— Знаю… И это очень кстати.
— А ты знаешь, что они скреплены и подписью великого инквизитора?
— Это даже лучше.
— А ты знаешь, что благодаря одному из таких пергаментов, должным образом заполненному, можно избежать любой кары и можно потребовать любой помощи от всех властей — светских и церковных?
Во взоре Центуриона сверкнул и тут же погас радостный огонек.
— Кузен, — ровным голосом сказал он, — заметьте: время идет, и дальше медлить рискованно, потому что птичка может улететь из гнезда.
У Красной Бороды вырвалось сдавленное проклятье, и он прошептал, по-прежнему колеблясь:
— Черт возьми! Незаполненный лист…
Говоря это, он вглядывался в Христофора, пытаясь проникнуть ему в самую душу.
Видя его нерешительность, Центурион проговорил с самым равнодушным видом:
— В сущности, вы, может быть, и правы. В конечном счете, мне-то торопиться некуда. Я подожду, пока вы будете в состоянии подписать этот приказ… Правда, подобный случай, возможно, представится не слишком скоро, и господин де Пардальян, разумеется, очень скоро уберется из Севильи, а то и вообще из Испании; но мне-то что: ведь час мести все равно пробьет, и я буду терпелив. А что до вас, то вы, конечно же, не станете расстраиваться из-за таких пустяков и сумеете, я уверен, вновь завоевать расположение короля… В конце концов, наш государь не так кровожаден, как вы его изображаете…
Внезапно Красная Борода решился.
— Поклянись мне, что ты не злоупотребишь этим пергаментом! — приказал он.
— Ох, да какую же такую выгоду бедняга вроде меня может, по-вашему, извлечь из этого жалкого клочка пергамента? Если бы это был билет королевского казначейства, то я бы еще понял… Но пустой лист!..
Красная Борода открыл потайной ящичек в секретере, вынул оттуда чистый лист с двумя подписями (у него всегда был запас таких пергаментов для выполнения секретных королевских поручений) и протянул его Центуриону:
— Бери! Вернешь мне, когда все будет закончено.
Центурион взял лист с абсолютно безразличным видом, однако если бы Красная Борода смог различить торжествующий блеск в глазах своего приближенного, он, без сомнения, в тот же миг вырвал бы у него из рук грозный документ.
Но Красная Борода ничего не заметил. Он знал лишь одно: скоро он отомстит Пардальяну и, следовательно, восстановит свой пошатнувшийся, как он считал, авторитет.
Центурион запрятал драгоценный пергамент под нищенские лохмотья и сказал, направляясь к двери:
— До скорой встречи, кузен. Я не могу терять ни минуты, а мне еще нужно пойти переодеться.
Центурион уже открыл дверь, когда Красная Борода прошептал с робостью, странной у такого исполина:
— Христофор!..
Центурион выжидательно обернулся. Однако видя, что Красная Борода, чрезвычайно смущенный, никак не решится заговорить, он внезапно обратился к нему с той фамильярностью, которую позволял себе только наедине:
— Время дорого, этот человек может от нас удрать. Ну-ка, выкладывайте, что там у вас, но только поскорее…
— Эта девушка… — пробормотал исполин, покраснев.
— Жиральда?.. Так вот где у вас свербит, — лукаво усмехнулся Центурион.
Не поддержав шутку, Красная Борода продолжал:
— Не мог бы ты… если представится случай… одним ударом покончить с двумя делами сразу?..
— Попытаюсь, — ответил Центурион с циничной улыбкой, — но только если девушка еще в трактире… а иначе — сами понимаете: кто за двумя зайцами погонится, рискует не поймать ни одного.
— А если она все-таки там? — настаивал Красная Борода.
— Если она там, я сделаю все, что в моих силах, и, может быть, мне посчастливится больше, чем в прошлый раз.
_ Ты — добрый родственник, Христофор, — сказал Красная Борода, и лицо его засияло.
После чего он проговорил с выражением дикой, неистовой страсти:
— Если тебе это удастся, если ты доставишь мне эту девушку, проси у меня все, что захочешь!..
— Уж я не забуду это обещание, будь спокоен, — еле слышно буркнул Центурион. А вслух сказал:
— Я стану действовать так, чтобы удовлетворить одновременно и вашу ненависть, и вашу любовь.
С этими словами он скрылся.
Глава 19УЖИН
Центурион поспешил выйти из дворца. Доблестный дон Христофор ликовал. Ласково поглаживая скрытый под лохмотьями незаполненный лист, только что вырванный им у простодушного великана, он то и дело повторял, словно желая убедить себя самого в том, что еще совсем недавно казалось ему немыслимым:
— Богач! Я богач!.. Наконец-то! Теперь я смогу расправить крылья и показать, на что я способен!
Когда он переходил Дворцовую площадь, предаваясь своим волшебным мечтам (что, однако, не мешало ему настороженно оглядываться), перед ним, внезапно выскользнув из-за колонны, возникла тень. Центурион остановился и спросил чуть слышно:
— Ну? Что он?
— На него напали четверо дворян почти у дверей трактира. Он обратил всех их в бегство.
— В одиночку? — спросил Центурион с недоверчивым видом.
— К нему подоспела помощь.
— Кто?
— Эль Тореро.
— А сейчас?
— Он только что сел за стол вместе с Эль Тореро и каким-то верзилой, которого он называет Сервантес.
— Отлично! Я его знаю.
— Они будут там обжираться не меньше часа.
— Все идет прекрасно. Возвращайся на свой пост, и если появится что-то новое, предупреди меня — я буду в доме у кипарисов.
Тень немедленно исчезла.
Центурион, потирая руки в безумном ликовании, продолжал свой путь в ночи и вскоре вышел на берег реки.
В нескольких десятках туазов от Гвадалквивира, в пустынном месте скрывался одиноко стоящий дом довольно красивого вида, окруженный небольшой рощицей из пальмовых, апельсиновых и лимонных деревьев и благоухающим цветником. Эта первая линия цветов и зелени была опоясана двумя рядами гигантских кипарисов; они вздымали ввысь свои мрачные, непроницаемые кроны словно плотную завесу, предназначенную стать преградой для нескромного любопытства редких прохожих, забредших в этот укромный уголок. Кипарисы же были окружены довольно высокой стеной, ограждавшей таинственное жилище и оберегавшей его от всякого непрошеного вторжения.
Центурион направился прямо к калитке, видневшейся в стене с противоположной от реки стороны. На его условный стук калитка немедленно отворилась. Он прошел по саду как человек, который знает дорогу, обогнул дом, и, взойдя по ступенькам монументального крыльца, оказался в просторном и роскошном вестибюле. Четверо лакеев, одетых в неяркие ливреи со строгой отделкой, казалось стояли здесь на часах, ожидая бакалавра-головореза, ибо, не проронив ни слова, один из них приподнял тяжелую бархатную портьеру и провел Христофора в кабинет, меблированный с неслыханной роскошью и великолепием.
По-видимому, Центурион попадал в этот кабинет не впервые — едва бросив рассеянный, привычный взор на окружающее его богатство, он остался стоять посреди комнаты, погруженный, судя по улыбке, которая мелькала на его тонких губах, в весьма приятные мысли.
Внезапно из-за прекрасной парчовой портьеры, приподнятой невидимой рукой, возникло белое видение; медленной, величественной поступью оно направилось к нему.
Это была Фауста.
Центурион согнулся в поклоне, чрезвычайно похожем на коленопреклонение, а затем, наполовину выпрямившись, стал почтительно дожидаться разрешения заговорить.
— Говорите, мэтр Центурион, — произнесла Фауста своим мелодичным голосом, словно не замечая странного костюма дона Христофора.
— Сударыня, — сказал Центурион, по-прежнему согбенный, — я получил подписанный лист.
— Давайте его сюда, — проговорила Фауста, не выказывая ни малейшего волнения.
Центурион протянул ей пергамент, доверенный ему Красной Бородой.
Фауста взяла его, внимательно осмотрела и долго сидела, задумавшись. Наконец она сложила пергамент, спрятала его у себя на груди и все с той же невозмутимостью медленной поступью подошла к столу; сев, она написала на другом пергаменте несколько строчек своим тонким почерком, а потом протянула его дону Христофору со словами:
— Когда вы пожелаете, то придете в мой городской дом и, предъявив эту записку, получите у моего управляющего обещанные двадцать тысяч ливров.
Центурион схватил пергамент дрожащей рукой и тут же пробежал его взглядом.
— Сударыня, — сказал он вибрирующим от волнения голосом, — тут, по-видимому, ошибка…
— То есть как? Разве я не обещала вам двадцать тысяч ливров? — спросила Фауста очень спокойно.
— Вот именно, сударыня… а вы вручили мне чек на тридцать тысяч ливров!
— Лишние десять тысяч полагаются вам в качестве вознаграждения за быстроту, с какой вы выполнили мои приказания.
Центурион согнулся еще ниже.
— Сударыня, — совершенно искренне произнес он, — вы щедры, как истинная монархиня.
Мимолетная презрительная улыбка скривила губы Фаусты.
— Ступайте, мэтр, — сказала она коротко беспрекословно-властным тоном.
Центурион не шелохнулся.
— В чем дело? — произнесла Фауста, никак не выдавая своего нетерпения. — Говорите, мэтр Центурион.
— Сударыня, — ответил Центурион с явной радостью, — я имею удовольствие сообщить вам, что господин де Пардальян — в моих руках.
Все это время Фауста сидела за столом. Услышав эти слова, она медленно поднялась; ее горящий взор был устремлен на наемного убийцу, почти павшего ниц; она повторила, словно не в силах поверить своим ушам:
— Вы сказали, что Пардальян в ваших руках!.. Вы?..
Невозможно передать то недоверие и то августейшее величие, что слышались в тоне, каким были произнесены эти слова.
Однако Центурион подтвердил со скромной уверенностью в себе:
— Я уже имел честь сообщить это, сударыня.
Фауста сделала два шага по направлению к дону Христофору, пристально глядя на него:
— Объяснитесь.
— Вот в чем дело, сударыня: в настоящее время господин де Пардальян сидит за столом в некоем трактире, где все двери охраняются моими людьми. Выходя отсюда, я возьму с собой десять славных весельчаков, на которых я могу положиться, как на самого себя, мы окружим вышеозначенный трактир и схватим этого молодца…