лестница. Из трюма пахнуло чем-то сухим и терпким. Не трупами! Храни меня Господь в сухом, прохладном месте...
Я полезла на лестницу задом наперед. Уперлась в ступени коленями, балансируя в узком пространстве, обливаясь потом, слезами, затворила за собой люк и временно оказалась в полной темноте. Что же я творю, господи...
Невыносимо страдая от собственной беспомощности, я продолжала спускаться и, лишь когда ощутила под ногами твердые скрипящие половицы, слегка приободрилась. Темнота перестала быть абсолютной. По ногам, словно легкий предутренний туман, разливался бледный свет. Он исходил от двух крошечных иллюминаторов, расположенных напротив. Я оказалась в низком непроветриваемом помещении. Обстановка мало отличалась от бардака на палубе. Скомканные сети, бочкотара из грубой древесины, груды скрипучей мешковины. Но сырости не ощущалось — видно, трюм неплохо проконопатили. Пока я в растерянности озиралась, гадая, куда бы приткнуться, за бортом раздались голоса. «Рыбаки» возвращались! Отчетливо заскрипел трап, кто-то вскрикнул, прошелся по известной маме. Я заметалась, цепляя ногами доски. По палубе уже гремели сапоги, что-то тащили волоком. Интересно, что?! Пора было прекращать метания и принимать единственно верное решение. Но страх прочно сцепил мои нервные окончания. Я металась, покуда не заскрипели над головой створки люка и луч дневного света не пробил то место, где я металась секундой ранее.
— Коляш, полезай,— пробасил старшой. — Принимай жмуриков.
Я, нагнувшись, залезла под какие-то перекрытия из бруса. Доползла до груды мешковины, от которой удушливо несло рыбой. Слава богу, не мертвечиной. Вся эта мешковина оказалась пустой и рваной. Но весила дай бог. И липла ко мне так, что хоть антистатиком брызгай. Я выставила макушку и принялась ввинчиваться в зловонное тряпочное хозяйство. Я слишком низко проложила себе дорогу — часть мешковины съехала набок, другая придавила меня, как пресс, и практически сплющила. Я пыталась оставить узкую щель для дыхания, но опять потерпела фиаско — мешки валились один на один, плотно закупоривая мое убежище. Пришлось просверливать дырку с обратной стороны, где была прохладная стена борта. Я прильнула ртом к металлической обшивке, сделала спасительный глоток воздуха. И очень вовремя: кто-то спрыгнул с лестницы. Раздалось шуршание — грузный предмет, скрипя целлофановой оберткой, съехал в трюм.
— Следующий! — после недолгого кряхтения.
Снова шуршание. И так четыре долгих раза, пока весь дневной «улов» не разместился в трюме. Опять затрещала лестница — спускался кто-то из живых. Свет фонаря запрыгал по стенам, проник даже в мое убежище — в виде туманного отраженного блика.
— Тарас! — зарычал старшой. — Какого хрена у тебя тут бардак! Ты когда последний раз порядок наводил?
— Ну чего гундишь, командир? — недовольно заурчал с палубы матрос. — Там порядок, как в танковых войсках, лично сгребал...
— Да какой ты, на хрен, танкист! Посмотри на мешковину — сеновал! Ты что, бабу там заначил?.. В море выйдем — будешь авралить, понял? Лично проверю. И отберешь восемь мешков поцелее — не в этих же пакетах жмурье в фуру сгружать... Максим, поднимай якорь, заводи!.. А ты, Коляш, какого хрена тут топчешься? Жмуриков разложи, чтобы под ногами не путались, и бегом назад!
Даже под грудой вонючего тряпья я слышала, как капитан на палубе продолжает драть глотку. Взревел мотор. Господи, подумала я, неужели? Не бывает такого везения. Я даже не задумывалась о последствиях своего вопиющего поступка. Не волновало. Главное — прочь, а там — все равно. Без денег, без документов (все осталось в номере, в мокрой одежде), зато с фотоаппаратом в одном кармане и капканом в другом. Замечательно. На хрена мне капкан?.. За бортом что-то натужно поскрипывало. Видать, поднимали якорь. Я почувствовала, как катер пришел в движение, плавно качнулся, отвалив от скалы... Матрос какое-то время хрустел целлофаном в паре метров от меня. Затем заскрипел лестницей, распахнул люк и исчез на палубе.
Я сразу задвигалась. Юмористическое правило, что чем дольше ты лежишь в неудобной позе, тем скорее она станет удобной, срабатывать не желало. Мое тело испытывало крайние мучения. Разбросав мешковину, я выпала на пол и лежала какое-то время, приводя голову в норму. Я должна была перепрятаться, найти себе новое убежище. Но не могла ни шевелиться, ни начать наконец работать мозгами. Слишком много сил ушло на побег. Промедление и решило мою судьбу. Я продолжала лежать, пуская сопли, когда со скрежетом распахнулся люк и молодые ноги затопали по ступеням. Ослепленная солнечным светом, я не сразу опомнилась. Я успела сгруппироваться, свернуться в пружину. Но было поздно. Пружина развернулась, я заработала коленями, посылая себя в сторону бочкотары, за которой можно было отсидеться, а то и схорониться...
Не проморгай я это событие, могла и успеть. Но секунды я упустила. Человек, сбежавший по ступеням, вскрикнул от изумления. Я продолжала ползти, извиваясь по полу, когда молодецкая сила схватила меня за щиколотку и потянула обратно. Я зарыдала, вцепилась ногтями в пол. Но быстро поняла, что это тщетно. Зачем мне вырванные с мясом ногти? Я перестала сопротивляться, но это не сделало его галантным. Матрос швырнул меня на хрустящий мешок. Я закопошилась, пытаясь приподняться на колени. Уперла руку во что-то рельефное, выпуклое, податливое и быстро сообразила, что это человеческий нос. Я закричала. Он схватил меня за руку, развернул к себе. Упер в меня изумленные глаза. Растерянная ухмылочка перекорежила бородатое лицо.
— Ну и ну, — сказал матрос.
Я сделала попытку вырваться, врезать ему по бороде коленом. Но он перехватил мою ногу, швырнул на покойника.
— Лежать, с-сучонка...
Широкая рука-лопата полезла в карман штормовки, извлекла рацию.
— Не надо, — умоляюще просила я. — Ну пожалуйста...
На какое понимание рассчитывала? Под разными личинами действовала одна банда — от куртуазного, безупречно выглаженного Бригова, до грязного матроса с табачными крошками в бороде. Он не усомнился в своем решении. Правда, посмотрел на меня очень интересно — а не использовать ли, дескать, эту девочку по назначению? Но, видимо, вспомнил про существование инструкций и табу, поднес рацию к бороде:
— Стоп-машина. Максим, Овчаренко, быстро в трюм — у нас подкидыш.
Глава девятая
Так и закончилась моя короткая морская прогулка. Нехваткой времени матросы не страдали. Ухмыляясь в бороды, неторопливо развернули посудину и поплыли обратно — водворять на место строптивую девицу. Я изливала им литры слез, но какое дело занятым работникам до несчастной беглянки? Она пригодна только для одного, а это удовольствие запрещено уставом и сильно карается. Поэтому меня не лапали. Да и внешний вид мой не способствовал азартным любовным играм — представляю, на кого я была похожа...
Громада замка вырастала, словно айсберг из тумана. Катер медленно разворачивался правым бортом. Старые кошмары возвращались, не успев порядком отдалиться.
— Ну покеда, крошка, — хлопнул меня по заднице капитан. — Не грусти, расслабься. Мы бы охотно тебе помогли, но, знаешь, трахать баб в рабочее время запрещено, так что развлекайся сама.
Одно лишь утешение: эти ухмыляющиеся нелюди не обшарили мои карманы. Они грубовато сгрузили меня на берег и препроводили, звонко плачущую, на террасу. Я им почти не оказывала противодействия. Когда закончились слезы, я стала приходить в себя. И обнаружила, что стою посреди террасы. За спиной усиливается шторм, заглушает рев мотора, из окна третьего этажа приветливо машет Бригов, а навстречу выходит Эльза, застегивая курточку.