– Есть! – Рыжеволосая Синицина, как школьница, подняла руку.
– Слушаю вас, военфельдшер.
– Меня звать Ефросинья, можно просто Фрося. Товарищ капитан, разрешите спросить: мы едем воевать с японцами? – Девушка с тревогой смотрела на Мамаева. В ее больших глазах плескался страх. Все затихли, ожидая ответа. Красноватые отсветы пламени играли на ставших серьезными лицах. Неожиданно на выручку капитану пришла Котова:
– Фрося, помнишь, в сорок втором году в Быркинском[56] районе пришлось пристрелить всех лошадей, чтобы остановить эпидемию сапа? Тогда, весной сорок третьего, во время посевной в плуги впрягались вместо лошадей женщины и подростки. Мы едем, чтобы обследовать приграничную территорию и дать заключение по эпидемиологической обстановке.
– Антонина Дмитриевна, а почему столько танков и пушек едет в сторону границы? Не просто же так, – упрямо тряхнула завившимися в колечки кудряшками Фрося.
– Это границу укрепляют, – успокоил ее Лешка.
Он выкопал из золы горячую картофелину, остужая, поперекидывал ее на широких мозолистых ладонях, разломил пополам и отдал девушкам.
– Меня Тоней зовут, – промолвила Котова, принимая из его рук вкусно пахнущую половинку.
– А меня Алексей.
– Я Егор, – не отстал от сержанта младший лейтенант.
Черных сидела немного в сторонке, наблюдала за членами отряда: Комогорцев – радист, Краснов будет прикрывать спецгруппу в случае чего… остальные – просто прикрытие. Больше всего ее внимание привлекал Мамаев. От него зависело выполнение труднейшего задания. Она разглядывала смуглое скуластое лицо командира, движения у него были быстрые, точные – за ними угадывалось серьезное занятие спортом, скорее всего, вольной борьбой. Настя перебирала в памяти то, что успела узнать из его личного дела, которое ей дал Соколов для ознакомления.
Мамаев был родом из этих мест – Нижний Цасучей стоял на берегу Онона. Отец – русский, работает егерем в Ононском лесхозе, мать – бурятка, работает фельдшером в больнице. Два младших брата погибли на войне с Германией. Не женат, образование семь классов. В сентябре 1939 года был зачислен в штат УНКВД по Читинской области. Помимо русского владеет китайским, японским и монгольским языками. Неоднократно работал за границей, в районе Барги. В 1943 году окончил Хабаровскую спецшколу и был назначен старшим оперуполномоченным отдела военной контрразведки Смерш 36-й армии. С июня по декабрь 1944 года был на переподготовке в Управлении контрразведки Смерш 3-го Белорусского фронта. За участие в операции «Багратион» награжден орденом Красной Звезды.
Громкий взрыв смеха вывел ее из задумчивости.
– Девочки, уже поздно, забирайтесь в кунг и всем спать, – строго сказала она своим подчиненным, встала и направилась к машине.
– Ну, вот и познакомились, – промолвил Мамаев, хмуро глядя ей вслед, и скомандовал: – Всем спать. Выезжаем на заре. Младший лейтенант Комогорцев – в караул, потом вас сменит Цыренов, под утро – сержант Рыбаков.
Мамаев долго ворочался в кузове полуторки, не мог уснуть. Поездка по степи среди военной техники растревожила думы. Бесконечная колонна танков, самоходок, автомашин с гаубицами на прицепе ясно говорила, что война скоро начнется. Ему уже довелось воевать с японцами на Халхин-Голе, и враг тогда показал себя жестоким, непримиримым, совсем не таким, каким о нем писали в газетах и говорили по радио, каким рисовали в карикатурах. Душу тревожили мысли, какой на этот раз будет схватка.
Семен вспоминал, как в начале мая 1939 года он окончил курсы усовершенствования командиров пехоты на Дальнем Востоке, в городе Ворошилове, получил звание лейтенанта и был направлен командиром взвода в 149-й стрелковый полк, который находился в небольшом монгольском селении Тамцак-Булак. Городок стоял в бескрайней монгольской степи, в нем располагался воинский гарнизон с солдатскими казармами, несколько десятков одноэтажных домов, вокруг них войлочные юрты, в которых жили монгольские семьи и командиры расквартированной в Тамцак-Булаке монгольской кавалерийской дивизии. В ста пятидесяти километрах от городка протекала петляющая по степи река Халхин-Гол. На восточном берегу, на расстоянии двадцати километров от единственного моста через нее, стояла монгольская пограничная застава на высоте Номон-Хан-Бурд-Обо. Здесь был особенно горячий участок границы между Маньчжоу-Го и Монгольской Народной Республикой. Под предлогом, что монголы незаконно заняли территорию, принадлежавшую маньчжурам, этот участок постоянно нарушался японскими войсками и баргутами.
Двадцать восьмого мая штаб 57-го корпуса отдал приказ о переброске к границе полка, в котором служил Мамаев. Когда они прибыли на автомашинах к переправе, там уже кипел бой. Японцы пытались захватить переправу и плацдарм на западном берегу Халхин-Гола[57].
Потом ему доводилось участвовать и в других сражениях, но тот первый бой до сих пор приходил к нему в кошмарных снах.
Их батальон выгрузился на восточном берегу. Бойцы, увязая в песке, заняли позицию на склоне сопки и начали торопливо рыть окопы под обстрелом японских станковых пулеметов «гочкис». В нескольких метрах от Семена раздался глухой взрыв, от осколков спасло то, что мина ушла глубоко в сыпучий песок. Разрывы участились, пули хлестали по брустверам окопов, поднимая фонтанчики песка.
– Минометы бьют, всем залечь, голову не высовывать! – крикнул взводу Мамаев.
Со стороны их роты стреляли два пулемета «максим» и ручные пулеметы Дегтярева. Это был первый бой взвода, и многие бойцы растерялись. Японцы приближались сначала ползком, потом поднялись по команде их офицера и бросились в атаку. Солдаты в песочного цвета форме и башмаках с обмотками кричали «Банзай!» и бежали к позициям красноармейцев, держа наперевес винтовки, солнце блестело на примкнутых к ним ножевых штыках.
– Бить только в цель! – кричал Семен, стараясь подбодрить не только солдат, но и себя, страх волнами накрывал его, каждую секунду он ожидал удара пули или попадания снаряда.
Цепь наступавших находилась от них не более чем в двухстах метрах. Небольшого роста, похожие друг на друга, японцы упрямо бежали вперед, веря, что они всегда били русских, сокрушат и сейчас.
Бойцы вели торопливую, беспорядочную стрельбу, почти не целясь, но не все стреляли непонятно куда. В соседнем окопе старший сержант Илья Зырянов стрелял, выбирая цель, размерено, с уверенностью опытного охотника. Раздался звук удара о металл, у раненого бойца слетела с головы каска, и он со стоном сполз на землю. Один из взводных пулеметов замолчал. Мамаев выбрался из окопа, пригибаясь, побежал к пулеметному расчету, увязая в песке, поправляя на ходу каску. Первый номер лежал на дне окопа, вокруг головы расползалось кровавое пятно, второй номер растерянно дергал затвор раскалившегося пулемета.
– Перегрели «дегтяря»! Воду давай! – крикнул Семен солдату, выглядывая наружу, до рукопашной схватки оставались считанные минуты. Солдат торопливо нашарил на поясе флягу, отвернул крышку и стал поливать пулемет. Мамаев несколько раз ударил прикладом о землю, расцепил перегретый затвор и ствол.
– Набивай пустые диски, – приказал он, вставил новый диск и, целясь в перетянутого портупеей лейтенанта, бежавшего впереди японских солдат, сделал несколько коротких очередей, но атакующие побежали еще быстрее. Семен прижался щекой к прикладу и дал длинную очередь. Японский офицер споткнулся и упал лицом в песок. Двое солдат подхватили командира, потащили, оглядываясь, прочь. Рядом с Семеном выронил винтовку и упал на дно окопа второй номер пулеметного расчета. Вокруг разносились призывы раненых о помощи, но оказывать ее не было времени. Красноармейцы со злыми чумазыми лицами вставали в рост из неглубоких окопов и, матерясь, стреляли в бегущего врага, лихорадочно передергивая затворы. Мамаев понимал, что надо остановить японцев во что бы то ни стало, иначе взвод не сможет отбить атаку. Он достал из подсумка две «лимонки» и крикнул бойцам:
– Огонь гранатами! – Склон сопки заволокло облаком дыма и поднятого взрывами песка.
Хотя гранаты не долетели до цели, цепь наступающих залегла. Пулемет Семена и винтовочная стрельба красноармейцев прижали японцев к земле. Капрал попытался поднять своих солдат, но упал, сраженный пулей красноармейца. Мамаев стрелял, пока были диски с патронами. Взвод поднялся, чтобы идти в атаку, но тут же залег, прижатый «гочкисом». Ротный пулеметчик перенес стрельбу «максима» на бархан, где в редких кустах ивы спрятался японец. Веер пуль откинул убитого пулеметчика, разворотил орудие. Теперь обстановка изменилась. Семен выдернул из кобуры наган и, поднимая взвод, закричал:
– Взвод, в атаку! – Ему уже не было страшно, он сейчас не думал, что его могут убить, его бойцы тоже не думали, что их убьют, поминая бога-мать, крича «Ура!», они бежали вперед, готовые к штыковому бою. Японский капрал умело и быстро вонзил штык-нож в красноармейца и, присев, повернулся к другому, но сделать выпад не успел – рослый Илья Зырянов отразил удар и воткнул ему свой штык в грудь, однако выдернуть его не смог, тот застрял между ребер. Еще бы мгновение – и замахнувшийся для удара ефрейтор с желто-красными погончиками на плечах остановил бы жизнь помкомвзвода, но невысокий, кряжистый Иван Елгин обрушил приклад на его затылок. Штыки с лязгом бились друг о друга, пощады не было никому. В этой атаке им все-таки удалось отбросить японцев со склона сопки, но потери взвода были велики.
– Возьми бойцов и эвакуируйте раненых, а то помрут они в этом пекле, – устало приказал Мамаев санитару, когда тот делал ему перевязку на руке.
– А вы как, товарищ лейтенант?
– Я пока нормально, порез неглубокий. Потом повязку мне сам поменяешь. – Семен чиркал спички, чтобы прикурить папиросу, но трясущиеся от напряжения пальцы ломали их. – Черт! Не получается. – Он потерянно глянул на санитара. – Не думал я, Ерофеевич, что так трудно убить человека, когда он смотрит тебе в глаза. Помоги прикурить.