– Как жизнь, керя? – осклабился в щербатой улыбке и, дыша на Максима гнилью, дружески обнял за плечо.
– Нормально, – кратко бросил Клешнев и отодвинулся.
– А за базар отвечаешь? – удивленно приподняв густую бровь, поинтересовался Лохматый.
– Отвечаю, – ответил Максим, и сразу пожалел, что поторопился с ответом, почувствовав подвох в самом вопросе.
– Нет, не отвечаешь ты за базар, – Лохматый вновь ухмыльнулся, оголив свои «гнилухи». – Нормально живут на воле, а ты на нарах паришься. Это не нормально. А жизнь твоя, керя, очень сейчас хреновая. Придётся тебе за базар ответить.
Максим понял, что возражать и оправдываться бесполезно и поздно. Он уже «купился». Сокамерники молча сидели и лежали на своих нарах, но было явно, что разговор внимательно слушали и ожидали развязки. Клешнев решил молчать. Лохматый, выдержав паузу, зло взглянул на Максима:
– Что молчишь? За базар, спрашиваю, отвечать собираешься?
Не найдя что ответить, Максим посмотрел на Сергея. Тот читал книгу и улыбался.
– Что молчишь, спрашиваю?! – всё более распалялся Лохматый. – В «падло» говорить с людьми? Чухан, долбанный! Парашник! – Хрипло заорал он, хватая Клешнева за горло.
Максим понял, что помощи ждать не от кого и решил драться. Пусть хоть всей камерой набрасываются. Вскочил с нар и встал напротив зэка.
– Отвали, урод!
– Что-о-о, – взвился Лохматый. – Братва! – заорал он, обращаясь к сокамерникам. – Пидор взбрыкивает, давай…
Он не успел договорить, поскольку получил увесистый удар в зубы. Максим нанёс ещё один удар – прямиком, ногой в пах, и Лохматый, согнувшись пополам, свалился на пол.
Клешнев отскочил в угол и приготовился защищаться до конца. Он стоял, тяжело дыша и сжав кулаки. Он ожидал нападения сокамерников, однако, к удивлению, никто не стронулся с места. Лохматый стал приходить в себя: кряхтя, матерясь почём свет, выплёвывая на пол выбитые зубы, дополз до своих нар и, скуля в голос, завалился на бок.
– Долго ещё стоять собираешься, – спросил Сергей. – Расслабься. А ты, – обратился Сергей к Лохматому, – замолкни!
Максим лег на своё место и ещё долго не мог заснуть. Уже под утро забылся в коротком, тревожном сне, просыпаясь от малейшего скрипа пружинных коек.
Так прошёл его первый день в неволе. Впоследствии были многочисленные встречи со следователем, операми – городскими и из оперативной части изолятора. Клешнев решил держаться и отвечать только за себя и в пределах уже доказанного. Пару раз его избивали прямо в кабинете опера, но не сильно, без телесных повреждений – для острастки. Потом стали переводить из камеры в камеру. Приходилось тяжело. Прессовали по взрослому. Защищая себя, дрался. За это сажали в карцер. Вот где было плохо. Его переодевали в грязную буро-зелёную полосатую робу. Голодуха и холод! Больше всего доставали регулярные проверки-шмоны. Хотя, спрашивается, что можно обнаружить в камере-одиночке арестанта. Между тем регулярно и с завидным постоянством, оснащенные резиновыми дубинками охранники, как правило, в ночное время, отпирали дверь камеры. При этом Максим обязан был вскочить, широко расставить ноги, сложить растопыренные ладони за спиной, упереться лбом в противоположную к входу стену и проорать, кто ты есть, когда и за какие грехи попал на «кичу». При отсутствии замечаний, можно было рассчитывать на пару несильных ударов дубьем по спине. Противиться процедуре обычно никто и не думал – себе дороже.
После выполнения всех следственных действий, достаточных для направления уголовного дела в суд, следователь и оперативники оставили в покое, и он вновь очутился в своей камере.
Лохматого уже не было, как и большинства прежних сокамерников. Сергей как всегда был невозмутим. Пристально взглянув на Максима, крепко пожал руку: «Здорово Макс». Место определил рядом с собой. Клешнев незаметно сблизился с Сергеем. Ночами долго толковали за жизнь. Как-то Клешнев поинтересовался, почему тогда никто не встал.
– Лохматый – чёрт, падаль, и тебя рассмотрели, – сказал Сергей.
В изоляторе Клешнев регулярно получал передачи. По старой памяти «подкармливала» Ритина сестра – Ирина, с которой до ареста он имел тайную связь. Максим часто вспоминал Риту.
Примерно через год нахождения в заключении, он от Ирины узнал, что Рита погибла. Получив весть, успокоился. Теперь нечего было скрывать. Жизнь всех расставила по местам.
Избежав суда уголовного, Рита не избежала суда Божьего. Ведь именно она сплотила его, Семёна и других отчаянных парней в группу. Связала их всех круговой порукой, а Клешнева и Семёна личной привязанностью. Бог ей судья!
Накануне, перед отправкой на зону, они с Сергеем попрощались.
– Если что, скажешь, что с Захаром вместе был.
После обязательного карантина Клешнева расписали в отряд. В казарме его встретил старшина отряда: улыбчивый зэк в ладно подогнанной робе, плотно облегающей покатые борцовские плечи. Задав несколько безобидных на первый взгляд вопросов, выдал матрас, постельные принадлежности и указал на спальное место. Был день, и Клешнев сейчас находился в бараке один, если не считать дневального и шныря – уборщика, беспрестанно снующего по помещению со шваброй. Максим прилёг на койку и закрыл глаза. Перед глазами опять предстала Рита. Всё-таки он любил её, и если бы не Семён, кто знает, как жизнь могла сложиться далее. Вспомнил и «Комара» – Игоря Комарова, который ссучился, переметнулся к ментам и всех сдал.
– Ох, – простонал Клешнев, – если бы не он…
Незаметно уснул. Проснулся, когда в казарму ввалился народ после работы. На него никто не обратил внимания.
На следующий день после утреннего построения надзиратель отвёл к дежурному помощнику начальника колонии (ДПНК). Откуда другой «цирик» препроводил в оперативную часть к капитану Саврасову.
Макс, подойдя к двери кабинета, постучал. Дождавшись разрешения зайти, открыл дверь и, остановившись на пороге, доложил Саврасову о прибытии.
Николаю Николаевичу было тридцать четыре года от роду. Несмотря на молодой возраст – уже с сединой. Жилистый и физически сильный, резкий в движениях и словах. До тюрьмы он считался неплохим оперативником. Работал заместителем начальника отдела уголовного розыска районного управления. Спалился бездарно, в один момент. Проверяющий, листая личное дело агента, обнаружил промеж документов неизвестно как затесавшийся туда чистый лист бумаги, с чёткой росписью секретного сотрудника. Произошёл крупный скандал. Саврасов тут же был обвинён в должностном подлоге, присвоении государственных денег и ещё многих грехах, которые таил в себе с виду невзрачный документ. И действительно, при желании, можно сверху написать что угодно, к примеру, сфабриковать расписку о якобы полученном агентом денежном вознаграждении. Сор из избы выносить не стали, что обошлось управлению в кругленькую сумму, затраченную на долгие уговоры проверяющего клерка из Главка. Прекрасно понимая, что Саврасов тут не при делах, руководство дело замяло, но капитану дали недельный срок для поиска нового места службы. Он и не возражал, понимая, что сам дурак – дела надо чаще листать. Ничего не оставалось, как уйти туда, где всегда имелись вакансии для оперативника – в систему исполнения наказаний, а если по-простому, то на зону. Уже полтора года Николай тянул лямку в должности начальника оперативной части учреждения. Вначале было непривычно, потом вработался.
Саврасов предложил Клешневу сесть на табуретку напротив его стола. Внимательно, долго, в упор рассматривал Макса. Потом закурил сигарету и делано равнодушно, безо всякого интереса расспросил о прошлой жизни и родных. Клешнев осторожно и немногословно отвечал. Он уже догадался о сути дальнейшей беседы. Закончив анкетирование, капитан зевнул, потянулся и напомнил Максу, что срок заключения долог (Клешнев это и сам прекрасно знал), что многое будет зависеть от самого Клешнева, его поведения, осознания свой никчемной преступной сущности и твёрдого намерения стать на путь исправления. Обрисовал различные варианты дальнейшего пребывания на зоне. Варианты вырисовывались диаметрально противоположные. Вариант «А»: относительно спокойная и сытая жизнь, с перспективой в последующем заведовать библиотекой или каптёркой. Получить послабления режима содержания и, главное, это УДО (условно-досрочное освобождение). Вариант «Б»: полный и реальный кошмар, о котором и подумать страшно. Макс молчал и слушал. Закончив прелюдию, Саврасов спросил: «Понял ли что осужденный Клешнев?» Макс «включил дурака», пожал плечами и посетовал, что УДО это очень хорошо, но у него статья особая, нехорошая, тяжкая. Саврасов отмахнулся, – «ерунда» и сказал, что всё будет, как он скажет. После этого предупредил, что от Клешнева требуется предоставление только актуальной информации. За хитрожопость или двурушничество последует суровое наказание. При этом вопрос о личном согласии Клешнева «стучать» на собратьев по зоне не обсуждался в принципе. Макс быстро сориентировался и посчитал немедленный отказ от предложения капитана преждевременным, недальновидным шагом и попросил время на раздумье. Саврасов согласился подождать до завтра, предупредив о строгом сохранении тайности разговора.
Вообще-то работать на оперативную часть Макс не собирался, но сразу наотрез отказаться не хватило духа. Выйдя от начальника оперчасти, пошёл на рабочую зону в мебельный цех, куда его приписали. Определившись с рабочим местом, прослушал краткий инструктаж бригадира о технике безопасности, из которого следовало, что категорически нельзя засовывать различные части тела под работающий пресс, особенно яйца, потому что расплющит, и пить горячий и холодный лак, потому что жопа слипнется.
Вернувшись после вечернего построения в барак и сбросив верхнюю, пропахшую ацетоном одежду в сушилку, Макс упал на койку. С непривычки ныли мышцы, побаливала голова (во время работы сдуру не надел респиратор), першило в горле. Макс снял робу и залез под одеяло. Сон навалился сразу, несмотря на густой гвалт в бараке.