Обстановка резко изменилась. Пулеметный огонь прекратился, лишь изредка звучали винтовочные выстрелы. До позиции долетал крик «Банзай!». Бойцы батальона, оставив в окопах шинельные скатки и вещмешки, примкнув к винтовкам штыки, перемешивая русский мат с криками «Ура! За Родину!», выбирались на бруствер. Схватка была лютой. Японцы шли в атаку, как на смерть. На голове – полоски белой ткани с иероглифами. В руках – мечи, кители расстегнуты, рукава закатаны. Стрелковые роты встретили врага огнем в упор и штыками.
Японский офицер отсек руку у бойца, занесшего винтовку для удара, вторым взмахом сабли добил его, заметив краем глаза лейтенанта Юсупова, издал шипящий звук, но развернуться не успел – тот выстрелил ему в лицо. Рядом раздался взрыв – это красноармеец бросил гранату под ноги ворвавшимся в траншею японцам и упал сам, сраженный осколками.
– Падло проклятое! Бей их, ребята, в гробину мать!.. – приговаривал старший сержант Бынков, сверкая желто-зелеными, по-волчьи блестевшими глазами. Слегка присев и выставив сверкающий гранями штык, он умело отражал атаки наседавших на него низкорослых, но быстрых врагов.
Оглушенный грохотом боя молодой командир взвода Медведев, бледный, с острым, отрешенным лицом, стрелял из нагана и мазал в горячке. Коренастый крепкий капрал вывернулся откуда-то сбоку и вонзил отточенное узкое лезвие штыка ему в живот, из пробитой брюшной аорты толчками выбило алую струйку крови, залило гимнастерку.
Измотанные, насмотревшиеся на погибших товарищей красноармейцы дрались озлобленно, не щадя никого.
Эту атаку они отбили. В пятнадцать ноль-ноль была произведена двадцатиминутная артподготовка и штурмовые группы снова пошли в атаку. Бой длился пять часов, и только к вечеру третий батальон 152-го стрелкового вышел на высоты, прилегающие к саду и городу, и закрепился на них.
Обрывистые, заросшие травой и кустарником сопки, полукольцом нависли над городом. Горы накрыла темнота, но над Хайларом висело зарево пожаров. В боях наступило временное затишье. Вот где-то в тылу полка проехала, поскрипывая песком, автомашина, потом донесся цокот копыт. Сквозь кусты, словно глаза дракона, засветились багровые угольки походных кухонь. Солдаты звенели возле них котелками в ожидании ужина. Вспомнив, что с утра ничего не ел, Харченко зашел в штабной блиндаж. Начальник штаба Колтун колдовал над картами за импровизированным столом. В углу, занавешенном плащ-палаткой, беспрерывно попискивал телефон. Это из дивизионов и с передовых постов докладывали обстановку. Пристроив рацию на ящиках от снарядов, радист торопливо выговаривал позывные, вызывая третью роту, которая первая ворвалась в электростанцию и вот уже сутки держала там оборону.
– Товарищ подполковник, Сосна отозвалась, – радостно сообщил он, протягивая трубку.
– Гудков, докладывай, как вы там? – громко спросил ротного Харченко.
– Закрепились на электростанции. Железнодорожный мост через Иминьгол сохранили. Противник пытается нас окружить, контратаки отбиваем, погиб один красноармеец.
– Держитесь. Отправлю вам на помощь самоходки и взвод пулеметчиков, и держи нас все время на связи.
– Есть держаться, товарищ подполковник!
Харченко устало присел за стол и попросил своего ординарца:
– Саша, сообрази-ка нам чайку и поужинать.
Ординарец принес котелки с кашей, чайник, заварку и кружки.
– Борис Хунович, оторвись от бумаг и расскажи, что нового сообщают из дивизии. – Харченко пододвинул кружку с чаем начальнику штаба.
Тот аккуратно сложил бумаги в папки и, весело щуря темно-карие, опушенные длинными ресницами глаза, сказал усмехаясь:
– Японцы таки не ждали от нас такой прыти, Прокопий Иванович. Строевым порядком все отходят в свои крепости.
Капитан был евреем и родом из Одессы, в мирное время он работал в какой-то финансовой организации. Тяга к порядку в бумагах и отчетности, видимо, сохранилась у него с той поры. По жизни он был балагур и весельчак, с красивым, интеллигентным лицом. В полку в него были влюблены все женщины, но Колтун хранил верность своей жене, которая служила при медико-санитарном батальоне их дивизии, командовала операционно-перевязочным взводом, и которую он откровенно побаивался.
– Ты лучше подумай, Борис, как мы их из этих крепостей будем выкуривать? – не разделил его веселья Харченко.
– Зря ты так. Да у нас ребята – просто орлы, вот что пишут в донесениях, – возразил Ковтун и, вынув листок из папки, зачитал:
– «Лейтенант Самарец Александр Абрамович, оружейный техник, десятого августа при взрыве моста перед автоколонной, везущей боеприпасы, сумел вывести машины из-под обстрела и доставил боеприпасы на передовую. При возвращении обратно принял личное участие в подрыве дота, в результате чего дот был взорван». Вот, написал на него представление к награждению орденом Отечественной войны второй степени. Подпишешь?
– Конечно, подпишу, – черпая ложкой кашу из котелка, сказал Харченко. Покончив с ужином, он положил в кружку два куска сахара и, с наслаждением прихлебывая чай, спросил:
– Это ты про какой взорванный мост там написал?
– Про тот, что на юго-западной окраине через Имингол, напротив позиции Линтай. Остальные пока удалось сохранить, хотя японцы рвутся к ним, как озверелые.
Разговор прервал посыльный, который доложил, что Харченко вызывают в штаб отряда.
Водитель лихо притормозил газик возле штабной палатки. Откинув полог, подполковник вошел внутрь.
В свете запитанной от аккумулятора лампочки белели утомленные лица командиров частей. За сколоченным из грубых досок столом сидел комдив Замахаев и что-то торопливо писал на листке бумаге. Возле него крепко сбитый в плечах генерал-майор Бурмасов о чем-то тихо, вполголоса, разговаривал с начальником штаба дивизии Степановым.
Харченко сел на скамью у стола. Заметив подполковника, Степанов знакомо сощурил умные глаза и приветливо кивнул. Он уважал подполковника. Привыкший к откровенным отношениям на передовых позициях, тот не подчеркивал почтения к звездам и всегда вел себя как офицер, знающий себе цену. Может, за это его 152-й стрелковый полк сейчас и оказался на самом переднем крае. Следом за подполковником вошел высокий, немного нескладный командир 176-го минометного полка подполковник Доценко, доложил о прибытии и устроился на скамье возле Харченко.
– А наш-то что тут делает? – спросил он шепотом.
– Наверное, дела принимает, – пожав плечами, сипло ответил сорванным голосом Прокопий Иванович.
Усталые, плохо выбритые, в несвежих гимнастерках, офицеры заполняли палатку, рассаживались вокруг стола на стулья и табуреты. В палатке стало душно, как в бане, и накурено. Бурмасов сердито велел адъютанту открыть полог и потушить всем папиросы. Подождал, когда перестанут двигать складными стульями, и заговорил густым басом:
– Пришел приказ из штаба армии. До прибытия Маньчжурской оперативной группы Хайларский укрепрайон и город будет брать 94-я стрелковая дивизия. Распоряжением командарма в двадцать три ноль-ноль к высоте Оботу будет переброшен на автомашинах 9-й полк. Пеший марш в район Хайлара совершает 64-й полк. В район боевых действий направляется 644-й полк 210-й дивизии, который уже переправился через реку Мергел. Пришел приказ из штаба фронта взять город к одиннадцатому августа. Наша подвижная группа армии задерживаться здесь не будет и к исходу завтрашнего дня выступит в обход Хайларского укрепрайона на рубеж Наджибулак, Могойтуй, Налантунь. Танковая двести пятая бригада идет в ее составе. К двенадцатому августа мы должны овладеть городом Якеши. Какие есть вопросы по выполнению задачи? – Генерал строго оглядел притихших командиров частей.
Вопросов никто не задавал. Многие из офицеров прошли войну с Германией и хорошо понимали, одно дело – постановка и уяснение задачи на карте и в штабе, совсем другое – действия в реальной обстановке.
– Товарищи офицеры, также довожу до вашего сведения, что с двадцати двух часов командование частями, ведущими бои за Хайлар, принимает генерал-майор Замахаев.
– А как же дивизия? – спросил кто-то в темноте.
– Иван Васильевич остается вашим командиром, – усмехнувшись в густые усы, ответил генерал-майор.
Бурмасов знал, что Замахаев[88] служил в Забайкалье с двадцать четвертого года, воевал на КВЖД, с тридцать пятого года успел послужить офицером в девяносто четвертой стрелковой дивизии, а с сорок третьего стал ею командовать. Подчиненные его любили и уважали как грамотного и заботливого командира.
Наголо бритый, крепкий, слегка ссутулив широкую спину, Замахаев встал, кашлянул в кулак и, глядя на присутствующих из-под набрякших век светло-карими глазами, произнес:
– Товарищи офицеры! На сегодня у нас главная задача – до подхода основных сил армии захватить переправы через реки Хайлархэ и Имингол и не дать отойти к перевалам Хингана японскому шеститысячному гарнизону. По данным разведки, укрепрайон включает в себя пять узловых пунктов обороны. Самый северный, Оботу, находится в десяти километрах от города и перекрывает шоссейную дорогу на юг. Самый большой из узлов сопротивления, Хэнаньтай, расположен на северной окраине, в полутора километрах от железнодорожной станции, на так называемой Северной сопке. Рядом находятся электростанция и железнодорожный вокзал.
– Крепкий орешек, – задумчиво произнес Бурмасов, разглядывая карту Хайлара.
– Крепкий, – подтвердил Замахаев. – На юго-восточной окраине находится опорный пункт Идун-Дай. На западе, возле ипподрома расположен узел сопротивления Шитон. На восточном берегу реки Имингол сооружения полевого типа Линтай. Вся крепость состоит из связанных между собой подземных и наземных частей, что проходят под Хайларом.
– Разрешите, товарищ комдив, – подал голос командир танковой бригады подполковник Курносов.
– Докладывайте, товарищ полковник.
– Мои танки шли в головной группе прорыва. Японцы почти без выстрела пропустили мои передовые подразделения. Когда голова колонны стала втягиваться в город, они открыли из дотов на сопке Оботу кинжальный огонь. – Подполковник указал карандашом на высоту. – Подбили сразу три наших машины. Передовые танки оказались в ловушке. Японцы начали бить по ним прямой наводкой. У противника там все заране