Она поцеловала его в губы. Дважды. Во второй раз она взяла его нижнюю губу в свои и растянула ее, так что чувственный контакт продлился. Его колени тут же подогнулись. Ее глаза опасно сверкнули, и затем она резко засмеялась. Она пошла прочь, все еще смеясь. Ему потребовалась вся до последней капли сила воли, чтобы не обернуться и не последовать за ней.
Биография? Его сознание было пусто. Об этой девушке он не знал ни черта, кроме – в ней был огонь, горение, едва прикрытое кожей.
Знать бы больше.
Но она не показалась на другой день, и в следующие четыре. Но показался Бей, на четырнадцатый день. Он перешел лужайку, заговорщически улыбнулся и сказал:
– Ваше время вышло, м-р Бестер. Можете оживать.
– Спасибо, сэр, – он неловко помялся. – Сэр?
– Да?
– Спасибо за все.
– Всегда пожалуйста, м-р Бестер. В добрый час, – он заложил руки за спину и направился прочь.
– Сэр? – снова сказал Эл.
– Да, м-р Бестер?
– Я бы хотел узнать – могли бы мы – э… иногда поговорить? Друг с другом?
– Конечно, м-р Бестер. Почему бы нам не встретиться в моем офисе завтра, часов в шесть?
– Спасибо, сэр.
– Идите, м-р Бестер. Вам следует нагнать кое-что. Четырнадцать дней определенно задержали вас, а до экзаменов всего месяц.
– Я буду стараться, сэр.
– Уверен, что так. До завтра.
Глава 8
Эл предвкушал свои встречи с Сандовалом Беем. Он никогда не знал, что собирается сказать старший, но это почти всегда было что-то интересное, открывающее перспективы, о которых он и не помышлял. Мысли Бея обладали массой, инерцией – они были телами в движении. Иногда они входили в мозг Эла пулевыми очередями, иногда крадущимися ворами, но они всегда, казалось, приходились к месту.
Ему нравился кабинет Бея, с его ароматом кофе и сигарного дыма, стеллажи забитые книгами – некоторые с потрескавшимися корешками, некоторые такие новые, что он еще мог почуять запах типографии. Ему нравилась гравюра Гогена с ее большеглазыми волами и дремучими джунглями. Ему нравилось тонкое барочное взаимодействие Баха или Телемана, которое подчеркивало большинство из бесед, или – время от времени – неожиданные дни, когда вместо этого был Вагнер или – в исключительном случае – бурные диссонансы Стравинского.
– Это вызвало беспорядки, когда впервые было исполнено в Париже, знаешь ли, – пробормотал Бей в тот день. Он был немного странен, подавлен – и притом как-то более взвинчен, чем обычно. Позже Эл обнаружил, что Бей был вынужден убить Беглеца в то утро.
Он любопытствовал насчет Бея – он желал знать все о нем, но принимал вещи по мере их выявления, смакуя мелкие детали и крупные черты по мере составления целостного портрета.
Он не заглядывал в официальное досье Бея и даже не искал публикаций о нем. Большая часть жизни Эла проносилась как свист ветра, в сумасшедших усилиях победить в том состязании или пройти этот тест, но его время с Беем было "глазом бури", местом долгой, глубокой передышки. Он не хотел портить этого рассматриванием Бея с другой стороны.
Что он знал наверное – это то, что Сандовал Бей был важной персоной. Он понимал это по тому, что его кабинет был в административном здании, по тому, что даже высшие чины считались с ним, потому что он возражал директору и все еще не потерял работу. Он когда-то был кадровым офицером в Метапол – возможно, ее шефом – но всего через два года оставил этот пост, чтобы стать начальником отделения в Женеве. Он был инструктором в Высшей Академии, преподавал высшую криминологию.
Как начальник отделения, он все еще иногда надевал форму Метапол – для определенных внутренних целей, но также когда член Корпуса подавался в Беглецы. Потому-то его и вызвал в случае с Элом. Обычно он лишь руководил операциями, и редко когда действительно участвовал в них лично. Эл чувствовал, что ему повезло воспользоваться столь необычным случаем.
Отец Бея был турком, деревенщиной, бедняком, который вырос до важного политика. Его мать была британским послом в Турции, и они жили там, пока ему не исполнилось шесть лет, когда его отец был убит политическим диссидентом. После этого Бей рос в Лондоне и проводил долгое лето с дедом, жившим близ Мадрида. Он вступил в Пси-Корпус подростком – Эл не был вполне осведомлен, когда и при каких обстоятельствах. Он был вдовцом, и это была тема, которой он старательно избегал.
Сегодня был день Вагнера, увертюра к "Тристану и Изольде". Бодрая медь восклицала на фоне низких грозовых раскатов струнных, когда Эл подошел к двери. Он постучал по тяжелой древесине, гадая, о чем они станут беседовать. Он как раз читал "Левиафана" Гоббса и хотел поговорить о нем, но Бей, скорее всего, снова его удивит.
Так и случилось.
– Доброе утро, м-р Бестер. Чем собираетесь занять остаток дня?
– Я… – ему нужно было готовиться к важному тесту, но Бей был облачен в черный наряд пси-копа и улыбался загадочно. – У меня нет срочных дел, сэр.
– Хорошо, хорошо. Не хотели бы вы составить мне компанию на охоте? Поглядеть, как это следует делать?
– С великим удовольствием, д-р Бей.
– Полагаю, это возможно.
– Мы отправляемся немедленно?
– Как только будем готовы, – он протянул Элу фотографию. – Это беглянка.
Эл взял снимок и слегка вздрогнул. Это была Фатима Кристобан.
– Ты ее знаешь?
– Отчасти. Она обычно приходила и надоедала мне, когда я был дежурным истуканом. Мазала помадой и тому подобное.
– Но вы не друзья.
– Нет.
Бей кивнул.
– Хорошо. Я оставлю тебя готовиться.
Эл взглянул на него, несколько испуганный.
– Сэр? Как мне это делать? Нас этому не учили.
– Учили. Фактически, я тебя учил. Можешь воспользоваться моим кабинетом. Я буду снаружи, когда закончишь.
Эл поглядел ему вслед, несколько ошеломленный, затем снова посмотрел на изжелта-коричневую Фатиму Кристобан. Он вспомнил ее самодовольное глумление и глубокую неуверенность, которую оно прикрывало.
"Почему?" молча спросил он у портрета. "Почему ты предала Корпус? Он дал тебе всё".
Но Эл знал часть ответа. После всего, он мысленно составил представление о ее биографии. Он пытался вызвать ее телепатический автограф, связывая его с фото. Он пытался вообразить ее высказывающей гнев и страх, которые она чувствовала, ее беззащитность перед Корпусом.
Это ли имел в виду Бей как подготовку? Попытаться вспомнить "запах" Кристобан, чтобы лучше выследить ее?
Каким-то образом, думал он, Бей хотел от него чего-то большего, чем это. Он глубже сконцентрировался на фото, пожелав себе понять Фатиму Кристобан, стать способным предвидеть ее действия. Охотник становится дичью.
Через несколько минут Эл расстроенно закрыл глаза, зная, что Бей за дверью, зная, что еще не сделал ничего, чему, как ожидал старший, он должен был уже научиться. Кристобан оставалась фотографией.
"Ты должен любить тех, за кем охотишься", сказал однажды Бей. И это напомнило кое-что еще, кое-что давнее. Когда он играл в ловцов и Беглецов с Бреттом и остальными. Бретт тогда настаивал, что Беглецы могут действовать только определенными способами, потому что они глупы или злобны…
Но дело было не в этом. По детским понятиям, у Беглецов не было мотива: точка зрения всегда была как у копа, даже когда ты играл Беглеца. Ты никогда по-настоящему не становился на место Беглеца. Поэтому-то в тот день он решил притвориться, будто на самом деле он пси-коп, нежели принять роль нелегала.
"Подумай о Расемоне".
Каким бы безумием это ни казалось, Фатима хотела бежать из Корпуса. Чтобы все это понять, он должен посмотреть не в ее глаза, но ими.
Он медленно осмотрелся в кабинете Бея, и его взгляд остановился наконец на том, что он всегда считал странным – маленьком зеркале в рамке из простого отполированного дерева. Бей соблюдал опрятность во внешнем виде – его усы, в особенности, были всегда элегантны и подстрижены. Но он никогда не видел начальника отделения прихорашивающимся перед этим зеркалом, да и глядящимся в него. Фактически, он не мог представить себе Бея за этим занятием. Бей не был суетным человеком, в этом Эл не сомневался.
Но зеркало тут было, неуместное в загроможденном кабинете ученого, висящее почти как икона. Он ощутил трепет возбуждения.
Знай своего врага. Люби своего врага. Перевоплотись в своего врага.
Он взял фото так, что мог видеть и его, и свое собственное отражение в зеркале. Он вновь вспомнил Фатиму, но в этот раз перенес эти воспоминания и ощущения в свое отражение. Давным-давно он проецировал себя на Бретта, чтобы одурачить других. Теперь он проецировал Фатиму Кристобан на себя. Сосредоточиться. Комната вне поля его зрения начала затуманиваться. Долгую минуту он чувствовал, будто давит на некую упругую, но непроницаемую мембрану, натянутую на какую-то поверхность вселенной, существования которой он прежде и не предполагал – и затем он как бы мягко проскользнул сквозь нее.
Лицо в зеркале больше не было его собственным. Оно принадлежало Фатиме Кристобан.
"Корпус мне не мать и не отец", сказала она дерзко. "У меня есть мать и отец. Я не отправлюсь повидать их, потому что прежде всего меня начнут искать там. Я задыхаюсь здесь, я загнана. Мне хочется неба просторней. Я хочу, чтобы все стало так, как до проявления моего пси. Так и будет".
Он медленно закрыл глаза и позволил сердцу сделать несколько ударов, оставаясь в темноте, прежде чем открыть их снова. Он опять видел себя. Но внутри, у него в голове, он ощущал теперь нечто вроде компаса, с магнитной стрелкой, всегда поворачивающейся на север.
И севером была – Фатима Кристобан.
Глубоко вздохнув, Эл покинул кабинет. Бея, курившего длинную сигару, он застал возле здания.
– Я готов, – сказал Эл.
Бей окинул его взглядом сквозь маслянистые завитки дыма.
– Да, готов, – сказал он одобрительно.
Земля внизу пленила Эла. Он до сих пор никогда не летал. Вертолет не производил почти ни звука, и казалось, будто они парят метрах в пятидесяти над деревьями. Как летают во сне.