— У меня хватит ума и достанет ненависти, Ваше Святейшество! Я согласен уйти в тень. И раз на свете есть бульдог, которому под силу растерзать их своими челюстями, значит я отправлюсь за ним, приведу его сюда, и вы натравите его на них! — прогремел Понте-Маджоре.
И добавил про себя: «При условии, что потом я непременно обломаю ему клыки…»
— Натравите! Натравите!.. Легко сказать… Знайте, герцог, что Пардальян не тот человек, которого можно натравить когда угодно и не кого угодно… Нет, клянусь телом Христовым, Пардальян идет в бой только в том случае, если враг ему под стать!.. И тогда горе тем, на кого он обрушивается… Натравить Пардальяна! — повторил папа со зловещим смехом и пожал плечами.
А затем, уже серьезно, добавил:
— Один Господь Бог может обрушить молнию!
— Святой отец, неужто вы говорите так о человеке?
— Герцог, — сурово сказал папа, — Пардальян, быть может, единственный человек, который заставил Сикста V восхищаться собой… Ну что же, герцог, коли вы так хотите, попробуйте убедить Пардальяна.
— Где мне его искать?
— В лагере Беарнца. Вы поедете верхом и направитесь к Генриху Наваррскому. Вы сообщите ему точное содержание документа, который Фауста везет к Филиппу, документа, который у нас вырвали силой! Ваша официальная миссия этим и ограничивается. Остальное уже касается только вас… Вам предстоит найти Пардальяна и сказать ему: «Фауста жива! Фауста везет Филиппу пергамент, который отдает ему французскую корону».
— И это все, что я должен буду ему сказать, святой отец?
— Да, все… вполне достаточно, уверяю вас!
— Когда нужно ехать?
— Не медля ни секунды.
Глава 6ШЕВАЛЬЕ ДЕ ПАРДАЛЬЯН
Эркуле Сфондрато, герцог Понте-Маджоре, выехал из Рима по дороге, ведущей во Францию. Он сразу пустил коня в галоп. Страсти бушевали в его груди. В ней клокотали ярость, ненависть и любовь. В полулье от Вечного города он внезапно остановился и долго безмолвно взирал на высящийся вдали силуэт замка Святого Ангела; черты его лица были искажены. Он сжал кулаки и прошептал:
— Берегись, берегись, Монтальте, с этой минуты я становлюсь твоим смертельным врагом, и ничто не сможет выбить оружия из моих рук!..
И еще тише, но на сей раз ласково, добавил:
— О, Фауста!..
После чего он вновь понесся вскачь — и вот уже несколько дней по горам и долинам мчится стрелой неукротимый всадник, которого ведет вперед месть.
Понте-Маджоре проехал всю Францию, загнав нескольких лошадей и останавливаясь лишь тогда, когда едва не падал с седла от усталости.
В нескольких лье от Парижа он нагнал дворянина, который тоже направлялся к столице; Понте-Маджоре заговорил с незнакомцем, желая узнать последние новости о короле Генрихе.
— Сударь, — отвечал неизвестный всадник, — Его Величество король расположился со своим войском в деревушке Монмартр, в аббатстве бенедектинок госпожи Клодины де Бовилье; говорят, дни свои она проводит в молитвах, а ночами пытается обратить короля-еретика в святую веру.
Понте-Маджоре внимательно взглянул на незнакомца, выражающегося с такой насмешливой непочтительностью, и увидел человека лет сорока, с тонким лицом и медальным профилем, одетого безо всякой вычурности, но с элегантностью, — она сквозила в его манере носить камзол и плащ, складки которого красиво ниспадали на круп коня.
— Если вы желаете, сударь, — продолжал неизвестный, — я проведу вас к королю, он как раз назначил мне сегодня вечером явиться к нему.
Удивленный Понте-Маджоре бросил почти презрительный взгляд на простой, лишенный каких бы то ни было украшений костюм всадника.
— О! — усмехнулся незнакомец, — вы будете еще более удивлены, увидев короля: он носит такой потертый камзол, что, право, почти наверняка устыдится вас, устыдится ваших блестящих позументов, великолепного плаща из генуэзского бархата, вот этой шляпы с невиданным пером и золотых шпор…
— Довольно, сударь, — прервал его Понте-Маджоре, — не доводите меня до крайности или, клянусь Господом Богом, я докажу вам, что хотя на моем камзоле — серебро, а на шпорах — золото, однако в ножнах у меня — сталь.
— В самом деле, сударь? Ну что ж, я не стану донимать вас и лишь выражу вам свое восхищение — не подобает знатному вельможе, прибывшему сюда прямо из далекой Италии…
— Откуда вы это знаете? — гневно оборвал его Понте-Маджоре.
— О, сударь, если вы не желаете, чтобы это было известно, вам следовало бы оставить ваш акцент по ту сторону гор.
И с этими словами дворянин отвесил изящный и непринужденный поклон и спокойно продолжил свой путь.
Понте-Маджоре поднес было руку к кинжалу, но затем присмотрелся повнимательнее к могучим плечам незнакомца и предпочел опустить ее, буркнув себе под нос:
— Надо сначала выполнить миссию, ради которой я здесь. Вот встречусь с королем, разыщу проклятого Пардальяна, тогда и настанет время преподать урок этому наглецу, если он еще встанет на моем пути. Эй, сударь, — продолжал он вслух, — не сердитесь, прошу вас, и позвольте мне принять великодушное предложение, только что сделанное вами.
Незнакомец вновь поклонился и произнес, почти не разжимая губ:
— В таком случае, милостивый государь, следуйте за мной.
Оба всадника пустили лошадей рысью и к вечеру, когда солнце уже начало клониться к закату, оказались на высотах Шайо.
Французский дворянин остановился, вытянул вперед руку и объявил:
— Париж!..
Над столицей нависла угрюмая тишина; впрочем, зданий почти не было видно — лишь бесконечное нагромождение крыш, среди которых вздымались шпили бесчисленных церквей и массивные каменные стены, призванные защищать город, который сейчас был охвачен полотняным кольцом — палатками королевского войска; кольцо это все больше сжималось.
Пока Понте-Маджоре вглядывался в панораму осажденного города, его спутник, казалось, думал о чем-то своем. Наверное, в его мозгу всплывали воспоминания; наверное, само место, где он сейчас находился, напоминало ему какой-нибудь героический или счастливый эпизод из его жизни, которая по всей видимости была полна приключений… На лице его блуждала слабая улыбка. Вероятно, это было поэтичное воспоминание, воспоминание о том редком часе из прошлого, который не был замутнен печалью и горечью.
— Итак, сударь, — сказал Понте-Маджоре, — я к вашим услугам.
Незнакомец вздрогнул и, вернувшись из страны своих грез, прошептал:
— Поедемте…
Они спустились к Парижу, повернув в сторону Монмартра.
Под стенами они увидели все тот же муравейник осаждающих войск.
На крепостных валах томились безразличные ко всему ландскнехты. Их окружало множество священников и монахов с подоткнутыми рясами и откинутыми капюшонами; у некоторых из них на голове был шишак, кое-кто носил кирасу; все были вооружены пиками, алебардами, копьями, кинжалами, старыми мушкетами или же попросту крепкими дубинами. Кроме того, каждого из них украшало распятие — либо зажатое в руке, либо подвешенное у пояса. И все эти странные солдаты сновали взад и вперед, хлопотали, проповедовали, богохульствовали, а заодно и неплохо несли охрану города.
Монахи то и дело отгоняли от себя огромную толпу оборванцев; едва передвигая ноги, эти люди с упорством отчаяния лезли на зубцы крепостной стены и кричали оттуда жалобными голосами:
— Хлеба!.. Хлеба!..
— Судя по всему, — сказал Понте-Маджоре, усмехаясь, — парижане не отказались бы от приглашения пообедать.
— Да, это правда, — прошептал незнакомец, — их мучит голод. Бедняги…
— Вы жалеете их? — спросил Понте-Маджоре с той же ухмылкой.
— Сударь, — отвечал незнакомец, — мне всегда было жалко людей, которых мучит голод и жажда, ибо я сам в моих долгих странствиях по белу свету частенько не мог поесть и попить всласть.
— Вот уж чего со мной никогда не случалось, — презрительно фыркнул Понте-Маджоре.
Незнакомец окинул его с ног до головы странным взглядом и с улыбкой отвечал:
— Оно и видно.
Хотя ответ был очень простым, он прозвучал как оскорбление, и Понте-Маджоре побледнел.
Он, наверное, ответил бы на сей раз прямым вызовом, но вдали послышался мощный гул, который, приближаясь, все нарастал, перекатываясь от одного отряда к другому, и наконец его раскаты докатились до них:
— Король!.. Король!.. Да здравствует король!..
Словно по волшебству, вопящая и исступленная толпа заполнила крепостные валы, оттолкнула солдат-монахов, захватила орудия. Из многих сотен глоток раздавалось:
— Сир!.. Сир!.. Хлеба!..
— Вот и я, друзья мои! — кричал Генрих IV. — Эй, клянусь чревом Господним, какого черта вы не открываете мне ворота?
И тогда незнакомец и Понте-Маджоре стали свидетелями одного из тех волнующих событий, какие история с умиленной улыбкой заносит в свои хроники.
Когда Генрих IV спешился и двести или триста окружавших его всадников последовали его примеру, стала видна целая вереница мулов, груженных огромными хлебами. Генрих IV первым взял один из них, насадил его на огромный шест и протянул на крепостной вал голодающим. Те в мгновение ока разделили хлеб на мелкие кусочки и проглотили их.
— Что он делает? — вскричал потрясенный Понте-Маджоре.
— Вы же видите, сударь, что Его Величество приглашает парижан отобедать!
Тем временем всадники из королевского эскорта принялись помогать своему повелителю. Со всех сторон самыми различными способами осажденным передавали еду, и те с восторгом принимали ее; на крепостной стене звенели радостные крики и благословения, которые вскоре вылились в приветственный вопль:
— Да здравствует король!
Когда все хлебы были розданы, король сказал:
— Ешьте, ешьте, друзья мои, завтра я принесу вам еще.
— Браво, сир! — воскликнул незнакомец.
— Интриган! — пробормотал Понте-Маджоре.
Генрих IV обернулся к тому, кто так громко выразил свое одобрение, и с радушной улыбкой приветствовал его:
— А, наконец-то!.. Вот и господин де Пардальян!