Кто-то дёрнул за ногу. Максим открыл глаза.
– Подъём! – На центральном проходе стоял старшина. Он был в тренировочных брюках, шлепанцах и красной боксерской майке, открывавшей взору накаченные, круглые, как булки, бицепсы. Из-за его широченной спины выглядывала подобострастно оскаленная физиономия шныря. Клешнев сел на койке, пока не понимая, что от него хотят.
– Встал и быстро прибрался, – лениво растягивая слова, по-будничному спокойно проговорил старшина и громко рыгнул, а дневальный тут же поставил напротив Макса ведро и бросил под ноги половую тряпку.
– Не понял? – удивленно склонил набок голову старшина, видя, что новичок не спешит выполнять его приказ.
– Я не буду, дневальный и шныри на это есть, – неуверенно возразил Клешнев и встал у кровати.
– Ты что, борзый?
– Сказал, не буду, шныря посылай, – уже твердым голосом сказал Макс. Он понимал, что это проверка и теперь все зависело только от него самого. Другого выбора, кроме как стоять на своем и до конца, не было.
Получив удар в лицо, Макс отшатнулся, но удержался на ногах. Потемнело в глазах, из разбитой брови по щеке потекла теплая струйка. Клешнев тыльной стороной ладони утер кровь.
– Взял ведро! – прорычал старшина.
– Нет!
На следующий удар он успел среагировать. Отклонившись, резко, изо всей силы, выбросил кулак. Раздался характерный хруст ломающейся кости носа. Старшина отпрянул назад и, неловко оступившись, опрокинулся навзничь. Дальнейшее Макс помнил плохо и урывками. Его били, долго и жестоко, а когда упал, то продолжали месить ногами. Единственно, что успел предпринять Клешнев, это закрыть скрещенными руками голову. Он очнулся в умывальнике, плотно прижатый животом к табуретке. Почувствовал, как чьи-то цепкие пальцы стягивают с него трусы. Макс, собрав последние силы, попытался вырваться, но вновь получил сильный удар по голове.
– Шухер! – раздался из коридора чей-то отчаянный вопль. И всё стихло. Макс ещё долго куда-то летел в кромешной темноте.
Он открыл глаза, вернее, один глаз. Другой глаз был закрыт повязкой. Клешнев попробовал повернуться на бок. Тело пронизала острая боль. Закружилась голова. Макс застонал. Решив пока не предпринимать подобных попыток, осмотрелся. Он находился в помещении, с окрашенными светлым тоном, стенами. Здесь же была раковина и за перегородкой санузел. Рядом на кровати кто-то лежал, закрывшись с головой казённым одеялом. Повернув голову вправо, увидел стойку капельницы. Трубка из закрепленного флакона с прозрачной жидкостью тянулась к его предплечью. Максим закрыл глаз. Услышал звук открывающейся двери.
– Ну, как дела, болезный, – услышал резкий говорок Саврасова.
– А ты, – Саврасов сдёрнул одеяло с соседа, – иди, погуляй.
Дождавшись, когда дверь за зэком закроется, Саврасов присел на табуретку рядом с кроватью Макса.
– Не успели, значит, о деле поговорить. Жаль. – Саврасов достал сигарету и закурил. Выпустив густое облако дыма в сторону открытой форточки, посмотрел на Макса.
– Повезло тебе, парень. Нутром почувствовал, что в отряд вечером наведаться надо. Чего молчишь? Спасибо хоть скажи, а то, не успей я вовремя – закукарекал. – Саврасов хмыкнул.
– Спасибо.
– На здоровье. Только одно спасибо теперь не прокатит.
– А что вам от меня надо? – Максу было трудно говорить, болела челюсть, язык распух и плохо слушался.
Саврасов потушил сигарету и бросил окурок в мусорное ведро под умывальником.
– Для начала, расскажешь, что с тобой произошло. Хотя, я знаю, кто тебя отделал, но хотелось бы и из первых уст услышать.
– И кто это? – спросил Клешнев.
– Старший! – уверенно выдал Саврасов.
Макс отвёл глаз:
– Я сам упал.
Капитан ухмыльнулся:
– И сколько раз падал?
– Не помню, – сказал Клешнев и отвернулся к стенке.
Саврасов встал, сложив руки за спиной, прошелся взад-вперёд по палате.
– Не помнишь, значит?
Макс промолчал.
Капитан остановился и зло произнес:
– Выходит, зря я подсуетился. Тебе, видимо, больше у параши нравится. Ну что, воля твоя! Каждый сам себе жизнь выбирает! Смотри, срок длинный, может всякое случиться.
Саврасов ушёл. Макс задумался. Положение было незавидное. Пока он находился в санчасти и относительной безопасности. «А что дальше? – подумал он и сразу отогнал дурные мысли. – Пока живой, а там посмотрим».
Потом приходил старший лейтенант – дознаватель и вновь «колол» на старшего. Макс монотонно отвечал, что упал сам.
Лечили ровно две недели. Левый глаз удалось сохранить – он выглядел как обычно, но почти не видел. Гематомы рассосались, ссадины затянулись розовой, в морщинках, кожицей.
Клешнев зашёл в барак и проковылял к своей койке. Лёг поверх одеяла, закрыл глаза и сразу забылся. Почувствовал толчок в плечо. Открыл глаза. Рядом стоял дневальный.
– Иди в каптерку, тебя Филарет зовёт.
Макс уже разобрался в тюремной иерархии и знал, что в ней Фил стоит на самых верхних ступенях. Он, кряхтя, медленно поднялся и побрёл в каптёрку старшины: небольшое помещение, выделенное в казарме для хозяйственного инвентаря и вещей. Филарет сидел на небольшом жестком диванчике и маленькими глотками смаковал крепкий чай из алюминиевой кружки. Старшина находился за письменным столом и заполнял карандашом какую-то ведомость. Макс остановился напротив авторитета. Звучно отхлебнув дегтярный чифир, Фил кивнул на табуретку.
– Садись.
Клешнев остался стоять на месте.
Фил окинул его оценивающим взглядом и спросил:
– Как здоровье?
– Вроде жив.
– Пока… – буркнул со своего места старшина.
– Заглохни! – резко осадил его Филарет и добавил, уже спокойно:
– На работу не выходишь – будешь при мне.
– Что вдруг? – осторожно поинтересовался Макс и перевел взгляд на старшину, но тот с безразличным видом продолжал писать. Клешнев насторожился. Он пока не понимал сути происходящего и совсем не исключал очередного подвоха.
– Малява с воли на тебя пришла, вот что! – просипел Филарет. – Можешь считать, что в рубашке родился. – Он махнул рукой: – Ступай. Когда понадобишься, позову.
«Вот уж верно говорят: неизвестно, где найдёшь, а где потеряешь», – подумал Клешнев, закрывая за собой дощатую дверь.
Старшина со злостью захлопнул папку с документами и вопросительно посмотрел на Филарета:
– И что теперь?
Он собирался поквитаться с борзым новичком сразу же, как только тот выйдет из лазарета. Расправиться безжалостно, жестоко, чтобы тот завыл от боли и бессилия, ползал на коленях и умолял о пощаде. Но сейчас это стало настолько нереальным, что впору было завыть самому от досады. Фраерок нежданно и негаданно выскользнул из его рук и мало того – приобрел определенный вес в тюремном сообществе. Старшина конечно же мог, на свой страх и риск поступить по-своему. Но действовать вразрез Филарету? Это было очень опасно.
Филарет поставил кружку на стол и тяжело поднялся.
– Не гони. Захар просил к нему приглядеться. Еще неизвестно, как все дальше сложится…
С каждым днём здоровье шло на поправку. Макс неотлучно находился при Филе. Выполнял его поручения, а в отсутствие их следил за порядком. Регулярно «качался» в тюремном спортзале. Если возникала необходимость вправить кому мозги, Макс, по первому зову Фила, впрягался в разборку и добросовестно ломал челюсти и носы провинившемуся люду. За последствия не опасался. Кто же из избитых мужиков отважится пожаловаться администрации?
Макс, пребывая на зоне, не испытывал особой нужды практически ни в чем. Женская ласка не в счет. «Всему свое время», – раз и навсегда решил для себя и больше по этому поводу не переживал, презирая зэков, удовлетворяющих сексуальную страсть в тюремном кругу с «петухами».
Ирина, правда, пыталась похлопотать за длительное свидание, но получила отказ, поскольку официально женой не являлась. Попытка разрешить тему при помощи денег закончилась неудачей. Начальник колонии и его заместитель болели, а исполняющий обязанности Саврасов даже обсуждать этот вопрос отказался. Больше попыток Ирина не предпринимала.
Жизнь на зоне текла своим чередом по жестким, никогда и никем не писанным правилам, и Клешнев принял их безоговорочно. Все, что было хорошее и доброе из прошлого, исчезло в смоге окружавшей его действительности и очень скоро стерлось из памяти. Макс стал мыслить прямолинейно и четко, каждый раз в зависимость от конкретной ситуации. Теперь не было никаких полутонов – только белое и черное, хорошо или плохо. Если ты в теме, то свой. Если тебя боятся, ты сыт и пьян – хорошо. Если тебе больно, холодно и голодно, то это плохо. И еще Клешнев с удивлением осознал, что сейчас людские страдания и боль не вызывают у него никаких других ощущений, кроме внутреннего удовлетворения, граничащего с кайфом.
Единственный, кто вызывал раздражение, то это Саврасов. Макс его одновременно ненавидел, боялся и уважал. Он же видел, как контрят «цириков». Вначале, разыгрывая напускное уважение и послушание, заставляют служивого поверить в свою крутость и власть. Затем долго и нудно упрашивают его о маленькой, совсем незначительной услуге, как то: пронести с воли мелочовку, вроде записки, мобильника, алкоголя и тому подобных, запрещённых в обороте на зоне предметов. Разумеется, всякая услуга щедро оплачивалась. Деньги на зоне водились, и ещё какие! Принимая во внимание очень невысокие оклады «службы», это играло решающую роль. С виду дармовой, лёгкий заработок бередил душу. И вот согласился на сделку. Получил за это деньги и тем самым подписал себе приговор. После этого слезть с крючка было очень проблематично, по сути, невозможно. Отношение зэков в корне менялось. Теперь обращались, как к шестёрке. А отказать нельзя – поезд ушел. Малейшее возражение – и братва спалит перед руководством зоны в один момент, а в ином случае элементарно зашибет, да так, что никто концов не найдет.