— Охотно верю, — отозвался майор. — Ну так зачем вы дополнительно к своей рутине хотите взвалить на себя еще и чужую?
— Ну, что значит «чужую»? — хмыкнул Носиков. — «Мосфильм» мне не чужой. И все люди здешние. Я, как и все, хочу, чтобы побыстрее поймали того… или тех, кто все это… Чтобы спокойно, в общем, стало… И чтобы никто больше не пострадал.
Жаверов остановился и внимательно поглядел на актера:
— Хорошо, еще раз: что конкретно вы можете предложить со своей стороны? Как лично вы можете помочь?.. Да и, если уж на то пошло, зачем вам вообще мое разрешение, покровительство или что вам там еще нужно? Вы же опытный читатель детективов, наверняка и так понимаете, что можно предпринять…
— Так я же хочу сотрудничать с вами! — воскликнул Носиков. — Не самостоятельной какой-то самодеятельности, а именно совместной работы с профессионалом. Стать вашим временным доктором Ватсоном, что ли. Помните, как Холмс послал Ватсона в имение Баскервилей, а сам остался в Лондоне?..
— Ладно, — вздохнул майор. — Считайте, что я Холмс, который уезжает на Бейкер-стрит, то бишь на Петровку, а вы — Ватсон, которого я оставляю здесь на «Мосфильме» выслеживать собаку Баскервилей… Теперь довольны?
— Все бы вам шутки шутить, товарищ майор, — неодобрительно сказал Носиков. — А дело, между прочим, нешуточное.
— А ваша инициатива как раз и напоминает шутку или розыгрыш, — парировал Жаверов. — Найдите мне того, кто может указать на преступника, и тогда не только от меня, а от всего МУРа награду получите…
— Будет сделано, товарищ майор! — неожиданно обрадовался артист и исчез за одним из бесчисленных мосфильмовских поворотов.
41
Режиссер Ядкевич, снимающий картину в пятом павильоне, был настороже. В отличие от своих коллег Баклажанова, Войномирова и Мумина он вспомнил актера Топоркова сразу же, как только узнал о его самоубийстве. И режиссеру почему-то стало не по себе после этого известия…
Вернее сказать, он точно знал, почему ему стало не по себе. Он пробовал Топоркова в преддверии съемок нескольких своих фильмов, причем каждый раз на главную или одну из главных ролей. И это неизбежно было аттракционом, который не чуждый жестокого подчас веселья Ядкевич устраивал для съемочной группы.
Так что этот режиссер был из тех немногих, кого слегка терзала совесть по поводу участи Топоркова. Ядкевич чувствовал, что в гибели актера есть и его вина, пусть небольшая, и от этой догадки ему было неприятно.
Когда по студии поползли слухи о призраке Топоркова, Ядкевич, разумеется, не воспринял их всерьез, но, оттого что такие слухи появились в принципе, ему стало жутковато.
Когда же режиссер узнал о страшном убийстве своего коллеги Баклажанова и о том, что рассказала единственная свидетельница, он совсем упал духом.
Ядкевич понимал, что никакой призрак Топоркова совершить это преступление не мог. Но режиссер не сомневался, что действительный убийца как-то связан с Топорковым и, вероятно, даже не как-то, а очень даже сильно. И если убийце досконально известны все многолетние мытарства Топоркова на «Мосфильме», то расправиться с ним, с Ядкевичем, у него никак не меньше оснований, чем с тем же Баклажановым.
Ядкевич словно предвидел, что Баклажановым дело не ограничится, так что когда стало известно о смерти Войномирова, он даже не удивился. Только стал еще мрачнее и осторожнее.
А уж после убийства Мумина Ядкевич готов был чуть ли не прервать съемки картины, только бы не показываться больше на «Мосфильме». С огромным трудом он все-таки заставил себя не делать этого и прилежно завершить работу. Тем более что до ее окончания оставались считаные дни.
Когда стало известно об участи Мумина, Ядкевич не спал всю ночь, но зато на следующий день вошел в неслыханный рабочий раж — заставил всю группу трудиться втрое интенсивнее прежнего.
Эти усилия привели к тому, что немалая оставшаяся часть фильма была снята за несколько дней.
По окончании последнего съемочного дня Ядкевич с огромным облегчением обратился к своей группе:
— Большое спасибо, друзья! Все мы потрудились на славу. Признаться, я никогда еще не работал в таком бешеном темпе… Но никогда раньше и не выбивался из графика съемок. Вот и в этот раз мы не выбились, за что еще раз сердечное вам спасибо!
Ядкевич слукавил: никакое нарушение графика картине не угрожало — ее спокойно можно было снимать еще две недели. Но не мог же режиссер публично признаться, что единственная причина внезапного бешеного темпа — его страх перед мосфильмовским убийцей…
— Сергей Иосифович! — выкрикнул кто-то из актеров. — А банкет? Что-то вы об этом прямо ни звука!..
Тут все загалдели, но Ядкевич призвал к тишине:
— Друзья, друзья! Товарищи! Банкет, конечно, будет! Вот смонтируем картину и после первого же показа окончательного варианта на худсовете…
— Ну вот! — послышались голоса. — А пока не смонтируете, никакого, значит, сабантуя?.. А мы-то рассчитывали…
— Не волнуйтесь! — со смехом отбивался от нападок режиссер. — Обязуюсь уже к концу следующей недели закончить монтаж… Буду монтировать в таком же усиленном темпе! И уж тогда…
Кто-то перебил его:
— Ура Сергею Иосифовичу!
И речь Ядкевича потонула в грохоте аплодисментов.
42
Когда все стали расходиться, Ядкевич тоже вышел из павильона и вдруг увидел поджидающего его у дверей Лихонина. Рядом с уборщиком были прислоненная к стене швабра и ведро воды.
— А, Вася! — улыбнулся ему Ядкевич. — Убираться пришел?
Лихонин кивнул.
Одну из своих самых первых ролей в кино Лихонин сыграл в картине Ядкевича, через какое-то время — еще в одной… Режиссер по старой памяти относился к бывшему артисту с симпатией, хотя и не особо жалел о его плачевной участи. Ну а что действительно можно сделать, если актер вдруг напрочь потерял голос? Времена немого кино закончились давным-давно, а в звуковом такому артисту делать нечего… Такова уж объективная реальность.
Когда все покинули павильон, Ядкевич снова вошел внутрь. За ним последовал Лихонин с ведром и шваброй.
Режиссер окинул взглядом декорации, словно прощаясь с ними. Фильм снят, скоро все это разберут, опасность миновала…
В присутствии Лихонина Ядкевич чувствовал себя совершенно спокойно. Такой здоровый мужик, как Василий, запросто обезвредит любого злоумышленника, который вздумает сунуть сюда нос…
«Значит, закончу монтаж, — размышлял Ядкевич, прохаживаясь по павильону, — а что дальше? Не перейти ли на студию Горького? Она, правда, считается детской и юношеской, но в принципе там можно снимать все то же, что и на „Мосфильме“… И вряд ли пресловутый мосфильмовский „призрак“ вдруг поменяет ареал, так сказать, своего обитания… Так что на Горького оно, пожалуй, спокойнее будет».
Вдруг дверь в павильон с грохотом захлопнулась. Ядкевич вздрогнул и обернулся. Он подумал, что это вышел Лихонин, но никак не ожидал увидеть вместо уборщика… Нет, это какая-то галлюцинация, право слово…
Лихонина в павильоне действительно не было, а вместо него у дверей стоял человек в какой-то белой тоге, черных перчатках и с вымазанным сажей лицом. На голове у незнакомца был кучерявый парик, чье искусственное происхождение бросалось в глаза даже издали.
— Позвольте, а где… Василий? — растерянно произнес пока еще не испугавшийся Ядкевич.
— Причина есть, причина есть, душа! — резким голосом заговорил незнакомец. — Вам, звезды чистые, не назову, но есть причина. Кровь я не пролью…
— Вы из какой группы? — перебил его режиссер, все еще не решаясь подойти ближе. — Разве у нас снимают сейчас что-то такое… из зарубежной жизни?
— «Из зарубежной жизни»! — неожиданно передразнил его незнакомец. — Что же вы, Сергей Иосифович, любимого своего автора не узнаете?
— А кто мой любимый автор? — машинально спросил Ядкевич. — И вообще, кто вы такой?
— Ни автора не узнаете, ни меня грешного, — с досадой вздохнул гость. — Ну а если так: «Не вспомните ль какой-нибудь вы грех, который милость Божья не простила? Скорей о том молитесь»…
— А, понял, понял! — с попыткой натужного смеха воскликнул режиссер. — «Отелло», да-да… Это вы меня разыграли, да? Кто-то вас подговорил? Кто бы это мог быть?.. Александров, нет? Или Райзман?.. Даже не знаю… Рошаль, может быть?..
— Я пришел по собственному почину, — возразил незнакомец.
— Да? — растерянно переспросил режиссер. — И что же это за почин, позвольте спросить?..
— Я явился, чтобы покарать вас! — воскликнул гость. — Как говорится, «решения не пошатнешь, не сдвинешь, хоть от него рыдаю. Ты умрешь».
И вот тут Ядкевич наконец-то испугался.
43
— Вы слишком вошли в роль, молодой человек, — сам не зная зачем, произнес Ядкевич.
— Да что вы! — немедленно оживился гость. — А когда я у вас пробовался, вы были совсем другого мнения…
— Пробовались? — растерянно повторил режиссер. — Ах, ну да, понимаю! Вы пробовались, да. И решили меня задним, так сказать, числом убедить, что я на ваш счет заблуждался… Что же, лучше поздно, чем никогда… Но я, признаться… Я не узнаю вас в гриме. Кто вы такой?
— Догадайтесь, — с усмешкой предложил гость.
— Так-так. — Ядкевич задумался, пытаясь вспомнить, кого он пробовал на Отелло. — Юрий Никулин! — вдруг воскликнул он — и тут же осекся: — Нет, Никулина я как раз не пробовал… А вот Смоктуновского пробовал, — вспомнил режиссер и внимательно посмотрел на гостя. — Неужели это вы, Иннокентий Смоктуновский!
— Отнюдь, — железным голосом отрекся незнакомец.
— Тогда сдаюсь, — опустил руки Ядкевич. — Кто же вы?
— Топорков, — гаркнул гость, и у режиссера снова засосало в груди.
— Вы шутите? — пытаясь улыбнуться, спросил Ядкевич. — Топорков… Топорков умер…
— Это правда, — подтвердил гость. — Я явился к вам в виде призрака.
— Бред, — выдохнул режиссер. У него еще оставалась надежда, что это чей-то розыгрыш. Глупый, дурацкий, мерзкий даже, но — розыгрыш.