— К такому мы были не готовы, товарищ подполковник, — сказал я, — ребята это видели. Каждый понимал, что может случиться, принеси мы эту заразу на заставу. Но даже так, кому-то надо было его задержать.
Подполковник глянул на меня с уважением во взгляде. Потом покивал и добавил:
— Не уходи далеко. Вон Громов идет. Он скажет, что с тобой делать.
К нам подошли Таран и военврач майор Громов.
— Докладывайте, — сказал подполковник.
— При погибшем не было ни документов, ни личных вещей, — сказал Таран, — личность установить никак не получилось.
— А вы что скажете, товарищ майор?
— Я не специалист по инфекционным заболеваниям, — пожал плечами Громов, — но по всем внешним признакам мы действительно имеем дело с лепрой.
— Можете сказать, какова вероятность эпидемии? — Посуровел лицом Давыдов.
— Бойцы контактировали? — Громов посмотрел на нас.
— Селихов тронул шею, чтобы проверить, жив ли нарушитель.
— Шею? Тогда невелика, — сказал Громов. — Проказа — вредная штука. И достаточно заразная. Но не настолько, как привыкли считать обыватели. Инфекция передается при тесном контакте. Чаще всего достаточно длительном. При рукопожатии или, коснувшись одежды, ее не подхватить. Воздушно-капельным можно…
При этих словах Стас побледнел, припомнив Мишу, что-то говорившем о «ветерке в нашу сторону».
— Но опять же, при тесном контакте и очень близком. — продолжал майор.
— Значит, не обязательно солдат в карантин? — Спросил Таран, хмуро глянув на Громова.
— Не обязательно. Пусть руки вымоют с мылом на всякий случай. Ну и продезинфицируют. Этого хватит.
— Спасибо, товарищ майор. Вы свободны, — сказал Давыдов.
Военврач отдал честь, пошел к шишиге, в которую уже поместили тело несчастного.
— Остался другой, более сложный вопрос, — сказал Давыдов.
Все мы посмотрели на Мишку.
— Тут уголовное дело, — вздохнул подполковник. — Нарушение правил несения пограничной службы.
Таран грустно покивал.
— Постараемся учесть все обстоятельства, — продолжал начотряда, — немного позже особый отдел твоих ребят допросит.
Давыдов засобирался к своей машине, но сначала положил руку на плечо Тарана.
— Понимаю, Толя, Глушко этот — парень молодой. Не из злого умысла преступление совершил. Но ничего не попишешь.
— Я буду настаивать на справедливом следствии, товарищ подполковник, — сказал Таран, — если найдутся смягчающие, стану как могу добиваться, чтобы на них обратили особое внимание.
— Я тоже, Толя. Я тоже.
Вечером после ужина, замполит собрал всех свободных погранцов в красной комнате. Стал разъяснять личному составу про лепру и ее заразность.
Хоть и молодой, но мудрый Строев долго разговаривал с врачом Громовым еще на границе. Видимо, уже тогда готовился к тому, чтобы донести до личного состава характер и особенности болезни, с которой так внезапно пришлось столкнуться пограничникам.
Всю эту недолгую лекцию слушал и я. Слушал с одобрением. Понимал, что солдаты могут неправильно понять случившееся. Начать сторониться тех, кто был рядом не только с живым прокаженным, но даже и с его мертвым телом.
— Так что, товарищи, — вещал замполит, — любая опасность уже позади. Так просто эту смертельную и очень неприятную болезнь не подцепить.
Когда все разошлись, Стас остался в красной комнате. Видя его поникшим, я тоже задержался. Знал, что он винит и себя во всем произошедшем. Мол, мало того что он был старшим наряда, так еще и напугал Мишку. Да так, что тот произвел выстрел.
По сути, понимал я, что он себя зря накручивает. У Глушко просто нервы сдали, вот и все. Но Стас, очевидно, думал совсем иначе.
— Можно? — Спросил я, пододвигая стул.
— Садись, чего спрашиваешь? — Поднял на меня взгляд Стас.
— Как? Поговорил с Тараном?
— Да поговорил, — вздохнул ефрейтор, — он думает, особисты и меня крутить станут. Разобрали мы всю последовательность моих действий. Не нашли никаких нарушений предписаний несения пограничной службы. Кроме одного: не обеспечил я правильности применения боевого оружия. Эх… Все это трагическая ошибка, Саша… Как ты и сказал тогда, на Границе.
— Трагическая, — покивал я. — Но ты зря себя винишь.
— Зря? — Глянул на меня Стас жалобно, — Саша, я в наряде за всех отвечал. Я должен был твердо руководить нарядом, но растерялся. А что мне было делать? Ты, вон, тверже себя показал, чем я.
— Зря винишь потому, что никому твои самокопания не помогут, Стас, — сказал я несколько строже, — а только навредят. Могут навредить другим, когда ты станешь неуверен во время исполнения боевой задачи. Но в первую очередь навредят тебе самому.
— Тебе-то легко говорить, — недовольно глянул на меня Стас — ты…
Он вдруг осекся.
— Да-да, — улыбнулся я, — Меня уже особисты к себе звали. Дважды. И неизвестно, чего там выдумает этот Сорокин в следующий раз. Он явно закусил удила.
Стас помолчал. Немного подумал и спросил:
— А как ты с этим справляешься? Вот я, как подумаю, что мне будет из-за всего этого, то самого аж в дрожь кидает.
— Душевные силы можно черпать из многого: из того, чего ты уже добился, из мысли о том, чего еще ты можешь достичь. Из понимания, что случиться с людьми, если ты совершишь ошибку, при выполнении своего долга.
Стасик поджал губы. Потом горько хмыкнул.
— Никогда не думал, что услышу такие слова от солдата-первогодки. От «молодого» совсем. Похоже, будет все то, что сегодня случилось, мне уроком. Да только знаешь? Ведь ни смерти этого прокаженного, ни Мишкиного выстрела я никогда в своей жизни не забуду. Всегда буду чувствовать в душе вину за то, что всего не предвидел. За то, что не остановил Мишку.
— Это повод помнить, — согласился я. — Но не для того, чтобы вечно заниматься самобичиваниями. Это повод, чтобы стать лучше. Умней. Профессиональней в нашем деле.
— Если в тюрягу не попаду, — решил Стас, помолчав немного, — пойду на сверхсрочную. Спасибо, Саша.
Промолчав, я только кивнул. Встал и положил Стасу руку на плечо. Потом ушел из красной комнаты, оставив ефрейтора наедине со своими мыслями.*
Когда солнце покатилось к закату, они достигли конца маршрута. Наташа прищурилась, глядя на все сильнее краснеющее солнце.
Да, маршрут был непростым. Девушка устала, а ноги ее сильно гудели. Однако Наташа не жаловалась. Она старалась стойко переносить невзгоды геологоразведовательной работы.
Пусть папа и спрашивал часто, как ей живется в лагерных условиях, и не хочет ли она уехать домой, к маме, девушка всегда отвечала, что все хорошо. Отнекивалась.
Несмотря на опасность здешних мест, несмотря на войну за речкой, этот горный пустынный край чем-то манил ее. Было в нем что-то особенное. Вернее сказать, особенно красивое.
А вот Денис, казалось, все сильнее терял свою мужественную стойкость, которую так яро хотел продемонстрировать Наташе. Стойкость эта постепенно улетучивалась по мере наполнения его рюкзака.
— Уже не могу, — протянул он, немного сгорбившись под весом образцов, — может, чуть-чуть передохнем?
— Сейчас обратно пойдем, — Григорий Петрович отпил из фляжки, — Надо успеть дотемна.
— Давайте передохнем, Григорий Петрович, — взмолился Дениска, — у меня щас ноги отвалиться! Спина гудит так, что сил нет никаких!
— Тебя ж предупреждали, что работа не из легких, — холодно заметил геолог.
— Так я что, за одного себя переживаю? — Удивился Дениска, — вон, гляньте на Наташу. Она тоже устала, да, Наташ?
Наташа решила сжалиться над бедным парнишкой и сказала Григорию Петровичу:
— Может, правда отдохнем немного? Минуток десять? Все равно когда придем, уже темно будет.
Григорий Петрович вздохнул.
— Ну давай. Десять минут. А потом сразу назад.
На своем пути они долго шли каменистыми тропами, миновали небольшой лесок и к концу маршрута оказались у подножья невысокой краснокожей скалы.
Григорий Петрович уселся на широкий и плосковатый на вершинке камень. Закурил. Дениска с трудом стянул с плеч рюкзак, да так, что чуть было не грохнулся на тропу. Рюкзак, упавший на землю, грюкнул камнями.
— Ты мне образцы не повреди, — лениво бросил геолог, на лице которого совершенно не читалось никакой усталости.
— Это ж камни! Чего им сделается? — Обиделся Дениска, усевшись прямо на бровку тропинки.
Потом разнорабочий принялся стягивать ботинок. Вытряхнул его, критически заглянул внутрь.
— Сделается, поверь мне, — затянулся геолог, — а если им сделается, то и тебе тоже.
Дима забурчал что-то и едва заметно сплюнул.
Наташа выбрала себе камень на противоположной от Григория Петровича стороне тропы, уселась на него и помассировала уставшие бедра.
— Воды? — протянул ей Денис свою флягу.
— Спасибо, у меня есть.
Внезапно, где-то со стороны скалы раздался вой шакала. Вся группа притихла.
— Когда днем воют, — поежилась Наташа, чувствуя неприятный слизень беспокойства, лазящий по нутру, — вроде и не страшно. А на закате как-то не по себе.
— Шакал воет, когда идет на охоту, — сказал геолог с умным видом, — но людей они боятся. Если только не собьются в достаточно большую стаю. Но это редкость.
— А если это волки? — Спросил Денис опасливо. Но видя, что Наташа на него смотрит, приосанился, приподнял подбородок, добавил: — ну ниче. Я стрелять умею. У меня по стрельбе разряд!
— Волки нападают тихо, что и не заметишь, — сказал Григорий Петрович, выкидывая бычок, — иной раз утянут с пастбища ишака, а он и не пикнет. А ишаки орут о-го-го. Сложно прослушать.
— Гляньте-ка туда, — сказал Дениска и даже встал на ноги.
Наташа вытянула шею, чтобы посмотреть, куда указывает разнорабочий. Геолог тоже обернулся. Там, под скалой, у небольшого хребта, которым она уходила в землю, стоял шакал.
Крохотное отсюда животное не отрываясь смотрело на них. Потом задрало маленькую голову и взвыло. У Наташи по спине побежали мурашки.