случае позади…
— Довольно! — перебил актер. — Не пытайтесь убедить меня, что я доставлю вам удовольствие тем, что убью вас.
— А вам очень хочется доставить мне неудовольствие? — улыбнулся режиссер.
— Да, вы ведь этого заслужили, — серьезно ответил Топорков. — Одну минуту…
Он встал с кресла и пододвинул прямо к Мумину стоящий неподалеку столик. Затем протянул руку за ближайшую декорацию, достал оттуда прозрачную чашку, наполненную чем-то белым, и со стуком поставил ее на столик.
35
— И что это такое? — неприязненно покосился на чашку режиссер.
— Снова недоумеваете? — сверлил его взглядом исподлобья Топорков.
— Ну, вижу, что молоко… или сливки, — неохотно отозвался Мумин.
— Вообще-то мороженое, — выдавил актер.
Режиссер усмехнулся:
— На мороженое что-то не похоже…
— Оно растаяло. Я его заранее принес из буфета, и вот…
— И что — вот?
— И вот хочу, чтобы вы его съели. Не то чтобы хочу — требую.
— По-моему, его проще выпить… — хмыкнул Мумин.
— Значит, выпейте.
— …Но делать этого я, разумеется, не стану, — закончил режиссер.
— Тогда я вас заставлю.
— Каким образом?
— С применением силы.
— Вот, значит, на что вы готовы… Голубчик, но зачем вам это? Я понимаю, вы считаете себя Арбениным. Но неужели меня вы можете посчитать Ниной? Смешно ведь…
— По-моему, вам должно быть не до смеха, — покачал головой Топорков.
— Тем более Арбенин отравил свою Нину совсем по-другому, — продолжал Мумин. — Она сама попросила мороженого, и он, мучаясь сомнениями, все-таки всыпал туда яд… Кстати, вы тоже добавили сюда что-то ядовитое?
— Естественно, — подтвердил актер.
— Ну так вот, во-первых, я у вас ничего не просил — ни чашку мороженого, ни рюмку коньяка, ни стакана воды… Во-вторых, Арбенин, отравив жену, жалел, что она съела все мороженое и ничего не оставила ему, дабы он тоже умер вслед за нею… А насчет вас… что-то я сомневаюсь, что вы доедите или допьете после меня остатки этой пакости…
— Вы правы, — скривил губы Топорков. — Не скрою, я брезглив и не стал бы ничего доедать и допивать ни за кем, тем более за таким антипатичным мне субъектом, как вы… Но я предусмотрел ход ваших мыслей и… — Тут актер снова метнулся к ближайшей декорации и, словно фокусник, вынул оттуда аналогичную чашку с растаявшим мороженым.
Топорков поставил ее на столик, после чего победно посмотрел на Мумина.
— И эта порция тоже с ядом? — недоверчиво спросил режиссер.
— Нет, с ядом только одна, — неожиданно сказал Топорков.
— Вот как? — вскинул брови Мумин. — Что-то я не совсем…
— Я предлагаю вам своего рода дуэль, — пояснил актер. — Что-то вроде русской рулетки. Мы оба съедим или выпьем, в общем, опустошим эти чашки, после чего один из нас умрет. Как видите, мы будем на равных…
— Мы не будем на равных, — перебил режиссер. — Это ваша, и только ваша сумасбродная затея, в которой я совершенно не желаю участвовать…
— Повторяю, вне зависимости от ваших желаний вам придется участвовать. Я и без того пошел на уступки.
— Одну минуту! — воскликнул Мумин. — А почему же вы сразу не достали две чашки?
— Надо было сразу, конечно, — согласился Топорков. — Я просто подумал: может, вы не будете ломаться, сразу выпьете…
— …и вам не придется играть со мной в рулетку, — кивнул режиссер. — Ну а если бы я выпил, а яда там не оказалось?
— Значит, вы бы выиграли, — вздохнул Топорков.
— Но и вы бы не проиграли, поскольку едва ли стали бы пожирать мороженое с ядом, убедившись, что ненавистный вам я остался в живых.
— Не стал бы, — согласился актер. — Но теперь уж давайте на равных. Играть так играть.
36
Мумин еще раз посмотрел на обе чашки и на минуту задумался. После чего вздохнул и сказал:
— Если рассуждать логически, все подталкивает к тому, что с ядом именно первая чашка, вот эта, которую вы поставили первой… С другой стороны, вы могли все это подстроить, вы ведь вообще большой любитель спектаклей, как я погляжу… Так что яд, судя по всему, с одинаковой вероятностью может быть в любой из чашек… Если только не в обеих.
— Хотите, я перемешаю эти чашки, чтоб вы не так сомневались, какую выбрать? — любезно предложил Топорков.
— Нет уж, спасибо, — мрачно отвечал режиссер. — Теперь предпочитаю не выпускать их из поля зрения… Впрочем, что это я? Все равно я не прикоснусь ни к одной из них!
— Опять вы за свое, — устало вздохнул актер. — Вы с таким достоинством все это время со мной говорите, что невольно вызываете мое уважение… Но если мне придется насильно вливать вам это мороженое в глотку… согласитесь, тут уже о достоинстве не может идти речи.
— Соглашусь, — немедленно ответил Мумин. — Вопрос только в том, чье достоинство в этой безобразной сцене, описанной вами, будет попрано сильнее — ваше или мое?
— Не сомневайтесь, что ваше, — угрюмо сказал Топорков.
— Это спорно, — покачал головой режиссер. — Когда молодой, полный сил детина опускается до того, что с применением, как вы изволили выразиться, силы заставляет старика проглотить яд…
— Ну-ну-ну, не прибедняйтесь, — оборвал актер. — И вы не такой уж старик, и я не такой уж детина… Может, вы меня еще и поборете…
— Лет двадцать назад поборол бы непременно, — заверил Мумин. — И даже десять… А теперь… Силы уже не те…
— Тогда не станем и пытаться, — решил Топорков. — Мне это и самому будет мерзко, но иначе я не могу… Мы обязательно должны совершить эту дуэль.
— И все-таки вы сумасшедший. — Умными проницательными глазами посмотрел на него режиссер.
— Как вам угодно, — равнодушно отозвался актер. — Ну так что, приступим? Прошу вас!
— Только после вас, — ядовито улыбнулся Мумин.
— Правила здесь устанавливаю я, — резко сказал Топорков. — Давайте-давайте, все равно ведь придется… Как говорится, сами у себя время отнимаем…
— Может, пока я тяну время, милиция подоспеет, — усмехнулся режиссер.
— Я бы на это не рассчитывал, — серьезно ответил отравитель.
— Отчего же? — вскинул брови Мумин. — После того что вы сделали с беднягами Львом и Романом, милиция сюда зачастила, чтобы вы знали…
— Призраку не страшна милиция, — самодовольно улыбнулся Топорков.
Режиссер поднял глаза к потолку, что означало, вероятно: «бесполезно говорить с таким безумцем»…
— Предчувствиям я верю иногда. Возьми, от скуки вот лекарство, — продекламировал актер, пододвигая одну из чашек Мумину.
— Да, это прохладит, — произнес прекрасно знающий текст режиссер и поднес к губам другую чашку, не ту, которую подвинул Топорков.
В несколько секунд Мумин, морщась, залпом осушил ее до дна. Актер наблюдал за ним во все глаза.
— Жизнь — вечность, смерть — лишь миг! — торжествующе провозгласил Топорков, вставая с кресла, едва только Мумин звякнул опустошенной чашкой о столик.
— Так, а вы? — посмотрел на него снизу вверх режиссер. — Вы-то что же свою порцию не берете?
— Сейчас-сейчас, — пробормотал актер, внимательно глядя на Мумина.
— Ну, я вижу, вы слово не держите! — воскликнул режиссер и попытался встать с кресла. Однако это у него не получилось: Мумин неуклюже повалился обратно, схватился рукой за горло и захрипел.
Топорков продолжал неподвижно возвышаться над ним.
37
Убедившись, что Мумин скончался, Топорков скинул с себя фрак, под которым вновь обнаружилась белая рубашка Пьеро. Затем актер нашел в декорациях зеркало и стал покрывать свое лицо белилами. Вдруг он услышал какой-то шум — будто на пол бросили деревянную палку.
Осторожно высунувшись из-за декораций, Топорков увидел, что над телом Мумина неподвижно стоит, чуть склонившись, крепкий мужик в серой униформе. Грохот, по-видимому, произвела уроненная им швабра.
«Уборщик», — подумал Топорков и вышел наружу.
Мужик медленно повернул голову в его сторону и во все глаза уставился на выбеленное лицо отравителя.
Топорков, не отводя глаз от лица уборщика, тоже подошел к полусползшему с кресла трупу Мумина.
Так они и стали по обе стороны кресла — актер и уборщик — и молча уставились друг другу в глаза.
Топоркову была до боли знакома физиономия уборщика — мощно вылепленное лицо с мохнатыми бровями и окладистой бородой. Где же он его видел?..
— Вы — артист Лихонин! — наконец радостно провозгласил Топорков, указав на него пальцем.
Мужик кивнул.
— Но позвольте, — осекся вдруг Топорков, — так вы теперь… уборщик? Уборщиком здесь работаете?
Лихонин снова кивнул.
— Стало быть, больше не снимаетесь, — с сочувствием пробормотал отравитель Мумина.
Лихонин с досадой сморщился и опять кивнул.
— И вы не разговариваете, — припомнил Топорков. — Да-да, я слышал. Так, значит, эта история — правда? Что когда вы снимались в том самом фильме… как он назывался?.. Значит, когда вы там снимались, режиссер заставлял вас во все горло орать на морозе, и в результате… у вас пропал голос. Но неужели навсегда?
Лихонин развел руками, желая сказать: увы, выходит, что так.
— Но, может, еще появится? — попытался утешить его Топорков.
Лихонин состроил гримасу: мол, вряд ли можно на это рассчитывать.
— Так вас после этого перестали снимать? — воскликнул Топорков, все больше узнавая в уборщике своего товарища по несчастью. — Никто, получается, не захотел работать с безголосым актером…
Лихонин нахмурился и сжал кулаки: да, вот так со мной обошлись.
— Сволочи, — гневно прошептал Топорков. — Но вы же настолько любили кино и «Мосфильм», что ни за что не хотели уходить… Вы, видимо, обратились в отдел кадров и попросили (конечно, в письменном виде, как я понимаю) дать вам хоть какую-то работу на студии… И они — то ли сжалившись над вами, то ли глумясь — приняли вас… уборщиком… — Топорков замолчал, а потом добавил: — Не хочу вас огорчать, товарищ Лихонин, но это больше походит на издевательство, на злобную насмешку — то, что вас, такого крупного и замечательного актера, превратили в самую незначительную рабочую единицу на всем «Мосфильме»…