– Хорош! – Юрик взял его за рукав. – Пусть лежит. – Потом шепнул товарищу: – Расколол он нас.
Через час Блондина вызвали на допрос. Еще час назад он сомневался, но теперь решил твердо – босса не сдавать. Только в этом, а не явке с повинной был шанс сохранить жизнь.
– Ну и зачем вы просились? – поинтересовался следователь, оформив протокол допроса подозреваемого. – Это и без ваших показаний было ясно. Результаты экспертиз, показания Андронова в полной мере доказывают вашу вину.
– Я был везде один. Инкассатора убил я. Грабил обменный пункт тоже я. Мне нужны были деньги. Давайте на этом закончим и передавайте дело в суд.
– Какой вы, оказывается, юридически подкованный, – с иронией в голосе сказал Михайлов. – Все по полочкам разложили. Нет, голубчик, – следователь нахмурился. – Нам с тобой еще не раз встретиться придется. Еще за часового отвечать придется.
– Это не я! – выдавил Кирилл.
– А кто?
Блондин промолчал. Он запутался окончательно.
Следователь вызвал конвой. На этот раз Блондина поместили в одиночку.
Татарин и Юрик сидели в нашем кабинете. Они по очереди, мелкими глотками отхлебывали из алюминиевой кружки обжигащий чифир.
– Ну, что интересного? – спросил Птицын, когда раскрасневшиеся агенты закурили.
– Ясно, что он работал не один, – сказал татарин.
– Это и без тебя известно, – прервал его я. – Что еще?
– Вроде готов на явку с повинной. Мы его почти убедили. С вызовом на допрос поторопились, – сказал Юрик.
– А он, случаем, не расколол вас обоих? – спросил Птицын.
– Нет! – в один голос закричали агенты.
Я усмехнулся.
– Жора, – взвился от обиды Юрик. – Между прочим, он сказал, что боится какого-то мента.
– Ты ничего не перепутал? – переспросил я.
– Век воли не видать! – Щелкнул ногтем большого пальца о зубы Юра. – Сказал, что этот мент очень серьезный человек.
Я захотел еще задать несколько вопросов агентам, как распахнулась дверь, и в кабинет зашел Костя Махно. Он был в шикарном сером костюме, белой рубашке и галстуке. Костя всегда одевался модно и дорого. Мы с Воробьем выглядели намного демократичнее. Даже начальник нашего отдела – Котов, в части экипировки и близко не дотягивал до него. Костя, благоухая дорогой туалетной водой, стоял посередине кабинета и оглядывался, выбирая место, где приземлиться и не испачкать одежду. Татарин, увидев Махно, встал.
– Садитесь, гражданин начальник.
– А, это ты, – проговорил Костя и брезгливо поморщился. – Сиди уж. После тебя камерных блох не оберешься.
– Как хотите, гражданин начальник.
– Ну что заладил одно и то же? – проворчал Костя. – Пока мы поговорим, за коньяком сбегайте.
Лица агентов просветлели. Татарин вопросительно поглядел на Птицына:
– Деньги давай!
– С какой стати? – Воробей, в свою очередь, посмотрел на Махно.
– Костя?
– А я что? – изумился тот. – Вы хозяева, должны гостей встречать.
– А если бабла нет? – поинтересовался Воробей.
– Зато у тебя кадры какие? – сказал Махно, показывая пальцем на агентов. – Пусть толкнут что-нибудь, вот и деньги. – И самодовольно добавил: – У меня в отделе вопрос строго поставлен.
– Мы пошли? – спросил татарин.
– Да, идите, – сказал я. – Пока поговорим, погуляйте полчасика.
– С чем пожаловал? – спросил я Махно.
Тот расстегнул пиджак, поправил галстук и закурил.
– Видишь ли, меня интересует старший сержант Ковалевский.
– Костя… – хотел сказать я, но Махно предостерегающе поднял руку:
– Не перебивай. Михеев дал показания о том, что Ковалевский принимал непосредственное участие в угоне автомобиля. У меня есть постановление прокурора на его задержание. Как мне удалось выяснить, Ковалевский прикомандирован к вашей группе. Хотел бы его видеть и пообщаться.
– Не получится, Костя, – сказал я.
– Как это? – удивился Махно. – У меня санкция.
– Подожди, – я встал. – Саша вчера вечером погиб при задержании убийцы, а Михеева мы разрабатывали на причастность к нападению на инкассаторов. Информацию об угоне представил Ковалевский. Руководство управления в курсе.
– Я не знал, – сказал Махно. – Но в таком случае нужны ваши объяснения.
– Давай потом, – сказал Птицын. – Когда похороним.
– Договорились. Дождусь гонцов и поеду в прокуратуру, – сказал Костя.
Раздался стук в дверь, и в кабинет заглянул Юрик.
– Можно?
Татарин поставил на стол полиэтиленовый пакет и стал извлекать из него продукты: три бутылки марочного коньяка, нарезанные копченая колбаса и сыр, батон, коробка конфет и четыре бутылки кока-колы.
– Ну, вы даете! – поразился Костя. – Хорошо, что я с водителем.
– Давай, за Сашу Ковалевского, – сказал я, открывая коньяк. – Саня хотел лично раскрыть. У него это получилось. Вечная ему память.
Мы молча пили и закусывали. Говорить о делах не хотелось. Когда коньяк кончился, Махно собрался уезжать. Попрощался со всеми за руку, похвалил Юрика и татарина за расторопность и вышел из кабинета. Через минуту он появился вновь с мохеровым шарфом в руках.
– Где? – прокричал он.
– Что? – не понял я.
– Моя дубленка! На вешалку в соседнем кабинете повесил! Там еще Мухин сидел!
Я увидел, как Юрик с татарином переглянулись.
– Вы уперли? – прямо спросил Птицын.
– Ей-богу, не знали, что шуба начальника, – сложив на груди руки, пролепетал татарин. – Он сам сказал вещь толкнуть и коньяк купить. Коньяк дорогой, где деньги взять? Думали шуба бесхозная, у Игоря такой шубы нет.
– Где она?
– На рынке сдали… За пятерку… Сдачу могу вернуть, – татарин полез в карман.
– За сколько? – Глаза Махно округлились. – Где этот рынок? Поехали! – Взяв обоих дельцов за шиворот, он выволок их из кабинета.
– Попал парень, – сказал Воробей. – Вывод: живи по средствам. А у нас с тобой, Жора, и украсть нечего. Правда?
Глава 13
– Что делать будем? – спросил Мухин Воробья.
– Ты прав, надо этот долбаный полк шерстить. Не просто так Блондин с ментом прокололся.
– Почему только полк, – спросил я. – Мало ли их, этих самых… ментов.
– Вот я и думаю, с какого бока подойти, – почесал затылок Воробей.
– Толя, – сказал Мухин. – Я думаю, что на признание Колобова рассчитывать не придется. Ему сейчас нет никакого смысла в банду добровольно лезть. Здесь вышак однозначно.
– На высшую меру мораторий ввели, – сказал Воробей. – Не знал, что ли? Так что забудь…
– Но нам надо действовать и немедленно, – сказал Игорь.
Мы ненадолго замолчали.
– Парни, – сказал я. – Думаю, что выход есть.
– Излагай. – Птицын откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Всегда надо дать выговориться человеку после пары стопок коньяка…
– Не выпендривайся! – Я прервал его. – Если у тебя есть что сказать, то, пожалуйста, обсудим. Если же нечего, то умей других слушать!
– Я не понял, Жора, – приподнял брови Птицын. – Насколько помню, старший по делу я.
– Ради бога! Руководи! – сказал я.
Назревала стычка. Несмотря на покладистый характер, Птицын был очень амбициозен. Когда стало очевидно, что, вцепившись в Михеева, мы промахнулись, Толя расценил штатную ситуацию, как личное поражение. Это был классический прокол, свойственный начинающим оперативникам и следователям. Версия сама идет тебе в руки и кажется правильной. На ее фоне, ввиду абсолютной прозрачности, подтверждаемой массой косвенных улик, все остальные версии уходят в тень. Когда она утверждается как основная и единственная – пиши пропало. Все поставлено на карту и брошено на поиски черных котов. Когда же все пушистые оказываются не при делах и очень милыми, наступает прозрение. Но драгоценное время безвозвратно упущено. Начинать все вновь нет ни сил, ни особого желания. Дело плавно скатывается на самотек. Оно обрастает формальными запросами следователя и справками об исполнении, приобретает объем и вес и оседает в сейфе следователя до лучших времен, которые могут никогда не наступить. Это и есть глухарь в классическом виде.
Всю эту схему мы все прекрасно знали, и поэтому было очень досадно. Толя тоже понял, что нечего психовать, а надо работать.
– Забыли все, – сказал он. – Давайте по делу. Мы сейчас в очень непростой ситуации оказались. Если проще, то в жопе. С Котовым говорить стало сложно. После общения с Пятницким, Палыч стал дергаться. Не могу припомнить его таким. И вообще сейчас вся группа под колпаком, особенно после убийства Ковалевского. Поэтому давайте реальные версии. Мне сегодня вечером ехать на доклад.
Я его словам не очень удивился. Раньше совещания у шефа проходили весьма демократично, что отличало наш отдел от других подразделений. Теперь обстановка в корне изменилась. Это была политика высшего руководства. Она заключалась в следующем. Назначенный на днях начальником Главка полковник Пятницкий, пользуясь неограниченной поддержкой министра внутренних дел (бывшим сослуживцем), стал строить всех по своему ранжиру. Он никогда не работал в оперативных службах, не знал и не хотел знать специфики оперативной работы. Сейчас все было заточено на армейский манер. Подход к начальнику, доклад и отход – вон из органов. При этом не брались в расчет опыт прошлой работы, звания и регалии. Эта операция против своих же сотрудников получила пафосное наименование: «ЧИСТЫЕ РУКИ». В результате проведенной зачистки из наших рядов оперативно и под любым предлогом были выдворены уважаемые и опытные сотрудники, провинившиеся когда-то по мелочам. Эти данные с редкостным рвением и злорадством представляло наверх управление кадров.
Были и исключения. Взять того же Махно. Вот ему никакие передвижки не угрожали. Он был модно и дорого одет. Никогда не перерабатывал, поэтому всегда выглядел свежо. Имел нужные связи. Вообще начальник Главка был не чужд жизненных благ. Вращаясь среди успешных людей: банкиров и прочих светлых личностей (его жена была членом совета директоров известного банка), он не мог себе представить опера небритым и слегка уставшим после двух суток непрерывной работы. «Этих гопников я на службе не потерплю!», – любил повторять он на совещаниях. В пример ставил Махно, как достойного подражания, современного сотрудника органов внутренних дел. Короче, все руководители приняли выжидательную стойку. Никто не хотел стать крайним и козлом отпущения. Честно говоря, мне на эти новые веяния было наплевать, но Птицын искренне переживал.