«И ХОХОТАЛА СУЛАМИФЬ…»Венедикт Ерофеев и Наталья Шмелькова
«Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало – и ни разу не видел Кремля. Вот и вчера опять не увидел – а ведь целый вечер крутился вокруг тех мест…» Из бессмертной поэмы «Москва–Петушки».
«Или начать так: “Я очень баб люблю, они смешные и умные”». Из записных книжек.
Оттуда же: «В обществе блестящих женщин села Караваева».
Блестящая, умная и смешная – можно было бы отнести к московской красавице-интеллектуалке Наталье Шмелевой. Знаток и муза художников, сказавших яркое слово в изобразительном искусстве, близкий друг необыкновенного Анатолия Зверева и еще более необыкновенного Владимира Яковлева, она была геохимик по образованию, окончила МГУ, там же преподавала, защитив кандидатскую диссертацию.
Кандидатом наук была и жена Венедикта Ерофеева, Галина, по профессии экономист.
«Умные бабы», по выражению Венички, окружали: Ольга Седакова, поэтесса, Лидия Любчикова, филологиня, великолепно певшая под гитару, жена любимого «первенца» Вадима Тихонова, которому автор посвятил поэму «Москва–Петушки»….
Последней любовью суждено было стать Наталье Шмельковой.
Москва середины 1980-х живет двумя разными жизнями. Официальные художественные события, с афишами, премиями, табелью о рангах, и – неофициальные, домашние, андеграунд.
Веничка Ерофеев был неофициальным событием, уже тогда бившим все рекорды популярности. Веничка – имя героя «Петушков». Имя автора – Венедикт. Оба имени слились, образовав миф.
Они познакомились на одной из неформальных квартирных выставок, где после осмотра картин играли в «путаницу». Это вот что. Играющие пускают лист бумаги. На нем каждый пишет одно предложение. Сворачивает лист так, чтобы следующий не видел. Потом, когда читают текст подряд, бывает очень весело.
Наташа опоздала. Единственное свободное место – рядом с незнакомцем, который непрерывно смолит «Беломор». Она пишет: «В сумасшедший дом он попал по блату». И передает лист соседу.
Знакомый художник сообщает, что щелкнул на фото их вдвоем. Ее и Венедикта Ерофеева. Так она узнает, что сосед – знаменитый Веничка. Он рассказывает ей, что заканчивает пьесу «Вальпургиева ночь», и действие происходит как раз в сумасшедшем доме. Из личного опыта. Сам побывал на Канатчиковой даче. Правда, в «санаторном отделении».
Странные сближенья сопровождают их жизнь.
Живя в удаленных друг от друга местах Москвы, они сверяют телефоны: ее – 4347779, его – 4547770. На Веничку это производит впечатление. Он колдует над цифрами, что-то расшифровывает.
Первый муж Наташи, Алексей Фокин, оказалось, живет в том же дворе, что и Веничка.
День рождения второго мужа, Владимира Кулешова, совпадает с Веничкиным днем рождения – 24 октября.
Между прочим, в будущем письме Веничка попросит, иронизируя над большим количеством ее фамилий: «Напиши мне, Шмелькова, хоть что-нибудь и хоть такого же объему. Что тебе, Кулешова, стоит? Неизменно о тебе помню, Наталья Перельман. Чаще, чем это полезно…»
Ленинская дата, 22 апреля, вызывает в Наташиной памяти песенку из школьного репертуара: «Тих апрель в цветы одетый, А январь – суров и зол…» Веничка поражен: «Я почему-то полдня напевал эту песню!»
Во время крупной ссоры она сознается, что все дни настраивала себя против него, чтобы легче перенести ссору. Ерофеев в ответ: «Интересно. Я делал то же самое».
А однажды Венина жена, желая укорить их немолодым возрастом, напомнит: «Не забывайте, что вам вместе скоро будет сто лет». Они решат высчитать число. У Наташи ничего не получится. Веничка, с его математическим даром, тут же набросает на бумажке: 5 июня 1990 года.
Он не доживет до их общего столетия три с половиной недели.
«Они вонзили мне шило в самое горло. Я не знал, что есть на свете такая боль, я скрючился от муки. Густая красная буква “Ю” распласталась у меня в глазах…»
Финал трагической и острой, нежной и пронзительной поэмы «Москва—Петушки» – самая большая мистика Веничкиной жизни. Бесстрашие, с каким написано – напророчено! – вне ряда.
Рак горла – диагноз, от которого он умрет через 11 лет. Срок назовет заранее: «В 90-м году меня не будет».
После знакомства 17 февраля 1985-го проходит два года. Она слышала, что ему сделали операцию на горле. Позже он скажет ей почти теми же словами, что в поэме: «Если бы я знал, что есть такая боль, я бы лучше выбросился из окна». Наркоз не подействовал. Его резали по живому.
Литературный вечер в Доме архитектора. Прежнего прекрасного баритона больше нет. Он достает из холщовой хозяйственной сумки аппарат искусственного голоса и звучит, по ее словам, космически.
В дневнике Наташа запишет: «…он долго и пристально смотрел на меня. Смотрел не как на человека, которого вспомнил, узнал, нет… Смотрел не как на женщину, которая ему приглянулась. Взгляд – как судьба. (Уже потом он мне сказал: “Я был уверен, что ты подойдешь”)».
За несколько месяцев до смерти последует еще откровение: «Я предчувствовал, что после операции найдется девчонка, которая приласкает меня, и ею оказалась ты…»
«Я Ерофеева буквально на помойке нашла». Первая фраза воспоминаний о нем жены Галины Ерофеевой, в девичестве Носовой.
У нее были две комнаты в Камергерском. Она дружила с Юрием Айхенвальдом, известным переводчиком и другом известных людей. На вопрос, что нового в литературе, он ответил: есть гениальное произведение «Москва-Петушки», но ты этого не поймешь. «Учтите, что это московский интеллигент, не пил, не курил, матом не ругался», – особенно подчеркивала она.
И вот автора этого произведения ей представляют как бездомного малого, которому надо помочь.
«У нас была коридорная система, и когда он появился, я осталась у двери, а он шел по коридору. И пока он прошел, мне стало ясно, какая у меня будет фамилия. Глаза голубые, волосы темные… в Вене было метр восемьдесят семь (он обычно говорил: метр восемьдесят восемь)… Он был не просто высоким, а гибким, стройным…»
У него не было ни прописки, ни паспорта, ни военного билета. Она все сделала.
«…со стороны, наверное, выглядело так, что Ерофеев женился на мне из-за прописки. Но я знала, что то, что сделаю я, – не сделает никто. Пустить в дом Ерофеева – все равно что пустить ветер, это не мужик, а стихия. И в житейском отношении я ничем не отличаюсь от большинства русских баб: и у меня муж был пьяница, и у меня он все пропивал».
Она отличалась.
Тем, что знала ему цену.
«Людей, которые были ровней ему, практически не было. Один Муравьев, наверное. Ну и Аверинцева он очень чтил… А потом Аверинцев написал ему записку с благодарностью (в 1989 году), и Венька успел ее прочитать. Он очень гордился, но, конечно, не хвастался ею, не показывал другим. Она у меня до сих пор цела. Не надо объяснять, что такое Аверинцев, который говорит о признании “Петушков”. И для Веньки это было очень важно».
Сергей Аверинцев – выдающийся религиозный философ и поэт, не столь давно ушедший от нас.
Владимир Муравьев – большая умница, филолог, университетский друг Ерофеева.
Список книг, который Венедикт Ерофеев даст Наталье Шмельковой, чтобы искала и привозила ему: Гомер – «Илиада» и «Одиссея», «Божественная комедия» Данте, все трагедии Эсхила, все трагедии Софокла, сочинения Плутарха, «Метаморфозы» Овидия, Цицерон, Геродот, Фукидид, Юлий Цезарь, Тацит, Шекспир, Монтень, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле, «Фауст» Гете, «Сентиментальное путешествие» Стерна, толстый синий том Фета в Большой библиотеке поэта, два тома «Мифов народов мира», «Католичество» Карсавина, все – Аверинцева.
Они проживут вместе пятнадцать лет, муж с женой Ерофеевы. Три последних года рядом с Веничкой будет Наташа Шмелькова.
Когда до его смерти останется чуть больше полумесяца, Галина неожиданно бросит Наталье: «У вас у всех Любовь, да еще с большой буквы, а у меня что? Я спасала Ерофеева ради его таланта. Как мужик он мне не достался».
Досада? Гордость? Величие?
Откровенность, граничащая с отчаянием.
Быт как безбытность, боль, алкоголь, долгая нищета, ссоры – и каждодневный подвиг терпения и любви.
В его записных книжках находим:
«– А жена кем работает?
– Великомученицею».
Все герои этого треугольника – герои.
Итак, 1987-й. Наташа собирается по делу на Флотскую улицу и, записывая нужный адрес, видит, что это тот же двор, где живет Ерофеев. Берет с собой «Петушки», вышедшие в Самиздате, чтобы зайти за автографом. Заходит. У Ерофеева люди. Он заметно пошатывается. Возлегает на диван. Наташа, не зная, чем себя занять, садится за расстроенное пианино. Что-то играет, поет. Завершает есенинским «Пой же, пой на проклятой гитаре…».
«Сука», – произносит Ерофеев ласково.
Его словарь скрывает начало, за которым последует продолжение.
Он начинает ей звонить. Почти каждый день. Иногда звонит Галя: «Мальчик просит, чтобы вы приехали».
Свидетели и очевидцы делятся наблюдениями.
«Да она же его любит!» – замечает один.
«Поздравляю, Ерофеев. Наконец-то тебе повезло! Надо же, без горла – и такая любовь! К ней грязь не пристанет», – заявляет другой.
С какого-то дня Наташа начинает записывать все в дневник.
Он – по телефону: «У меня-то все серьезно. Ты моя планида». Или: «Ты мне уже так долго мешаешь жить. Таких, как ты, давить надо».
Словарь запечатлеть можно, интонацию – труднее.
Галя оставляет ее ночевать. Размышляя вслух при этом: «Двоих я вас, наверное, не прокормлю». И добавляя: «Да, Ерофеев, любовь – не картошка».