Иннокентьевский отступил еще на шаг и еле слышно прошептал:
— А если… без шуток?..
— А если без шуток, — вздохнул гость, — тогда Топорков Петр Борисович.
Режиссер как будто ожидал это услышать и даже не удивился. Однако пробормотал с деланым недоумением:
— Он же умер…
— Что ж, умереть так умереть! — вновь задекламировал Топорков. — Потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий на бале, который не едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!.. Вы абсолютно правы, Исидор Маркович. — Гость вдруг перешел на более естественный тон. — Он умер. То есть я умер. Я умер, товарищ Иннокентьевский.
Режиссер молчал, тяжело дыша. Топорков, выждав паузу и не дождавшись никакой реакции, продолжил:
— А знаете, почему я умер, Исидор Маркович?
— Почему? — выдавил Иннокентьевский.
— Потому что страстно хотел сыграть Печорина… В вашем фильме, Исидор Маркович, в вашем замечательном фильме… Вернее, фильм вышел не таким уж замечательным из-за того, что меня вы не утвердили… Вы предпочли мне, — Топорков сморщился и презрительно фыркнул, — этого Свербицкого! Нашли талант! Кто его сегодня помнит, равно как и вашу картину? А вот если бы сыграл я…
— Неужели из-за этого вы… вы… — Режиссер не знал, как закончить вопрос, хотя на языке так и вертелось: «Неужели из-за этого вы пришли меня убить?»
Однако Топорков расценил заминку Иннокентьевского по-своему.
— Что ж, врать не буду, Исидор Маркович, вам не буду. Я умер не только из-за этого и, стало быть, не только из-за вас… Но! — вдруг резко выкрикнул актер. — Но я, любезнейший Исидор Маркович, умер в том числе из-за этого — и, получается, в том числе из-за вас!
— И что вы хотите? — спросил режиссер, прекрасно зная ответ.
— Мне нравится, что вы не спорите со мной, — одобрительно кивнул Топорков. — Вы — не то что другие, вы признаете свою вину… Или, по крайней мере, делаете вид, что признаете, что в сущности то же самое…
Иннокентьевский замотал головой, пытаясь оспорить последнее утверждение гостя, но какие-либо вразумительные слова в эту минуту вылетели из его головы.
— И знаете что, Исидор Маркович, — благополучно продолжал актер, — в награду за такое ваше мужество я предложу вам честный поединок. Вы будете за Грушницкого, а я — за Печорина. И, как знать, может, Грушницкому в этот раз повезет. Всякое бывает…
Режиссер, понимая к чему клонит Топорков, еще усерднее замотал головой. Но гость, словно не замечая этого, вальяжно продолжал:
— Ежели помните, у Михаила Юрьевича Печорин и Грушницкий кидают монету, кому стрелять первым. Удача улыбается Грушницкому… Я решил не противоречить первоисточнику и без всякой монеты предоставить право первого выстрела этому самому Грушницкому, то бишь вам…
С этими словами Топорков обернулся, взял откуда-то продолговатую коробку и распахнул ее перед беспокойным взглядом Иннокентьевского.
В коробке лежали два старинных дуэльных пистолета.
64
— Вы серьезно? — Иннокентьевский поднял на Топоркова испуганный взгляд. — Вы хотите устроить дуэль?
— Ну, если мы с вами условились, что разыграем сцену дуэли между Печориным и Грушницким, то получается…
— Я ни о чем с вами не уславливался! — перебил его режиссер.
Топорков, пропустив это замечание мимо ушей, принялся спокойно разъяснять правила поединка:
— Значит, вы, Исидор Маркович… то есть господин Грушницкий… Вы, господин Грушницкий, останетесь стоять здесь. Наши с вами незабываемые прототипы дрались на скале, но здесь скалы нет, так что я просто отойду от вас на десять шагов… Ах да, сначала вы должны выбрать пистолет. Пожалуйста! — Актер протянул Иннокентьевскому коробку с оружием.
— Я не буду, не буду ничего выбирать! — заговорил режиссер. — Это безумие!
— Одно и то же, одно и то же, — вздохнул Топорков. — Все вы как будто одним миром мазаны… кинорежиссеры… На площадке — короли, а вне ее? Мыльные пузыри! Поверите ли, почти все ваши предшественники в аналогичной ситуации говорили то же самое: я не буду, я отказываюсь, это сумасшествие… Впрочем, есть и исключения…
— Вы об Овчинине? — воскликнул Иннокентьевский. — Вы с ним не справились, потому что он…
— Мне просто помешали! — оборвал его Топорков. — А вам не об Овчинине сейчас надо думать, Исидор Маркович, а о себе самом. У вас есть шанс выжить, понимаете? Воля ваша — можете отказаться. Но тогда я разряжу оба пистолета в вас. Хотите так?
Иннокентьевский молчал. Со стороны могло показаться, что он впал в ступор, но на самом деле он лихорадочно размышлял. Что делать? Кричать? Едва ли кто-то услышит… И дернуло же его сегодня не уйти вместе со всеми!.. А если убежать?
Режиссер наконец очнулся и взглянул на терпеливо (пока еще терпеливо) ожидающего Топоркова. Нет, он не шутит. При попытке побега запросто выстрелит в спину… Да и какие могут быть шутки, если он стольких уже укокошил…
— Исидор Маркович, — сказал наконец актер, — вы испытываете мое терпение… Кстати, забыл сказать — может, хоть это вас немного обрадует — один из пистолетов не заряжен. Пуля только в одном из них, понимаете? Я сделал это чтобы полнее соответствовать первоисточнику. Если помните, драгунский капитан, будучи секундантом Грушницкого, зарядил только его пистолет… Правда, Печорин оказался в курсе этой нечистой затеи и перед самым своим выстрелом настоял на том, чтобы и в его пистолет положили пулю… Но я рассудил, что это слишком натянутый ход: здесь Михаил Юрьевич, признаться, дал слабину… И раз уж мы стреляемся не на скале, то хотя бы обойдемся без этих лермонтовских поддавков, в которые автор играл со своим героем…
Внимательно слушавший Иннокентьевский решил наконец возразить:
— Вы бы хоть определились, чего хотите? Наибольшего соответствия роману, как вы сказали, или вольного с ним обращения?
— Ну, не придирайтесь, Исидор Маркович, — поморщился Топорков. — Зачем это? Я же предоставляю вам шанс, можно сказать, на выживание. В награду за ваше мужественное поведение перед лицом смерти…
Иннокентьевский почувствовал в этих словах издевку и немного разозлился.
— Я вам не верю! — выкрикнул он.
— Чему вы не верите? — наклонил голову Топорков.
— Что вы зарядили только один пистолет!
— Зачем же мне лгать? — развел руками актер. — Начнем драться, и вы сами убедитесь, что это правда. Если ваш пистолет не выстрелит…
— А если выстрелит? — быстро спросил Иннокентьевский.
— Тогда вы победили.
— И я могу выбрать любой?
— Безусловно. — Топорков в третий раз протянул коробку с пистолетами к самому носу режиссера. — Прошу. Они ничем друг от друга не отличаются, за исключением того, что пуля только в одном. Берите. Курки уже взведены…
65
Иннокентьевский долго смотрел на пистолеты. В конце концов медленно потянулся к одному из них.
«Я не стану брать, я не собираюсь в этом участвовать, это безумие…» — повторял режиссер, на этот раз про себя, словно ему было совестно обнаружить свою слабость перед лицом убийцы.
Как будто помимо его воли, рука Иннокентьевского все-таки схватила один из пистолетов (он взял не тот, который был к нему ближе), и Топорков удовлетворенно воскликнул:
— Брау, брау!.. Это, помните, у Тургенева — в «Записках охотника», что ли, — какой-то герой так восклицал… Впрочем, нынче на повестке дня Лермонтов.
Топорков взял второй пистолет, поставил коробку на пол и принялся пятиться назад, отсчитывая десять шагов.
Иннокентьевский понуро смотрел на него. Его руки повисли безвольно, как плети.
— Ну же, господин Грушницкий! Прошу вас, стреляйте! — услышал режиссер бодрый голос. Словно очнувшись, он осознал, что напротив него стоит человек с пистолетом, который называет его чужим именем и желает, чтобы он, Иннокентьевский, в него выстрелил.
«Но с какой стати? — мучился режиссер. — Зачем?.. А может, выстрелить в воздух? То есть в потолок… Надеюсь, пуля не отрикошетит мне в голову… Впрочем, может, этот негодяй как раз и ждет, чтобы я выстрелил в воздух?.. А сам потом преспокойно меня застрелит…»
— Стреляйте! — уже громче и настойчивее потребовал Топорков.
Иннокентьевский обессиленно стал поднимать свой пистолет, но, так и не приведя его в горизонтальное положение, опустил руку обратно и с видом мученика проговорил:
— Не могу…
— Трус! — рявкнул противник.
«Ладно, ладно… — Режиссеру показалось, что в этот миг он все-таки набрался решимости. — Надо стрелять, пока я готов… Он все равно не отстанет… Выстрелю, потом пусть делает, что хочет… Мне уже будет не важно… Не важно и не нужно…»
Иннокентьевский вскинул руку с пистолетом прямо перед собой и, не прицеливаясь, надавил на спуск…
Ничего не произошло. Только в пистолете что-то негромко щелкнуло.
Режиссер, точно отказываясь верить, еще раз поспешно взвел курок и нажал на спуск, на этот раз держа оружие дулом вверх. Результат был тот же. Пистолет был без пули.
— Брау, брау! — снова не к месту процитировал Тургенева Топорков. — Теперь, стало быть, моя очередь…
Актер вытянул руку с пистолетом. Иннокентьевскому почудилось, что он метит ему прямо в переносицу, и режиссер почему-то зажмурился…
Раздался выстрел — Иннокентьевского что-то резко толкнуло в сторону. Он кубарем покатился на пол. Его бок — режиссер не мог сейчас сосредоточиться и осознать, какой именно бок: правый или левый, — терзала невыносимая боль. Корчась на полу, он потянул руку к ране, и ему показалось, что она потонула в густой вязкой массе…
«Куда это он меня? Куда? Я умираю…» — думал Иннокентьевский и старался держать глаза закрытыми. Ему почему-то вдруг подумалось, что если он закроет глаза, то тут же умрет…
Над раненым склонился безжалостный визитер в фуражке.
— «Скорую»… «Скорую»… — Губы режиссера с трудом двигались. — Врача… Пожалуйста… Скорее…
— Я избавлю вас от мук, господин Грушницкий, — негромко произнес Топорков. — Вы упали со скалы и разбились. Но, к сожалению, еще не умерли. Мой долг — докончить начатое.