Улыбаясь в предвкушении ее реакции, он отпер дверь. Он так увлекся своими планами, что не уловил то, что было в воздухе, пока не стало уже поздно. Тогда он увидал накрытый стол, вино, и улыбнулся. Улыбка угасла, когда он понял, что бутылка пуста, еда съедена, и тут только он почувствовал тонкую пульсацию, исходящую из соседней комнаты.
Одно оборванное мгновение он снова был ребенком, на той горе, подслушивающим Джулию и Бретта, ощущая соприкосновение их губ будто со своими собственными. Но в этот раз он уже знал, что чувствует одна из пары, ее особенный жест, когда она сплетает руки на спине. У него – как у него…
Цветы выскользнули на пол. Он тупо смотрел на них некоторое время, затем присел собрать. Поместил их в вазу и ушел, тихо притворив за собой дверь.
Он не отвел глаз, когда услышал приближающиеся шаги. Он продолжал смотреть на звезды, на полосы облаков, на смутные секреты, обозначенные узорами света и темноты. Тайны, криптограммы. Секреты.
– Я… прости, Эл.
Он пожал плечами.
– Полагаю, мне следовало этого ожидать. На иное у меня не было права.
– Ты в это не веришь.
– Нет, – согласился он. Затем спросил: – Почему ты вышла за меня замуж?
– Ты знаешь почему.
– Нет. В браке не было необходимости. Мы могли зачать ребенка для Корпуса – даже путем искусственного оплодотворения. Это делается каждый день. Но ты хотела замуж. Почему?
– Потому что меня просили об этом.
Он присел на пьедестал статуи Уильяма Каргса.
– Понятно. Еще одна попытка спасти бедного Альфи Бестера. Наставить его на путь истинный.
– Они говорили, ты становился… нестабильным. И я… я восхищаюсь тобой, Эл. Ты мне нравишься. Я хотела помочь.
– Как его имя?
– Тебе действительно нужно…
– Как его имя?! – теперь он посмотрел ей в глаза. Она плакала, но он обнаружил, что ему это безразлично.
– Джаред. Джаред Доусон.
– Ладно. Тоже П12, по крайней мере.
– Я знаю его очень давно, Эл. Мы были любовниками даже прежде, чем я встретила тебя, но наши генетические данные показали низкую сочетаемость.
И… – она запнулась, – Эл, ты не любишь меня. Мы оба знаем это.
– Это не значит, что ты должна делать из меня дурака. Посмешище перед всем Корпусом.
– Так вот что тебя беспокоит? Я была с этим очень осторожна, Эл. Никто не знает. Клянусь, – она присела возле него на корточки и протянула руку, касаясь его подбородка. – Этого больше не произойдет, Эл. Я клянусь. Я сказала ему, что все кончено.
– Избавь меня от своей жалости, Алиша. Ты права – я люблю тебя не больше, чем ты меня. Я просто думал… просто думал, что мы можем быть друзьями. Я думал, мы можем доверять друг другу.
– Прости. Это все, что я могу сказать. Я больше не буду.
– Ох. Господи. Теперь я тебе полностью доверяю. Как просто.
– Эл…
– Иди домой, Алиша. Иди домой. Я приду немного погодя.
Слова служили им лишь для того, чтобы разрядить молчание, всю следующую неделю. Они жили отдельно. Эл пытался приходить домой как можно реже, но эта неделя была длинной. Подполье затаилось, и все инциденты были достаточно мелкими, чтобы обходиться без вмешательства постороннего следователя. Эл держал своих разведчиков начеку, поджидая, надеясь на развлечение.
Алиша пыталась – он мог сказать, что она пытается. В данный момент, по крайней мере, она была искренна в исправлении их "брака". Но он знал, что не может доверять ей, понимал, что никогда не следовало. Смехуны научили его этому давным-давно. Почему он забыл? Был ли это некий животный инстинкт, эта слепая жажда доверять? Некая химическая потребность?
Прошло десять дней, прежде чем он получил ожидаемый вызов. Алиша была в кухне.
– Кто это был? – спросила она.
Он ушел без единого слова.
– Его имя Карл Йовович, – сказал молодой врач, – обширная травма; пуля в сердце. Мы держим его на аппарате искусственного дыхания, но он отторгает его. У нас есть для него сердце, но я не ожидаю… ну, второстепенные ранения велики. Пять выстрелов в грудь.
– Так что вы хотите, чтобы я присутствовал на операции.
– Да. Сканирование сейчас убьет его наверняка, и это нарушило бы его права…
– Я знаю закон, – сказал Эл мягко.
– Уверен, что знаете, – медик был нормалом. Ему не нравился Эл, это более чем ясно. Ему не нравилась ситуация в целом.
– Я буду ждать, – заверил его Эл. – Я буду ждать, пока вы не скажете.
– Если скажу. "Проклятый стервятник".
Эл улыбнулся, очень слабо.
– У вас своя работа, у меня своя. Я надеюсь, мужчина выживет. Но если нет, не лучше ли, чтобы мы поймали его убийцу? – он лгал. Мужчина на койке был простецом. Элу было наплевать, выздоровеет ли он. Если его застрелил другой простец – что ж, не лучшее ли правосудие, чтобы они убивали друг друга? Но, в таких ситуациях, лучше быть дипломатичным. Простецам лучше было пребывать в убеждении, что Корпус, как афишируется, их друг.
Он нетерпеливо ждал, когда парня забирали в операционную. Он выбрал простеца, в больнице для простецов, вызвавшись через судебную систему. Так можно было обойти Метапол. Если бы они узнали, то могли попытаться остановить его, а он не мог этого допустить. С каждой минутой его вынужденного ожидания возрастал риск, что кто-нибудь в его подразделении догадается, что он задумал.
Так или иначе, это был его последний раз. Корпус, наверное, не может рисковать одним из лучших – а он, да, он был одним из лучших, ни к чему ложная скромность – из-за восьмого сканирования умирающего.
Это ничего. Еще одно – все, что ему надо.
Работа была тяжелой, затянулась до глубокой ночи. Он следил за серьезными молодыми хирургами, чувствовал их отчаянную веру, их страсть к спасению жизни, и ему хотелось смеяться над ними. Все умирают. Кем они себя возомнили? Но они потели, и бранились, и, наконец, плакали, когда сердцебиение замерло, и они неохотно подозвали его.
Он работал быстро. Раз пульс пропал, времени было в обрез. Он стянул кислородную маску, стащил перчатку с правой руки и притронулся к холодному влажному челу. Мужчина был молод, с немного вялым подбородком. У глаз его были морщины, вопреки его молодости – вероятно, любил посмеяться.
Эл закрыл глаза и ступил на темное шоссе. Он шел рядом с молодым человеком, который обернулся к нему.
– Ты ангел смерти?
– Быть может. Ты знаешь, что умираешь?
– Знаю. Я это чувствую. Видишь, вон конец впереди? – он горько рассмеялся. – Конец дороги.
– Хочешь что-нибудь рассказать мне перед этим? Кто убил тебя?
– Нет. С чего бы?
– Я полагал, ты захочешь отомстить.
Молодой человек покачал головой.
– Знаешь то стихотворение? Я забыл, как там точно. Смерть – враг, а не приятель мне. Я не предам смерти кого-то еще.
– Даже того, кто тебя убил?
– Не-а.
– Как благородно. Но ты напуган.
– Я в ужасе. А кто бы не был? – дорога стала двигаться под их ногами, как лента транспортера. Пейзаж уносился мимо них – картины, звуки, события – Эл игнорировал их. Молодому человеку было все равно, кто его убил, и Элу тоже. Он не для того здесь находился.
– Ты тоже умираешь? – спросил парень.
– Нет. Но я иду с тобой.
– Может, просто займешь мое место, если тебе так чертовски приспичило?
– Я думал, смерть – враг.
– Ага. Но тебя, кажется, здорово припекает.
– Так и есть.
– Почему?
– Я хочу увидеть, что по ту сторону. За этим.
Они достигли преддверия; Эл стал узнавать его, в какой бы то ни было форме. Дорога загибалась по краям, чем дальше, тем больше, черные стены становились все выше и выше, и, наконец, сомкнулись, став туннелем небытия. Их скорость была теперь фантастической, и молодой человек начинал расплываться, сверкать. Частицы его фигуры следовали за ним подобно хвосту кометы.
– Это не так уж плохо, – шепнул юноша. – Похоже, компания мне пригодится. Хочешь взять меня за руку?
Эл не хотел, но это казалось самым верным способом. Он протянул руку и сделал это, как раз когда направление, похоже, сменилось, горизонтальное движение стало вертикальным – вниз, похоже на падение к Марсу, как падение в ночном кошмаре. На мгновение он испытал абсолютнейший ужас, какой когда-либо знал. Затем вселенная, казалось, сплющилась, потому что весь он сжался в клочок, шарик, единственную, не имеющую размеров, точку – затем ничто, только гудение, словно бы ветер, и огни как звезды, и интереснейшее ощущение вывернутости наизнанку, будто носок.
Юноша пропал. Пропало всё. Но не он. Он, каким-то образом, оставался. И заговорил сам с собой.
Он заговорил с собой, но он говорил голосами. Сперва голосом Сандовала Бея.
"Что я надеялся найти здесь?"
А отвечал он голосом Элизабет Монтойя.
"Истину. Правду о моих родителях".
"Но я знаю правду", ответил голос Бея. Мне необязательно было приходить сюда для этого. И это неважно. Неважно, кем или чем были мои родители".
А теперь он говорил голосом Стивена Уолтерса, мятежника, которого он убил. "Здесь ничего нет. Единственная вещь здесь – то, что я принес с собой".
И самый старый голос, что он знал, голос женщины. Его матери. "Я принес сюда лишь то, что есть в моем сердце. Это все, что сохраняется за преддверием, то, что в сердце".
И, наконец, его собственный голос. "А здесь ничего нет. В моем сердце совсем ничего не осталось".
Ничего не было. Ничего не было. Его кожа – все, что оставалось, вывернутая, пустая.
Он очнулся с выгнутой спиной, хирург стоял над ним, взмокший, с упавшей маскою. Искристое онемение еще уходило через кончики пальцев ног, по-видимому, из-за сердечно-легочного стимулятора на его груди.
– Вытащил, – сказал хирург. – Будь оно проклято, я вас вытащил.
– Поздравляю, доктор, – сказал Эл устало, – мою жизнь вы таки спасли.
На другой день ему еще не позволили встать с постели, когда Алиша пришла его навестить.
– Здравствуй, дорогая, – сказал он, выпрямляясь на подушках.
– Ты в порядке? Что случи