уках. Потрясение было столь велико, что в этот год я даже не пыталась поступать. Пустая голова — хоть шаром покати. Девяносто третий — год великих потрясений и захватывающего роста цен — я просидела дома, штудируя спецлитературу. Благо деньги у родителей имелись — причем в шикарной американской валюте. Отец являлся сопредседателем совместного со шведами предприятия, которое действительно что-то производило, окромя воздуха, оттого и не накрылось в первые годы «черной» демократии. Через год я безо всякого усердия поступила на журфак.
Криминальная колонка в областной молодежной газете была тоненькой, как прокладка, но тянулась на четыре долгие страницы. Не хочу хвастаться, но треть добытой информации принадлежала единолично мне. «Ты же впечатлительная, как Золушка, Вера, — удивлялся мне в лицо главред Плавский — большой любитель поездить на кривой козе. — Объясни, каким образом к тебе стекается информация?»
Объяснить необъяснимое очень трудно. Любила меня информация. Впечатлительность шагала в ногу со вредностью, подчас изрядно отставая. На второй год она отстала безнадежно и уже не догоняла. К третьему году она плелась в обозе моих характерных добродетелей — за честолюбием и стремлением разбогатеть — и значительно видоизменилась, сохранив лишь влияние на личную жизнь. Криминальные сводки в огромном городе, где за сутки случаются двести краж, десятки разбоев, грабежей, пяток бытовых убийств и хотя бы одно завалящее заказное, не способствуют чрезмерной впечатлительности. Я нюхом чуяла эти преступления. Я с головой уходила в работу, выискивала жареное, опрашивала людей, не замечая порой, что в мозгах образуется перекос, а реальность смещается в сторону. Очевидно, в такие моменты преобладало чувство собственной значимости. Оно и довело меня в один прекрасный день до греха.
Этот сентябрь с первых дней не задался. Дождливое лето напрочь выбило из колей. Злоумышленники украли счетчик со щитка в подъезде. Старую электроплитку из подвала. Рыбки в аквариуме дружно сдохли. Кот Акакий долбанулся с третьего этажа и со страху сделался мудрым, то есть окончательно спятил. Вслед за ним глюкнулся компьютер — практически новый и ни разу не объезженный. В аккурат на собственное рождение (в пятницу, 13 числа) я зашла к соседке Маше и нашла у нее под одеялом собственного приятеля Рудика, который час спустя ожидался к моему столу. А корица, за которой я к ней пришла, собственно, Рудику в торт и полагалась. Вот такая вышла клубника со сливками. Стало противно от этой потной мышиной возни. В сей же час эти двое были вычеркнуты из моей жизни. Торт я съела сама. Валерьянку и вермут разделила с Акакием. Рудик полночи бился в дверь, умоляя о снисхождении, а я лежала, купаясь в слезах, и вспоминала нашу первую встречу, когда редакционный «уазик», спешащий на очередную «жареху», красиво взял на таран серебристую «тойоту», раскромсав ей передок. За рулем «тойоты» сидел большеглазый блондинчик. Он смотрел на меня во все глаза, а по лбу тоненькой струйкой бежала кровь. Между нами прошмыгнул Эрот — веселый такой, шаловливый. Не уследили... Не успели понаехать гаишники, а он уже пригласил меня в ресторан. Не в какой-нибудь, что выросли как грибы, а в почтенный, уважаемый элитой «ЦК». Там он снова смотрел на меня огромными глазами. И в постели продолжал. И из кухни наутро косил, пока мастерски сжигал яичницу. Через неделю смотрел. Через две. Через месяц и даже через полтора. Правда, в жены брать не спешил.
С тех пор я ела только торт «Причуду» от фабрики «Большевик».
Апофеозом же моих сентябрьских несчастий стала статья с непроверенным материалом. Главный в это время был в отлучке, и схватить меня за руку оказалось некому. Но я-то была уверена, что материал проверенный! Досконально — до последней буковки и запятой перед причастными оборотами. К сожалению, фигурирующий в нем господин, укокошивший по пьяной лавочке двоих законопослушных граждан, оказался пи много ни мало племянником мэра. То есть человеком, обладающим неприкосновенностью от разного рода злопыхателей. То есть в принципе невиновным. И такой обидный материал в уважаемой молодежной газете, по мнению руководителей города — сущий пасквиль. Молодой человек, за неимением Corpus delicti, был освобожден из мест предварительных заключений, а мне строжайше порекомендовали извиниться. «Не скажу, что ты совершила преступление, Вера Владимировна, — скорбно поджав губки, заявил умудренный шишками редактор, — но опасная халатность налицо. Могла бы и посоветоваться с битыми товарищами. Учись работать головой, а не ручкой, однако. Ты не хочешь куда-нибудь исчезнуть деньков на двадцать? Работа, оно конечно, дело нужное, срочное, но как бы тебе это помягче выразить...»
Я сама не глупая, понимаю отношения четвертой власти с первой. Мысленно пожелав трусоватому редактору всего наихудшего, я сунула под мышку кофеварку и отправилась под домашний арест. А куда мне идти? За вынужденный простой никто не заплатит. Оплата побуквенная (сижу по ночам и считаю буковки, суммируя трудовые копеечки). Хорошо, хоть открытым текстом не уволили. «Не психуй, Верунчик, образуется, — посочувствовал на прощание Лешка Первомайцев, невзначай прикрывая локтем забытую мною банку растворимого кофе. — Ты все равно переработала. Отдохни, покопайся в себе». — «Конечно, Лешенька, — печально улыбнулась я. — Хорошо, что существуют тупики: можно остановиться и оглянуться».
В кои-то веки я навела порядок на балконе.
Этот малолетний урод, выпущенный из милиции, позвонил мне тем же вечером.
— Ну что, коза, угомонилась? Заруби на носу, сука рыжая, если вякнешь еще не по теме — то кранты, пиши отходняк по собственному желанию, догнала, а?
Вообще-то я шатенка. Чем и горжусь. Не опуская трубку на рычаг, я позвонила в ближайшее отделение и дословно описала ситуацию. Милиция вдохновенно помолчала. Потом поинтересовалась (лирично):
— А вы ничего не путаете, девушка?
— Это как? — удивилась я.
— Дело в том, что у нас лежит заявление от гражданина Чистякова А. В. В нем он пишет, что подвергается ежедневным нападкам со стороны некой гражданки Поляковой В. В., в связи с чем убедительно просит органы милиции оградить его от этих настойчивых домоганий всеми доступными нам средствами.
— Ух ты, — восхитилась я. — А чем я ему насолила, он не пишет?
— Очень даже подробно. Вы надеялись его соблазнить, польстившись на трехкомнатную квартиру в «доме под строкой», а когда не удалось, прибегли к угрозам и дешевому шантажу.
— Ну извините. — Я вздохнула и повесила трубку.
Из оцепенения меня вывел продолжительный звонок в дверь. Я как чувствовала неладное — не пошла открывать. Звонили настойчиво — сначала длинно и пронзительно, потом короткими захлебывающимися трелями. В завершение начали пинать.
— Ну ты, коза! — молодо и агрессивно орали на весь подъезд. — А ну открывай, шмара драная! Мы тебе шерстку вылижем! Уроем, б...! Еще один звонок, и молись за свою задницу, сучонка, не жить тебе, усекла, отпендюрим и забьем на хрен!..
Этих одноклеточных там было как минимум трое. Попинав дверь, они сковырнули звонок, некоторое время постояли, погоготали, после чего убрались. А меня добрых полчаса после ухода этих отмороженных било крупной дрожью. Так уж получилось, что в просторной двухкомнатной квартире после смерти родителей я проживаю одна. Приятеля с треском выгнала, замужем — никогда. Хотя однажды пыталась. Впору фильм снимать про сбежавшую невесту. Женишок мне в принципе нравился, хотя и имелись у него определенные странности, заставлявшие задуматься. Например, мамаша с головой горгоны Медузы, к которой он относился, как солдат-новобранец к большому трехзвездочному генералу. Она явилась на «смотрины», вся из себя размалеванная, но на меня даже не глянула. Ходила из комнаты в комнату, осматривая квартиру, на глаз прикидывала высоту потолков и настойчиво интересовалась, во сколько кирпичей несущая стенка. Уяснив, что в два, заметно оживилась. «Женитесь, дети мои!» После этого визита мои матримониальные устремления как-то съежились. «Ты не останешься сегодня на ночь?» — уныло спросила я у будущего супруга, когда мамаша удалилась в туалет. «Не могу, родная, — растерянно пробормотал тот. — Мне маман не разрешила. Говорит, до свадьбы я обязан ночевать дома. А как раз сегодня она хочет со мной побеседовать». Не думаю, что этой ночью мамаша предлагала сынку столько суверенитета, сколько он сможет унести. Дальнейшие свидания подтвердили — дело не к добру. Я стала искать повод не выходить замуж. Любой. Как назло, эти упыри почувствовали мою настороженность; за неделю до свадьбы — ни одного повода! Пришлось самой фантазировать. Мой дражайший суженый (скорее дрожащий и ряженый) обожал бисквит с кремовой заливкой. Я загрузила эту беду в жарочный шкаф, а сама принарядилась, глазки подвела. А сунула голову в духовку — горячая волна как ударила мне в лицо!.. «Ты какая-то не такая», — подозрительно заметил жених, входя в квартиру. «Сайты не такой», — проворчала я и посмотрела в зеркало. Да как застыла с раскрытым ртом. Ну и корова! Ресницы слиплись, щеки в жирных разводах! Зато бисквит на столе. Пока он корчился от хохота, я решила твердо — вот он, повод. Замуж ни ногой. И не пошла. «Ты знаешь, мама разрешила последнюю ночь перед бракосочетанием провести с тобой», — обрадовал меня женишок. Ну конечно, подумала я, все ждалки прождала. «Голова побаливает от счастья, — с сожалением вымолвила я. — Давай последнюю ночь проведем раздельно, а завтра сольемся в тихом семейном экстазе?» Он посмотрел на меня очень встревоженно — не собралась ли я в последнюю ночь гульнуть на стороне? Но ушел, традиционно чмокнув меня в ухо. А я по-быстрому собрала вещички, бросила сверху томик Хмелевской с романом «Бесконечная шайка» и на недельку перебралась к подруге. Но и там меня нашли несостоявшиеся родственники. Разъяренная свекровь грудью билась в дверь, требуя сатисфакции, а подруга встревоженно интересовалась, не вызвать ли знакомых братков для рассеивания свадебной церемонии, а то ведь эта фуфырища дверь вынесет...