Расчет проходил, как обычно: нас распределили по нарядам, довели до сведения неспокойную обстановку на Границе. Таран зачитал о нарушителях и поисковой операции, случившейся ночью. А вот к концу расчета началось необычное.
— Рядовой Селихов. Выйти из строя, — скомандовал шеф.
Я, стоящий в первой линии, шагнул вперед.
— Ко мне.
Промаршировал к начатряду. Стал смирно перед ним. Таран мне улыбнулся, потом бросил взгляд на старшину Черепанова, стоявшего рядом.
Прапорщик зачем-то прочистил горло, а потом показал руки, спрятанные до этого за спиной. Передал Тарану коробочку.
— От имени Президиума Верховного Совета СССР, — торжественно начал Таран, — Председателем Комитета государственной безопасности СССР, за храбрость и самоотверженность, проявленные в боевых действиях при задержании нарушителей государственной границы СССР, за высокую бдительность и инициативные действия, в результате которых были задержаны нарушители государственной границы, медалью «За отличие в охране Государственной границы СССР» награждается Селихов Александр Степанович.
Таран передал мне коробочку и добавил:
— Носи с гордостью. Ты это заслужил.
— Спасибо, Анатолий Сергеевич.
— Признаюсь, — хмыкнул Таран, таких лихих ребят мне еще не попадалось. Если продолжишь в том же духе — пойдешь далеко.
— Я тут не для того, чтобы карьеру делать, — улыбнулся я.
— Ну а как же? — Таран рассмеялся, — многие так думают сначала. Я тоже думал, а потом оказался в Высшем пограничном ордена Октябрьской Революции училище КГБ СССР имени Ф. Э. Дзержинского. — А ведь мечтал о гражданке. Да только, когда отслужил и вернулся домой, быстро понял, что такая жизнь не для меня. Что стала она мне чужой, непонятной. Какой-то сумбурной, что ли. Беспорядочной. Граница звала меня назад.
— Вы меня не поняли, товарищ старший лейтенант.
Таран приподнял бровь.
— В самом деле? А зачем же ты еще тут можешь быть, кроме как долг Родине отдавать? Кроме как охранять покой страны?
— Конечно, не без этого. Но есть еще одна причина — попав сюда, я смог защитить своих близких.
Таран сделал удивленное лицо. Однако не такое, какого можно было ожидать. Удивление оказалось для него скорее приятным. По крайней мере, мне так показалось.
— Ну, каждый тут, в каком-то смысле, защищает близких. Но они где-то там, далеко. В Союзе.
— Это верно, — согласился я, — но не совсем мой случай.
— Это как?
— Секрет это, Анатолий Сергеевич.
Таран кратко рассмеялся. Сказал:
— Ну что ж. Чужая душа — потемки. У всех тут бывают свои секреты. Бывают такие вещи, о которых разговаривать даже с близкими товарищами, с друзьями не хочется.
На миг мне показалось, что во взгляде шефа промелькнула какая-то странная грусть. Показалась она совсем не надолго, буквально на мгновение, а потом тут же скрылась за напускным официозом. Таран посерьезнел.
— И еще кое-что, — продолжил он, — приказ получил сегодня. Начотряда тоже за тобой присматривает. Распорядился повысить в звании. С сегодняшнего дня, Саша, ты будешь ефрейтор. Первая ступенька, так сказать.
— Вот как, — удивился я и даже не стал этого скрывать.
— Лычки получишь у старшины.
— Есть.
— Но это еще не все. Вот.
Таран полез в карман, достал оттуда смятый конверт.
— В отряде забрал. Пограничная почта еще нескоро, но я увидел, от кого письмо, решил тебе привезти.
Я глянул на желтоватый конверт. Прочел на нем свое собственное имя, под которым служил сейчас Сашка.
— Насколько я знаю, от брата ты писем у нас еще не получал, — по-доброму улыбнулся Таран.
— Никак нет. Не получал.
— Надеюсь, там добрые вести, — сказал шеф, немного помолчав. — Ну что ж. Стать в строй, ефрейтор.
— Слушаюсь, — сказал я, а потом обернулся к строю. Отдал пограничникам честь и громко сказал: — Служу Советскому союзу!
— Ну че, народ⁈ — Кричал весело Стас, обнимая меня за плечи, — обмоем Сашкины медаль да новое звание⁈
— Ага, а чем обмывать-то? — Рассмеялся Вася Уткин.
— Ну, кивнул Малюга, — вон, Тимощуковскую лавочку с брагой закрыли!
— Ну и хорошо, — поморщился Стас, — дрянь была несусветная! Еще бы, из камыша да сгущенки!
— Ага… — Обиделся маленький рыжий радист Тимощук, — а ты сам попробуй лучше сделать. При имеющихся средствах.
— А точно из камыша? — Вклинился кто-то из погранцов, — а то на вкус была, как из медвежьего говна!
— Да ну вас. Зато крепкая! — Отстаивал свое Тимощук. — Это вы сейчас выделываетесь! А если б замполит меня не поймал, все б бегали ко мне, мол, налей да налей.
— Эй, дорогие, — ворвался в столовую круглолицый Гия, — чего ругаетесь⁈ Тут радоваться надо!
В руках он нес большую чашку с каким-то неведомым блюдом. Очень скоро я смог рассмотреть, что в ней исходила паром сваренная целиком голова барана, украшенная вареной картошкой.
Все погранцы, кто был в столовой, разом притихли.
— Да не переживайте! Поделим, всем достанется! — Заверил всех Гия, — я ж для нее и перчику достал, и лучку! Получилась так, что пальчики оближешь!
— Эт че такое, Горицавия? — возмутился сержант Мартынов, — а нормальная еда сегодня чего? Отменяется?
— Ну что ты, генацвале, меня только не обижай! Будет и другое покушать! Это ж я так, попробовать! Хаш вас сделал! Да ты только глянь, товарищ сержант, кушать будешь так, что от тарелки не оттянешь! Ты ж глянь!
Горицавия нажал на голову ложкой, и разваренная кость легко промялась, голова показала всем свое содержимое.
— Вай-вай! Пальчики оближешь! — Обрадовался поваренок.
— А шеф знает, что ты решил всю заставу этой гадостью отравить? — Мрачно спросил Мартынов.
— Да ты попробуй, дорогой! Попробуй! Говорю же, кушать будешь так, что за ушами затрещит!
— Ну не, я пас… — Тут же отодвинулся от стола Стас, — че-то не так я себе представлял праздничное блюдо.
Видя, что Горицавия как-то расстроился всеобщей реакцией, я первым взял ложку.
— Скажи, Гия, а как его едят?
— А ты прям туда ложкой. Прям туда, — оживился повар.
Я мысленно перекрестился и сунул ложку в переваренный, разошедшийся по швам череп, зачерпнул содержимое и быстро отправил в рот.
К моему удивлению, душистый, вываренный в специях мозг оказался… очень вкусным.
— Ого… — не стал скрывать я своего удивления.
— Чего, нравится? — С восторженным ожиданием спросил Горицавия.
— Вкусно. Даже очень!
— Вот! А я что вам говорил⁈ Сейчас еще бульон принесу и лаваш сушеный! Еле выпросил, что б на заставу привезли! В нашей же печи никаких тебе лавашей не приготовить! Так, лепешки жареные!
С этими словами повар убежал в кухню. Остальные погранцы тоже стали опасливо пробовать хаш. Лица, одно за одним, принялись вспыхивать удивлением.
Горицавия прибежал с чашками, полными бульона, в несколько заходов поставил едово перед каждым. Потом притарабанил алюминиевый тазик лавашных сухарей.
— Вот так лаваш берешь, — показал он на своем примере, — в бульон кладешь, размачиваешь и кушаешь потом! Вай! Вкуснота! Почти как мама делала!
— Ну, по такому поводу и выпить было бы неплохо, — разулыбался Стас и встал.
Если секунду назад всеобщее внимание было обращено к бараньей голове, то сейчас ефрейтор полностью приковал его к себе. Солдаты изумленно уставились на Алейникова.
— Я ща!
Он выскочил из кухни, но меньше чем через минуту вернулся с полупустым ящиком бутылок в руках.
— Шампанское детское. Забыли? — Заявил он с широкой улыбкой на физиономии. — С нового года осталось!
«Вот так БМП, в которой мы шли, на мину и наехала. Все: экипаж, мотострелки — кто осколок поймал, кто головой о крышу ударился. А на мне не царапины. Вот какое было чудо…»
Я свернул Сашкино письмо, сунул в карман бушлата. Глянул на бегущий у Границы Пяндж.
Уже не раз и не два перечитывал я братово письмо. Радовался тому, что хоть и тяжело ему, но не унывает. Что цел он и невредим. Что пуля обходит его стороной.
Видимо, судьба, что забросила меня сюда, в новую жизнь, дала второй шанс и ему. Оберегает она Сашку. Хранит, чтобы прожил он свою полную, настоящую жизнь.
Зимняя серость этих мест выразилась сегодня в природе во всей своей силе. Беспокойный, ледяной ветер гулял над рекой. Сушил прибрежные травы и кустарник. Дневное небо заволокло низкими, но гладкими тучами.
Из кустов выбрался Алим, и я обернулся.
— Покормил? — Спросил Стас, докуривая сигарету.
— Покормил, — довольно ответил Канджиев. — Хорошая у нас лиса. Уже не боится. Почти что с рук берет.
— Когда ж уже мне ее покормить дадут? — спросил рядовой Малюга и подтянул автомат, висевший на плече.
Усиленный дозор из четырех человек двинулся дальше.
С нашумевшей на заставе «ночной операции» прошло несколько дней. Дней, надо сказать, привычно беспокойных.
Мы отработали несколько сработок, встретили особиста Сорокина, заявившегося к нам на заставу с каким-то делом, получили весть о скором усилении. Правда, никто не знал, в каком виде это усиление состоится: пришлют ли нам броню, минометную батарею, или же дополнят личный состав — это оставалось пока что загадкой.
Все это время я ухаживал за Булатом. Пес окреп и уже выходил погулять на улицу. Я же продолжал обрабатывать его швы и мелкие ранки Левомеколю.
Пес шел на поправку, но дальнейшая судьба его оставалась для многих загадкой. Никто не знал, что решит делать с ним Таран. Захочет ли назначить меня его вожатым? А другого варианта сохранить собаку на заставе ему и не оставалось. Почему-то кобель, хоть и стал тише, но не соглашался подпускать к себе кого бы то ни было, кроме меня.
— Когда в следующий раз тут в наряде пойдешь, вот и покорми, — сказал я.
Сегодня я в первый раз за всю службу на заставе, старшим вывел наряд на охрану Границы. Дневной дозор двигался по правому флангу, осматривал свой участок.
— Странно все это как-то, — сказал Стас, следуя за мной.