— Чтобы облегчить, насколько возможно, выполнение этой тайной миссии, которая должна во что бы то ни стало оказаться успешной, вам следует действовать под прикрытием другой миссии, на сей раз — официальной. Поэтому вы направляетесь к королю Филиппу Испанскому, дабы потребовать от него вывести войска, размещенные им в Париже.
И повернувшись к секретарю, король приказал:
— Рюзе, подготовьте письма, аккредитующие шевалье де Пардальяна в качестве нашего чрезвычайного посланника при Его Величестве Филиппе Испанском.
Пардальян же тем временем размышлял с печалью и покорностью судьбе: «Положительно, мне на роду написано умереть в шкуре дипломата!.. Что бы сказал мой достопочтенный батюшка, если бы, восстав из гроба, увидел собственного сына, вознесенного в ранг чрезвычайного посланника?»
При этой мысли ироническая улыбка чуть тронула его губы.
— Ну, и скольких же людей вы желаете получить в свое распоряжение? — продолжил король.
— Людей?.. Но для чего, сир?.. — произнес Пардальян со своим обычным простодушно-удивленным видом.
— Как для чего? — воскликнул пораженный король. — Не собираетесь же вы предпринять такое путешествие в одиночку? Не собираетесь же вы самолично бороться с испанским королем и его инквизицией?.. Не собираетесь же вы, наконец, в единоборстве оспаривать у Филиппа французскую корону, чтобы отдать се мне?
— Клянусь честью, сир, — ответил шевалье с невозмутимым спокойствием, — я не знаю, что именно собираюсь предпринять!.. Но совершенно ясно одно: если мне суждено добиться успеха, то только в одиночку… А стало быть, я и буду действовать в одиночку, — заключил он холодно, устремив сверкающий взор на короля.
— Клянусь чревом Господним! — вскричал ошеломленный Генрих IV.
Пардальян поклонился, давая понять, что его решение непоколебимо.
Мгновение Беарнец смотрел на него с восхищением, которое он даже не пытался скрыть. Затем его взгляд обратился к советникам, онемевшим от удивления, и наконец король воздел руки к небу, что, по всей видимости, должно было означать: «Да уж, от этого чертова шевалье можно ожидать всего, даже невозможного!»
И обратившись к Пардальяну, который спокойно, почти безразлично ждал продолжения беседы, Генрих спросил:
— Когда вы рассчитываете уехать?
— Сию минуту, сир.
— Хорошо, очень хорошо, просто превосходно! Дайте мне вашу руку, сударь!
Пардальян пожал руку короля и тотчас вышел, а сразу же за ним — Санси, которому Беарнец шепотом отдал какое-то распоряжение.
В тот момент, когда шевалье уже намеревался сесть в седло, Санси вручил ему верительные грамоты и приказ о его полномочиях, говоря:
— Господин де Пардальян, Его Величество приказал мне передать вам тысячу пистолей на дорожные расходы.
Пардальян с явным удовлетворением принял пухлый мешочек, но при этом насмешливо спросил:
— Вы говорите, господин де Санси, тысячу пистолей?
И получив подтверждение, отозвался:
— Черт подери, неужто король наконец-то разбогател?.. Или же его скаредность, о которой так много говорят, всего лишь легенда? Как! Тысяча пистолей?.. Это слишком! Право, слишком!
С этими словами от тщательно запрятал мешочек в глубины своего плаща.
Покончив с этой немаловажной операцией, он вскочил в седло и пожал руку Санси:
— Передайте королю, чтобы на будущее он был побережливее со своими пистолями… А не то, мой бедный де Санси, вам придется заложить даже застежки от камзола.
И он покинул ошеломленного де Санси, не знающего, что вызывает в нем больше восхищение: несгибаемое мужество Пардальяна или же его безрассудная беззаботность.
Глава 7БЮССИ-ЛЕКЛЕРК
В то время, когда король ожидал шевалье де Пардальяна, в келью по соседству с кабинетом, где Беарнец совещался со своими приближенными, вошла аббатиса Клодина де Бовилье. Аббатиса приблизилась к стене, открыла маленький потайной глазок, скрытый в гобелене, и через это узкое отверстие стала слушать беседу, не упуская из нее ни слова, и наблюдать за тем, что творилось в кабинете.
Когда Пардальян вышел от короля, Клодина де Бовилье закрыла глазок и тоже покинула келью.
Минуту спустя она уже была наедине с королем; тот, заметив серьезное выражение ее обычно радостного лица, галантно воскликнул:
— Ой-ой-ой, мой нежный друг, откуда взялась эта тучка, которая омрачает вашу красоту и гасит блеск ваших прекрасных глаз?
— Увы, сир! Настали суровые времена! А ноша нашего служения слишком давит на слабые женские плечи.
Направив таким образом разговор в нужное ей русло, Клодина начала длинный рассказ о своих заботах аббатисы и о денежных затруднениях, с которыми она ежедневно и ежеминутно сталкивается.
— Сто тысяч ливров, сир! Имея эти деньги, я спасу обитель от разорения. Неужели вы откажете мне в этих несчастных ста тысячах ливров?
Настроение Беарнца заметно ухудшилось, как только прозвучала эта весьма кругленькая сумма. Но Клодина настаивала, и король жалобно произнес:
— Увы, душенька, да где же я возьму вам столько денег?.. Ах, если бы парижане открыли мне ворота!.. Если бы я был французским королем!..
Прозвучало это довольно-таки неубедительно и было сказано из чистой галантности, в чем Клодина прекрасно отдавала себе отчет. Тогда она решила умерить свои притязания:
— Коли дело лишь за тем, чтобы подождать, сир, то я, быть может, и обошлась бы пока как-нибудь… Но если бы, по крайней мере, вы пообещали мне дать какое-нибудь аббатство побольше… Фонтевро, например.
— Ох, мое сердечко, ну что вы говорите! Аббатство Фонтевро первейшее в королевстве. Претендовать на управление им могут лишь лица королевской крови или уж во всяком случае принадлежащие к какому-нибудь прославленному дому.
Таким образом Клодина де Бовилье покинула своего августейшего возлюбленного, ничего от него не добившись, кроме разве что нескольких туманных обещаний. И потому, идя по широкому коридору, ведущему в ее покои, она шептала:
— Раз Генрих не хочет ничего для меня сделать, я перейду на сторону Фаусты — она-то, по крайней мере, умеет быть признательной за оказанные ей услуги.
И Клодина горько улыбнулась:
— А ведь сто тысяч ливров — не Бог весть какая сумма!.. Этот отказ дорого вам обойдется, мой милый король… очень дорого!
Вернувшись к себе, аббатиса долго о чем-то размышляла, после чего призвала к себе одну из сестер-послушниц, дала ей подробнейшие инструкции и выпроводила со словами:
— Ступайте, сестра Марьянж, и действуйте побыстрее.
Не прошло и часа, как сестра Марьянж ввела к аббатисе мужчину, старательно кутавшегося в широкий плащ.
Когда дверь за сестрой захлопнулась, аббатиса сказала:
— Прошу вас, садитесь, господин Бюсси-Леклерк… Здесь вы в безопасности.
Бюсси-Леклерк поклонился и ответил свирепым тоном:
— Сударыня, чтобы привести в этот дом отверженного Бюсси-Леклерка, достаточно было назвать ему одно имя…
— Пардальяна?
— Да, сударыня. Чтобы настичь этого человека, Бюсси проедет сквозь объединенные армии Беарнца и де Майенна… Иными словами, я не боюсь ничего, когда меня ведет моя ненависть.
— Хорошо, сударь, — сказала Клодина с улыбкой. И помолчав, продолжала:
— Господин де Пардальян только что отбыл с намерением помешать планам одной особы, которую я люблю… Надо предупредить эту особу о грозящей ей опасности. Зная вашу ненависть к господину де Пардальяну, я приказала позвать вас и теперь спрашиваю: хотите ли вы утолить свою ненависть и свое честолюбие? Хотите ли избавиться от того, кого ненавидите, и в то же время обрести могущественного покровителя?
Бюсси задумался.
— Имя могущественного покровителя? — спросил он.
— Фауста!
— Фауста!.. Разве она не умерла?
— Она, слава Богу, жива и здорова!
— Но… Простите меня, сударыня, однако чего ради вы, именно вы, предупреждаете Фаусту об опасности, которой она подвергается?
— Видите ли, сударь, принцесса была, в совсем еще недавние времена своего всемогущества, благодетельницей для нашего дома… Та, которую я так долго называла своей государыней, наверняка сумеет по-королевски оценить оказанную ей услугу…
— Отлично! — пробурчал Бюсси. — Такой довод мне понятен!.. Итак, мне предстоит предупредить Фаусту, что господин де Пардальян идет по ее следу и хочет расстроить ее планы… А кстати, каковы ее планы?
— Возложить корону Франции на голову Филиппа Испанского.
Бюсси-Леклерк подпрыгнул от удивления:
— И вы хотите помочь Фаусте в осуществлении ее замысла, вы?.. вы?..
Клодина поняла смысл этого восклицания. Оно, по-видимому, не слишком оскорбило ее.
— Я выведала намерения короля Генриха. Если он станет королем Франции, монмартрское аббатство и его аббатиса не получат от этого ни богатств, ни привилегий. И тогда…
— Прекрасно, сударыня, и этот довод мне совершенно понятен. А посему я согласен стать вашим посланником. Теперь прошу вас ввести меня в суть дела.
— В нескольких словах вот она: речь идет о манифесте Генриха III, который признает Филиппа своим единственным наследником… Принцесса везет королю Испании этот документ, господин де Пардальян должен завладеть им, действуя в пользу Генриха Наваррского, а вы должны предупредить Фаусту, помочь ей и защитить ее… Это приводит меня к мысли, что вам была бы полезна помощь нескольких надежных шпаг.
— Я тоже думал об этом, — сказал Бюсси, улыбаясь. — Стало быть, я отправлюсь в путь и постараюсь подобрать себе нескольких спутников покрепче. Что я должен буду сказать принцессе от вашего имени?
— Просто-напросто, что к ней вас послала я и что я по-прежнему буду ей верной служанкой.
— И это все, сударыня?
— Это все, господин Бюсси-Леклерк.
— В таком случае я прощаюсь с вами, — сказал Бюсси с поклоном.
Когда занялся день, Бюсси-Леклерк уже мчался рысью по Орлеанской дороге. В пути он размышлял: «Бюсси, вы были одним из столпов Лиги… одной из самых надежных опор герцогов де Гиза и де Майенна… одним из самых деятельных и самых влиятельных людей королевства… комендантом Бастилии, на каковом посту вы сумели сколотить недурное состояние… Вы напрямую переписывались с главными министрами Филиппа, вы одним из первых прознали о притязаниях этого монарха на французский трон и поддержали их… Короче говоря, вы были фигурой, с которой следовало считаться».