– Нервничая, люди иногда шутят, – сказала я.
– Да, я это поняла, – сказала она. – Видишь? Я взрослею.
Но не слишком, надеялась я, чтобы понять, насколько жестко ты пригвоздила старшую сестру.
Это были приятные две недели. Я взяла время на отдых и позволила Глории познакомить меня с крутым миром шопинга на блошиных рынках, включая уроки торговли с неуступчивыми продавцами. Она даже вынудила меня признать, что это было весело – и действительно было, – хотя я не представляла, что могла бы делать все это без нее. Она сказала, что чувствует то же самое, когда смотрит «Красный рассвет».
Я навещала маму одна и вскоре поняла, что приходить стоит по утрам, когда она живее, оптимистичнее и гораздо больше похожа на себя прежнюю. После полудня ее энергия ослабевала и ей было сложнее концентрироваться, независимо от того, спала она после ланча или нет. Джилл Франклин сказала, что это называется «закат – вечерняя спутанность сознания». Ее выражение сочувствия не было формальным, но в нем просматривалось что-то профессиональное, почти отрепетированное. Может, все дело в тренинге, где ее обучали, как обсуждать подобные вещи с родственниками пациента.
А может быть, подумала я с внезапным стыдом, просто от частого повторения. Сколько раз она объясняла это встревоженным родственникам? Мне действительно нужно научиться воздавать людям должное, подумала я, иначе я начну орать «Вон с моего газона!» на каждого человека младше шестидесяти.
После своего двухнедельного перерыва Глория готова была вернуться к работе – или «работе», – и я была рада, хотя и боролась с искушением намекнуть ей о поисках реальной оплачиваемой работы. Потом я подумала о маме; то, что Глория снова будет рядом, пойдет ей на пользу, хотя приходить к маме она будет не так часто, как прежде.
Однако после первой недели Глория заявила, что собирается ходить в пансионат каждый день.
– Акинтола сказала, что я могу волонтерствовать три дня в неделю, – сказала она, отвечая на мой вопрос. – Что ж, прекрасно. В остальные дни я буду просто навещать маму.
Она улыбнулась так, словно разрезала гордиев узел тупыми ножницами.
– Я не пытаюсь доставать тебя, повторяя, что я старше и мудрее, – сказала я, поморщившись, – но я уверена, что это искажает смысл приказа.
– Она не хочет, чтобы я была волонтером, значит, я не буду волонтером, – упрямо отреагировала Глория. – Четыре дня из семи я буду сидеть рядом с мамой как дама на досуге.
– Не думаю, что тебе следует ездить туда семь дней подряд…
Глория нетерпеливо фыркнула.
– Ты видела маму в последнее время?
У меня сердце оборвалось.
– Я знаю, что ты…
– Ты всегда приезжаешь утром, верно? Кто сказал тебе о «закате» – Джилл? – Я попыталась что-то ответить, но она меня перебила: – Это кодовое обозначение того, что маме становится хуже по мере того, как день идет к концу. Они используют это слово в беседах с родственниками пациентов, потому что оно настраивает их мысли на прекрасный заход солнца после чудесного дня – словно человек начинает чувствовать себя с утра хорошо. Но это не так. Они чувствуют себя по утрам лучше – что не значит «хорошо».
Я смотрела на сестру с некоторым испугом и попыталась его скрыть, сказав первое, что пришло мне в голову:
– Я думала, ты сегодня не волонтерствовала.
Она нахмурилась:
– Ну да.
– Значит, если у мистера Сантоса случился бы очередной сердечный приступ – или у кого-то другого инфаркт, – ты просто стояла бы в стороне и позволила профессионалам заниматься этой проблемой?
– Ты с ума сошла? – резким голосом спросила она. – Думаешь, я бы просто смотрела, как человек умирает, только потому, что у меня нерабочий день?
– Не всякий человек. Только те, у кого записано НР, «не реанимировать». Как у мамы.
Ее словно громом поразило, а я хотела откусить свой язык и выбросить его к чертям.
– Если ты не знаешь наверняка, то предполагаешь, что человек хочет жить, пока не убедишься в обратном, – сказала она тихим жестким голосом, и я могла поклясться, что она пытается подражать деловому тону Акинтолы.
– А если это и есть та самая обратная ситуация? – спросила я, стараясь, чтобы ей не показалось, что я хочу спорить.
Она ничего не ответила.
– Ты же знаешь, что можешь вляпаться в серьезные неприятности, делая СЛР, когда не должна этого делать? И не только ты, но и врачи, и медсестры, и все, кто работает там, включая всех волонтеров. – Я не была уверена, что так оно и есть, но это не было абсолютной ложью. – Тебя могут даже арестовать за нападение, и я не думаю, что семья пациента будет ждать, пока ты выйдешь из тюрьмы, чтобы подать на тебя в суд за причиненный ущерб.
Глория подняла бровь на запредельную высоту.
– Комплект DVD «Закон и порядок» не включает в себя диплом о юридическом образовании. Я делаю то, что считаю правильным.
– Я просто спросила: а что, если бы ты знала наверняка…
– Как с мамой? – сказала она, почти выплюнув последнее слово. – Ну давай, произнеси это вслух: с мамой. Что, не можешь сказать, что на самом деле имеешь в виду? Или ты действительно боишься, что мама предъявит мне иск? Потребует уголовного расследования? Или и то, и другое? – Глория коротко хохотнула. – Я просила у тебя денег на то, чтобы внести залог? В последнее время? – добавила она. – Нет, не просила. Дело закрыто.
– Так что, ты всегда угадывала верно? – Я нахмурилась. – Сколько же раз это происходило?
Она заколебалась.
– Считая мистера Сантоса и миссис Будро? Пять.
У меня челюсть отвисла.
– А почему ты не сказала мне?
– Я была зла на тебя.
– Но тогда почему мама не… стоп, вычеркни. Почему никто вообще не сказал мне?
– Может, они думали, что ты в курсе. – Она пожала плечами. – Они же все называли меня героиней.
Мне захотелось биться головой о стол.
– А ты не думаешь, что я сказала бы что-нибудь, если бы я знала?
– Я была зла на тебя, – повторила она. – Помнишь?
– Да. И я также помню почему. Я спросила тебя, почему ты думаешь, что в пансионате что-то не в порядке. – Я исподлобья посмотрела на нее. – Оначает ли это, что ты изменила мнение на сей счет?
Она переступила с ноги на ногу и тяжело вздохнула.
– Тебе действительно нужно сделать из этого проблему?
– Эй, это была твоя идея, – отозвалась я, когда она выходила из комнаты.
Если Глория изменила мнение, то изменила свое мнение и я, хотя я не сразу это осознала. Осознание проникало в меня в леденящем замедленном движении. Мои посещения стали более частыми – вместо трех в неделю они превратились в ежедневные. Я думала, что это осознание смертности – в особенности моей матери, – вызванное открытием того, сколько раз Глория использовала свои блистательные способности по части СЛР. Нет, поправила я себя: сколько раз Глория проводила СЛР в экстренных ситуациях. Принять ее всерьез означало бы отказаться от мудреных терминов в вопросах жизни и смерти.
Я даже была готова признать, что все дело в моих нервах – не рвалась признать, но была готова, – однако она никогда меня об этом не спрашивала. Это озадачивало: она должна была задумываться над тем, почему я так резко изменила свой график посещений, разве нет? Я ждала, но она не пыталась заговорить со мной ни во время моих визитов, ни дома, где я теперь работала по вечерам, которые мы раньше проводили вместе.
Спустя неделю я уже не могла это выносить и вызвала одну из своих временных сотрудниц. Глория удивленно приподняла брови – это не была первая половина апреля[105], – но ни о чем не спросила. Она не произнесла ни слова и на подъездной дорожке.
– Ты возьмешь меня с собой, уезжая домой, или мне ехать с Лили? – спросила она, когда я парковала машину на свободном месте стоянки для посетителей.
Я сердито фыркнула:
– Пытаешься запалить газовый фонарь[106], да?
– А что это такое? – Глория выглядела озадаченной.
– Ладно, ты не любишь старые фильмы. Это значит, что ты хочешь довести меня до белого каления, – сказала я.
– С чего ты это взяла? – вежливо поинтересовалась она. Мое страстное желание влепить ей пощечину было, похоже, слишком очевидным. – Ну брось, я серьезно, – торопливо добавила она. – Ты же сама ведешь себя странно, работая целыми ночами, чтобы иметь возможность каждый день…
– А ты ни разу не поинтересовалась почему. Тебе это было совсем неинтересно?
– Конечно, было, – сказала она таким тоном, словно более тупого вопроса в жизни не слышала. – Но я решила, что не стоит тратить время. Ты никогда ни черта мне не говоришь, только тогда, когда тебе самой этого хочется. Что означает: почти никогда.
Я почувствовала, как щеки у меня снова запылали.
– Что случилось? – спросила она нетерпеливо. – Это ведь правда, разве нет?
Я сдалась:
– О’кей, о’кей. Я нервничаю из-за мамы. Когда я узнала, сколько раз ты делала СЛР… – Я пожала плечами. – Думаю, это выбило меня из колеи.
– Серьезно? – Моя сестра скептически приподняла бровь. – И когда же? После того как ты задумалась о юридических последствиях того, что я случайно верну маму к жизни?
– Я никогда ни с кем не делала СЛР – я даже не знаю, как это делается, – поэтому до меня не сразу дошла реальность факта, что мама может… ты понимаешь. Умереть. – Я едва не поперхнулась, произнося это слово.
Моя сестра с шумом выдохнула, глядя через лобовое стекло куда-то вдаль. И потом сказала:
– Если тебе от этого станет легче – в ближайшее время маме сердечный приступ не грозит. Сердце у нее в хорошем состоянии. Честно говоря, я больше волнуюсь о том, что она упадет, о ее приступах головокружения. К счастью, она уже не отказывается от кресла-каталки с таким упрямством, как прежде, так что и здесь беспокойства стало меньше. Но если ты хочешь по-прежнему приходить каждый день, я не стану тебя отговаривать, – добавила она с внезапной улыбкой. – Потому что это, похоже, действительно помогает ей пребывать в ясном уме.