— Откуда вы это знаете?
— Так утверждает Барон!
— Интересно... Это я тоже проверю.
— Бейли придумал весь этот план: мое «самоубийство», разоблачение меня и Вулриха... Он заплатил или пообещал заплатить Барону за исполнение плана...
— Бейли и Барон... Эта связка возможна.
— А вам не кажется, лейтенант, что ситуация со страховыми полисами меняет расклад сил? Если полис у Бейли, то у него появляется мотив для убийства Элен Фицрой!
— Мотив есть, согласен...
— Значит, Бейли мог убить певицу!
— Нет, Бойд, есть одно обстоятельство, которое полностью уничтожает ваши подозрения. Бейли не убивал. На момент убийства у него имеется алиби!
Я чуть не сбросил телефонный аппарат на пол.
— Хардинг, помнится, вы говорили, что никто не может засвидетельствовать непричастность финансиста к выстрелу в Элен Фицрой.
— Кое-что изменилось. Когда я допрашивал Бейли, то не знал, что его в тот вечер видел полицейский патруль. Бейли прогуливался по набережной, а один подонок нацелился его ограбить. Полисмен из своей машины заметил, что подонок следит за хорошо одетым господином, и стал в свою очередь следить за обоими. В это время произошло убийство Фицрой. Бейли не знал, что был под наблюдением полиции. Однако согласитесь, алиби у него стопроцентное. Только тогда, когда мелкого грабителя арестовали, был составлен рапорт, и я узнал о полной невиновности Бейли.
— Значит, мы не сможем посадить его за решетку, — вздохнул я. — У нас по-прежнему нет прямых улик. Только мое поцарапанное ухо.
— Пусть какая-нибудь красотка пошепчет в него свои заклинания, — отшутился Хардинг.
— Лейтенант, я дал вам факты. Неужели вы оставите Тушу и Лапчатого гулять на свободе? Я даже знаю, где они — в ресторане «хоронят» меня!
— Подпортить им праздник? — Хардинг повеселел. — Хорошо, этих головорезов мы арестуем, сейчас вышлю патрульную машину. Значит, вы заявляете, что они покушались на вашу жизнь?
— До сих пор ребра болят... и шея...
— А Луи Барон?
— Без подручных он — что оса без крыльев, — сказал я. — Убежать Барон не сможет, гавань находится под усиленным наблюдением. Так? Мне кажется, Барон не опасен.
— А если он предпримет вторую попытку лишить вас жизни, Бойд?
— Тогда он должен знать, где я нахожусь, а я сейчас в не доступном для него месте.
Мы еще немного поговорили с Хардингом, и я повесил трубку.
Оказалось, что Вальдес все это время находился возле меня и не пропустил ни слова из моего разговора с лейтенантом.
— Может, вы расскажете мне подробнее про убийство Элен Фицрой, — попросил он, заваривая новую порцию кофе.
— Хорошо, — согласился я, прекрасно понимая, что не могу отказать гостеприимному хозяину «галеры», второй раз выручившему меня.
— Я ведь был ее почитателем, — пояснил Вальдес.
— Кого?
— Элен Фицрой. Я очень люблю джаз, обожаю блюзы. У меня большая фонотека, мистер Бойд, — сказал он с гордостью. — Импровизации Моската Муллинса и Элен Фицрой приводят меня в такое волнение... Когда я купил эту пластинку, то был на седьмом небе от счастья!
— Вы что-то сказали о пластинке?
— Этот диск вышел полгода назад. Джазовые импровизации, соло на трубе. Муллинс играет, как бог. Есть и сопровождающие инструменты, но их не слышишь — только его трубу. А как поет Фицрой! Хотите послушать?
— Здесь, па судне?
— У меня есть проигрыватель.
Как драгоценность, он достал из шкафчика красивый конверт и поставил пластинку на проигрыватель.
Я приготовился слушать: надо было как-то коротать время, пока Вальдес сбивает коктейли.
Еще я подумал: вот живет человек, все деньги тратит на себя, точнее, на свои причуды. У него ничего нет, только одно сплошное хобби: яхта и джаз, путешествия и музыка. Счастлив ли он?
Вальдес стоял спиной у бара. Но я видел, как вздрогнула его спина, когда раздались первые аккорды...
Труба и голос... Я купался в волнах восхитительной музыки. Закрыл глаза. Элен Фицрой стояла передо мной живая в белом бикини в черный горошек.
Элен исполнила блюз «Тело и душа» и затянула другой блюз — «Синий лес»... Оказывается, у нее был великолепный голос. Я впервые слышал, чтобы голос и инструмент вошли в такое единство. Это была полнейшая гармония: голос звучал, как труба, и труба пела, как человеческий голос, иногда не различал, где Москат, где Элен...
Прокрутилась первая сторона пластинки, Вальдес подал мне коктейль. Я освежил им свое горло.
Осторожно поддерживая пластинку за края, Вальдес повернул ее. Щелчок... Зазвучала музыка.
Теперь вздрогнул я, услышав знакомый блюз, который так часто, с разными вариациями, наигрывал Муллинс. Но впервые за эти дни у меня появилась возможность вслушаться в то, что говорила труба.
Это была история мужчины и женщины, история любви.
Вначале труба пела ясно и чисто. Мужчина радовался своему чувству, новому и необычному, радовался солнцу, жизни, людям... Постепенно мелодия сломалась. Труба начала недоумевать, жаловалась, обижалась... Мужчина по-прежнему обожал женщину, а вот она... Она охладела к нему. Она больше не хотела его любить. Она уходила, а если возвращалась, то чтобы снова уйти.
Он рвался к ней, она отталкивала.
Мужчина просил, заклинал, винил себя во всех грехах. Женщина была неумолима.
Между ними произошел разрыв — мужчина боялся поверить в то, что он окончательный.
Финал. Труба оплакивала погибшее чувство. Одиночество, пустота... Жалобные звуки наполнили пространство. И вдруг прорвались те, начальные аккорды, когда все было прекрасно и радужно, когда двое любили друг друга. Все было и все прошло.
Музыка смолкла.
Вальдес выключил проигрыватель.
Я так и не притронулся к своему коктейлю.
— Ну, как вам пластинка? — напрягся хозяин в ожидании.
— Да-да, — рассеянно ответил я.
— Гениальное исполнение! Соло трубы просто великолепное!
— А как называется последняя композиция? Кто ее автор? — спросил я.
— "Милый старый блюз". Муллинс сам его сочинил. Сочинил, аранжировал, сыграл. А, вижу и вас проняло!
Вальдес радовался, что угодил мне.
— Муллинс. Бедный Муллинс... — я сказал вслух то, что думал.
Мой собеседник очень удивился.
— Но почему?
— Видите ли, Вальдес, у людей творческих все не так, как у нас с вами... Давно замечено: счастливый человек не может сочинять стихи и музыку, писать картины и пьесы... У счастья нет полутонов и переливов. И только горе способно придать творению глубину, страсть и силу... Если это так, то Москат Муллинс — самый несчастный человек на свете.
Я проспал у Вальдеса до полудня. Отлежался, побрился... И пошел к себе.
По дороге я думал о том, что наступило воскресенье, и срок, назначенный Гугенхеймером, приблизился вплотную.
Дома я переоделся. Раздался стук в дверь.
Словно подслушав мои мысли, на пороге стояла Глория ван Равен. Она была в белом пляжном костюмчике, который не скрывал, а выставлял напоказ все, что было у актрисы. За душой, разумеется.
Глория «надела» также виноватые глаза.
— Извините меня, Дэнни, я погорячилась в прошлый раз, — сказала она своим низким хриплым голосом. — Во всем виноват мой темперамент.
— Я не сержусь на женщин, — ответил я. — В перемене их настроений есть такая прелесть...
— Дэнни, вы не забыли, что сегодня воскресенье? Во вторник мне нужно быть на студии. Иначе...
Глория показала, что умеет играть драматическую роль. Это была сцена под названием «Отчаяние». Сидя у меня на диванчике, голливудская кинозвезда изображала жертву обстоятельств.
— Почему этот Хардинг никак не найдет убийцу? — Глория топнула ножкой в красивой пляжной обуви.
— Хардинг уже многое сделал, — вступился я.
— А вы? Что сделали вы, Дэнни, чтобы мы побыстрее улетели в Лос-Анджелес?
Она встала и пошла на меня. Под натиском крепкого бюста я ретировался в противоположный от дивана угол. Но Глория меня и там достала. Я мог сравнить себя с красной шапочкой, настигнутой волком.
— Я сделал... сделал, Глория!
— Что же?
— Вы обратили внимание на судно в гавани, декорированное под старинную испанскую галеру?
— Да, видела. Ну и что?
— Я договорился с владельцем судна Вальдесом, что сегодня он устроит на своей «галере» вечеринку. От имени Вальдеса я приглашаю вас, Глория.
— Кто там будет еще? — она поправила прическу и придвинулась ко мне так, что я почувствовал, как горячо ее бедро.
— Там? Все, кто был на яхте Вулриха. Я хочу поручить вам, Глория, деликатную миссию: пригласите на вечеринку Эдди, Грега Бейли и Моската Муллинса.
— Вы что-то затеяли, проказник!
— Не я, а Хардинг. Мне показалось, он знает, кто убийца, и на вечеринке откроет эту тайну.
Глаза Глории загорелись. Ее пылающие бедра едва не взяли меня в плен.
— Вы что-то скрываете, Дэнни! Расскажите! Я сгораю от любопытства. Кто убийца?
— Сейчас не время... Да я и не обладаю всей информацией. Это все Хардинг...
— Не хотите? А если я пообещаю вам...
Глория откинула шею, задышала глубоко и сильно, ее грудь начала вздыматься — безотказный, отработанный прием, и я это знал, но все равно не мог оторвать глаз от этого зрелища.
— Если вы, Дэнни, изобличите убийцу, я найду способ отблагодарить вас.
Актриса внезапно и резко повернулась и пошла к двери.
Перед моими глазами еще стояли два розовых холма, прикрытые полупрозрачной тканью.
В дверях Глория обернулась:
— Вы слышали: я плачу за поиск убийцы щедро. За успешный поиск!
В окошко я видел, как Глория, выйдя от меня, встретилась с Грегом Бейли. Я посмотрел на финансиста внимательно. У него был такой вид, будто он пролежал сутки под диваном.
Я был уверен, что Глория хорошо справится со своей миссией, и пошел к Эйприл.
Дернул за ручку двери — открыто. Не стал стучать, а зашел запросто, как заходят в гости к приятелю.
Эйприл только что приняла душ. Я залюбовался ее золотистой кожей с бронзовым отливом. Блондинка легкими движениями вытирала волосы. Она не ждала меня, это очевидно, поэтому на Эйприл было только полотенце, едва прикрывавшее бедра.