– Пехотная разведка нашла место, где нет сплошной линии обороны. Вчера туда днем била наша артиллерия, видимо, из-за высоких потерь японцы оставили эту позицию и ушли. Ребята вас туда проводят, а там уже сами просочитесь мимо японцев, – сказал поджидавший их начальник разведки полка.
Они прошли от передовой около двух километров незамеченными. Здесь Карташов разделил их на три группы, указал сектора наблюдения, до которых надо было продвинуться в глубину еще километра полтора. Он показал на карте, где будет находиться с радистом сам, и приказал подтянуть туда связь.
– Ну, я пошел к своим, парни. Вы тут аккуратней. Наши хоть и много японцев покрошили, но они все равно иногда из подземных ходов вылазят, – посоветовал сопровождавший их сержант и неслышно исчез в ночи.
Взвод ходил в разведку не в первый раз, но холодно-щекочущее чувство опасности не покидало каждого. Низкое ночное небо иногда расцвечивалось огненными хвостами мин и сигнальных ракет. С ветром приносило тошнотворный запах разлагающихся трупов.
Группе старшего сержанта Дружинина достался участок невдалеке от Священной рощи. Сопки перед ними были изрыты взрывами. На заросших травой склонах виднелись вырванные с корнем железобетонные доты, возле них груды камней. Они поднялись на небольшой бугор, нашли заросшую мелким кустарником траншею, углубили ее, подкопали место для рации, установили стереотрубу, тщательно замаскировались.
– Обзор здесь хороший, отсюда и будем наблюдать – сказал приземистый, плотный старший сержант, с седыми жесткими волосами. Совсем недавно ему исполнилось тридцать пять, но выглядел он намного старше. – Данила-мастер, пока тихо тяни связь к лейтенанту и бегом обратно к нам, – дал он команду молодому телефонисту.
Сидели в ожидании рассвета, курили, пряча огонек самокруток в рукав.
– Говорят, японцы вырезали батарею. Сняли часовых, набросились на спящих. И ножами… Мало кто уцелел… – сказал усатый ефрейтор Емельянов, настороженно исподлобья поглядывая по сторонам.
– Делайте выводы, если на нас наткнутся, то пощады от самураев никому из нас не будет, так что обзор на все триста шестьдесят градусов, – сказал Дружинин и приник к стереотрубе, проверяя видимость. – Что-то наш Гурченко потерялся, – озабочено произнес он, взглянув на часы.
– Здесь я, – темноволосый, ладно сбитый Данила ужом пробрался в траншею. – Сейчас связь проверю. «Кедр», «Кедр» ответь, я «Береза», я «Береза», – заговорил он речитативом, услышав ответ, передал трубку телефона командиру отделения.
Ущелья и низины начал заполнять лиловый туман. Воздух вокруг посинел, заблестела облитая росой трава. Бойцы поеживались от холодной сырости, жались ближе друг к другу.
– Покурить охота, – разминая в узловатых пальцах папиросу, сказал ефрейтор.
– Убери подальше. Японцы близко и ветер в их сторону, еще учуют, – хмуро глянул на него старший сержант.
В серой мути рассвета на высоте напротив проступила целая шеренга дотов.
– Это наши цели. Нужно узнать, какие из них еще не оставлены японцами и действуют, – указал на японские сооружения Дружинин.
Сопки, окружающие Хайлар, содрогнулись от огня артиллерии ровно в семь часов утра. Шквал огня плавил землю. На окоп разведчиков наползал едкий запах тола. Близкие разрывы сотрясли землю, сопки заволакивал бурый дым. Японцы, как всегда, ушли по извилистым ходам в подземные укрытия. Но снаряды тяжелой артиллерии крошили и броневые колпаки, и крытые траншеи, и воздуховоды, через которые поступал воздух в подземелья.
Несколько тяжелых снарядов попало в склад с боеприпасами невдалеке от дотов. Перекрытия крыши взметнулись вверх, дохнуло обжигающим жаром. Снаряды начали с треском лопаться, с визгом разлетаясь осколками. Вокруг все было охвачено огнем, горело, рвалось, трещало. Казалось, ничто не должно было уцелеть на истерзанной земле. Но японские позиции после артналета вновь ожили.
Отделение Дружинина, не отрываясь от стереотрубы засекало обнаруженные артиллерийские, минометные, пулеметные огневые позиции, скопления пехоты, следили за ведением огня наших батарей, за точностью попадания снарядов. Если случались недолеты или перелеты, сразу же давали корректировку. Расчеты делали моментально, в уме. Вся ценность их данных для отстоящих на километры батарей была в оперативности.
Несмотря на огонь из сохранившихся дотов и дзотов, батальоны полка двинулись вперед. Разведчики видели, как первыми прошли саперы, проделывая проходы в проволочных заграждениях и проверяя землю на наличие мин. Следом рванула на большой скорости самоходка. Маневрируя, она прошлась гусеницами по траншеям, непрерывно ведя огонь по доту, а затем закрыла его амбразуру собой, давая возможность работать бежавшим за ней автоматчикам. Забросав амбразуру гранатами, штурмовая группа взяла под наблюдение все выходы. Отработанная схема действовала безупречно. Саперы заложили под броневой колпак принесенную с собой взрывчатку. Подпрыгнув от взрыва, вывернутый из земли дот свалился на склон сопки, открывая ходы сообщения. Автоматчики кинулись вниз, закидывая туннели гранатами и поливая их огнем из автоматов.
Косматое солнце на затянутом дымом небе уже садилось за сопки, когда бой стал стихать. Лейтенант Карташов приказал отделению возвращаться обратно. Дружинин, видя, что бойцы устали, решил не идти кружным путем, по которому заходили на наблюдательный пункт, а спрямить и идти мимо рощи. Удача на этот раз отвернулась от разведчиков, и они наткнулись на японцев, видно, отправлявшихся в тыл наших войск. Спрятались в ближнюю траншею. Лежали, выжидая – вдруг не заметят? В низине, за кустами шиповника, замелькали фигуры в песочного цвета форме, в касках с камуфляжной сеткой.
Отвалясь на бок, Дружинин метнул гранату, следом вторую. Снизу раздались крики раненых, захлопали винтовочные выстрелы. Данила выполз на бруствер, раскинул ноги в траве и стал прицельно выпускать короткие очереди из автомата. Емельянов отстреливался с другой стороны траншеи. Японцы, выстроившись в цепь, упорно лезли вверх по склону. Уже видны были перекошенные от злости лица, плоские вороненые штыки.
– Гранатами их, ребята! – крикнул старший сержант, швыряя в атакующих одну за другой лимонки.
Емельянов привстал, бросил гранату и, поймав пулю, застонал, упав на бруствер.
Гурченко вынырнул откуда-то сбоку, схватил под мышки Емельяненко и оттащил на дно траншеи.
– Как вы там? – не оглядываясь, крикнул Дружинин.
– Нормально, Андрей Гаврилович, Емельяненко жив, – торопливо разорвав перевязочный пакет, ответил Данила.
Цепь японцев заметно поредела, беспорядочно стреляя, они залегли. Данила пристроился с автоматом невдалеке от Дружинина, спросил, глядя в прорезь на рассыпавшиеся на склон сопки фигуры.
– Что будем делать, товарищ старший сержант? Долго не продержимся, патронов у нас мало.
– Они скоро поймут, что нас здесь двое и постараются захватить. Передавай наши координаты и сообщи: окружен противником – огонь на меня!
Орудийный гром сотрясал сопку недолго. Дружинин открыл глаза, шевельнулся и почувствовал, как с затылка осыпаются струйки земли. Голова трещала, как будто по ней кто-то колотил молотком. Вытащил придавленные песком руки и ноги, с усилием выгнул спину и выбрался из-под завала.
Гурченко выбрался сам и откапал засыпанного Емельянова. Ефрейтор в суматохе потерял много крови и был очень бледным.
– Сможешь дойти до передовой? – спросил Дружинин, пристраивая ему руку на перевязь.
– Смогу, куда я денусь, если бог войны меня пощадил, – слабо улыбнувшись, ответил тот. – Мне бы водочки, Андрей Гаврилович, чтобы взбодриться.
– Держи, – отвинтив крышку, протянул ему флягу Дружинин.
До передовой линии пехоты они добрались глубокой ночью, их проводили до КП полка, а Емельянова отправили в медсанбат.
Назавтра батареи полка выдвинулись вперед и вели огонь прямой наводкой прямо по амбразурам дотов. По целям на территории противника продолжала бить тяжелая артиллерия.
Но вот пулеметы японцев затихли, и в атаку поднялся батальон японских смертников. С одними мечами, с закатанными рукавами и в расстегнутых кителях, с криками «Банзай!» они контратаковали отчаянно и безнадежно. Их танки давно сгорели, артиллерийские позиции были подавлены. Поднимая пехоту без прикрытия, командование обрекало ее на истребление.
Артиллеристы развернули свои батареи для стрельбы прямой наводкой по пехоте и открыли огонь шрапнелью. После нескольких залпов от японского батальона осталось меньше половины. Наша пехота поднялась в контратаку и перебила оставшихся.
После этого стрельба смолкла с обеих сторон и наступила странная тишина. А потом над японскими позициями начали робко подниматься белые лоскуты, и вдруг весь склон запестрел белыми флагами.
Японцы молча шли, построенные повзводно, бросали карабин или винтовку, кланялись, отходили к нашим бойцам, которые брали их под охрану. Стукался приклад о приклад, ствол о ствол. Гора винтовок, пистолетов, подсумков росла.
Солдаты молчаливо, с любопытством всматривались в бесконечную ленту людей в желто-зеленых мундирах. Ни офицеры, ни тем более солдаты не пытались сделать харакири. Низкорослые, кривоногие, скуластые, немало в очках, в основном молодые, шли шаркая ботинками, сутулясь, под фуражечки, под кепи засунуты от жары полотенца. Спокойные, даже покорные. Было видно по лицам, что их не трогают трупы товарищей, валяющиеся всюду, среди минных воронок, на брустверах окопов.
Напряжение боя ушло. Красноармейцы, не занятые приемом пленных, разошлись по группкам, сидели молчаливые, расслабленные.
Они еще не знали, что до окончательной победы над Японией осталось две недели, но самую тяжелую солдатскую работу они уже совершили – неприступная твердыня Хайларской крепости пала.
Начальник штаба 36-й армии генерал-лейтенант Рогачевский докладывал в штаб Забайкальского фронта: «Гарнизон Хайларского укрепрайона капитулировал 18.08.1945 года во главе с комендантом – генерал-майором японской армии Номура. В плен сдалось 4218 человек».