Наконец режиссер добрался до захламленного угла и принялся яростно разметать скопившуюся там рухлядь. Шара был уверен, что среди этого хлама его ключей уж никак не может оказаться, но он уже дошел до такого состояния, что ему необходимо было хоть на чем-то выместить свое раздражение…
Однако весь гнев режиссера схлынул в одно мгновение, едва только он увидел, как приподнимается крышка здоровенного сундука, оставшегося здесь с каких-то прошлых съемок.
Шара в ужасе замер и похолодел.
«Призрак „Мосфильма“!» — Эти слова сами собой возникли в его сознании.
Когда тот, кого режиссер посчитал призраком, полностью откинул крышку и вытянулся во весь свой рост, продолжая стоять в сундуке, Шаре понадобилось еще несколько секунд, чтобы опознать его.
— Боже правый, Лихонин! — с облегчением выдохнул режиссер. — Какого черта ты здесь забыл?
Лихонин спокойно шагнул из сундука навстречу Шаре, однако последний и не думал отступать.
— Ты напился, что ли? — продолжал неприязненно выговаривать уборщику режиссер. — Неужто весь день тут прокемарил?.. Вот так потеха! Рассказать кому — не поверят…
Не обращая внимания на эти насмешливые возгласы, Лихонин невозмутимо вытащил из кармана стеклянный пузырек, а следом платок. Обильно смочив платок прозрачным жидким раствором, уборщик поднял глаза на Шару.
— Ну, и что это за ерунда? — по-прежнему совершенно не чувствуя угрозы, недоуменно воскликнул режиссер.
Ответом ему послужил резкий рывок уборщика ему навстречу.
Шара не успел опомниться, как Лихонин одной рукой обхватил его грудь, а другой прижал мокрый платок к его лицу.
Режиссер отчаянно забился в железных объятиях силача, но очень скоро обмяк. Его руки бессильно повисли вдоль тела.
Лихонин с облегчением выпустил Шару — тот с грохотом рухнул на пол. Тут же в павильон летящей походкой впорхнул Топорков.
Он был облачен в элегантный серый костюм, в такого же цвета берет, перчатки и туфли. Под мышкой актер зажимал черную трость, одна его бровь была неестественно приподнятой, производя впечатление нарисованной.
Подлетев к бессознательно валявшемуся Шаре и неподвижно стоящему над ним Лихонину, Топорков улыбнулся, обнаружив кусочки золотой фольги, наклеенные на его зубы.
— Сколько он еще продрыхнет? — спросил актер, ткнув режиссера носком туфли в бок.
Лихонин изобразил: вам должно быть виднее, вы ведь специалист по хлороформу.
— Да, вы правы, Василий Николаевич, — кивнул Топорков. — Мне должно быть виднее… Ну что ж, я думаю, максимум через полчаса наш Берлиоз соизволит очнуться… Как-то там Маруся сейчас? — добавил он, побарабанив пальцами по трости.
Лихонин изобразил: за Марусю можно не беспокоиться, она в порядке, она сейчас с безобидным Носиковым.
— С безобидным, да, — хмыкнул Топорков и вдруг оживился: — Василий Николаевич! Пока этот кемарит, — он брезгливо кивнул в сторону Шары, — не поможете мне перетащить сюда кое-что из соседнего павильона?.. Прямо чрезвычайно удачно получилось, что эта штука сейчас там. Сама, я бы сказал, судьба благоволит нам, предоставляя недвусмысленные знаки…
И, не дожидаясь реакции ничего не разобравшего в последних словах Лихонина, Топорков все тем же спешным подпрыгивающим шагом направился к выходу.
109
Через десять минут Лихонин и Топорков втащили в двенадцатый павильон некую здоровенную конструкцию.
Уборщик приблизился к лежавшему Шаре и тотчас выразительно посмотрел на Топоркова.
— Уже просыпается? — подбежал тот к лежащему режиссеру.
— Чт-то случ-чилось? — с трудом произнес Шара. Он уже открыл глаза, но смотрел на склонившихся над ним людей явно невидящим взором.
— Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? — выпалил ему Топорков.
Тут Шара как будто окончательно очнулся.
— Что такое? Что? Когда я такое говорил? — Режиссер сел на полу.
— Простите мою навязчивость, — продолжал Топорков, — но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога?
— Конечно, не верю! — неприязненно нахмурился Шара. — Неужели вы верите?.. Да что происходит, в конце концов?..
Режиссер наконец медленно встал на ноги и вдруг изумленно посмотрел на уборщика:
— Лихонин, это ты, что ли, меня сейчас? Что ты со мной сделал?
Лихонин состроил виноватую физиономию.
Топорков же внезапно пожал Шаре руку и заявил:
— Позвольте вас поблагодарить от всей души!
— Да вы-то кто такой, черт вас возьми? — Режиссер брезгливо вырвал свою руку и даже вытер ее о полу пиджака.
— Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды, — продолжал невпопад восклицать Топорков. — Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!
— Лихонин, — недоуменно посмотрел на уборщика Шара. — Ты знаешь, кто это? — Он кивнул в сторону Топоркова. — Ты этого психа привел сюда?
— Меня никто не приводит, — резко изменившимся голосом заговорил Топорков. — Я прихожу сам. Я — Призрак «Мосфильма»!
Шара нервно рассмеялся:
— Слушай, призрак, это не ты мои ключи свистнул?
Топорков посмотрел на Лихонина, тот, понимающе кивнув, извлек из своего кармана связку ключей и бросил ее ошеломленному Шаре.
— Ну, вот спасибо, ребята! — моментально просиял режиссер. — Я понимаю, разыграть меня захотели… Это ничего, я не обижаюсь… Зато вот ключи нашлись! А то я прямо обыскался… — Режиссер повернулся к Топоркову: — Как это вы там загнули, товарищ… простите, не знаю вашей фамилии… «Человек внезапно смертен»? Ха-ха. Это ничего… Забавно…
— Моя фамилия — Топорков, — заявил актер.
— К-как? — осекся Шара.
— Топорков. Я у вас пробовался. Неужто не помните?
— Не очень, — пролепетал режиссер, во все глаза глядя на странного субъекта и искренне пытаясь вспомнить его. Никак не получалось.
— А вот так? — осведомился Топорков и задекламировал: — «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрете другою смертью».
— Это из «Мастера и Маргариты», да? — рассеянно улыбаясь, проговорил Шара.
— Да, и из той самой роли, на которую я пробовался.
— Ах, так вы у меня пробовались? — Режиссер выдохнул с облегчением. — То-то я не могу вас узнать… Я на эту роль, видите ли, ну вообще всех перепробовал. Даже самых бездарных. Искал, понимаете, на ощупь. Вдруг, думаю, кто-то попадет в яблочко… Так что теперь я при всем желании не вспомню и половины тех, кого пробовал! Топорков, вы говорите, вас зовут? Нет, вас я точно не припомню…
110
Топорков тем временем вновь вошел в образ. Смерив Шару безумным взглядом, он горячечно заговорил:
— Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь… Вам отрежут голову!
Тут режиссер уже не выдержал и поморщился. Шутка явно затянулась.
— Ладно, — нахмурившись, произнес Шара. — Я пойду, поздно уже… Еще раз спасибо, товарищи, — вяло помахал он в воздухе ключами.
Топорков тотчас перегородил ему дорогу:
— Вы никуда не пойдете.
— То есть… что вы себе позволяете? — выкрикнул режиссер. — Я пойду, и прямо сейчас пойду, слышите?
Но почему-то при этом Шара не двигался с места, а только опасливо косился на Лихонина. Тот подошел ближе и всем своим видом выражал готовность удержать режиссера.
— Я же сказал, — ласково произнес Топорков, — вам отрежут голову.
— Я вас понял, — отрывисто произнес режиссер. — Вы злитесь, что не вы сыграли в моем фильме. Ну что ж, выражаю вам свое сочувствие. Даже готов попросить за это прощения, если надо. Но… — Шару вдруг осенило, и он вскинул на актера просветленный взгляд. — Чего вы, собственно, кипятитесь, товарищ? Фильм-то все равно запрещен. Вон — на полке лежит. — Режиссер махнул рукой в сторону, словно полка, на которой лежал фильм, находилась в этом же павильоне.
— Это не играет роли, — отрезал Топорков. — Ибо эта роль — роль Воланда — даже в запрещенном фильме стоит того, чтобы…
— Чтобы — что? — нервно выкрикнул Шара.
— Отрезать вам голову, — спокойно закончил актер.
— И кто будет резать? — заволновался режиссер и так растянул в улыбке рот, что Топоркову стали видны все его зубы. — Уж не вы ли?
— Мы, — подтвердил Топорков. — Вы не заметили, что мы для вас здесь приготовили?
Актер кивнул на конструкцию, которую они с Лихониным притащили из соседнего павильона.
— Гильотина, — упавшим голосом произнес Шара.
— Именно, — подтвердил Топорков. — Там, в одиннадцатом, как раз снимают что-то подходящее. Лично я расцениваю это как знак судьбы.
— Вы спятили, — прошептал Шара. — При чем здесь гильотина? Вы строите из себя Воланда, это я понял. Меня вы считаете Берлиозом, так?
— Ну, — отозвался актер.
— Так Берлиоза же переехал трамвай! — воскликнул режиссер.
— Успокойтесь, я это знаю, — холодно отозвался Топорков. — Важен не трамвай, а отрезание головы…
— Нет-нет, я не согласен. — Шара выставил вперед обе руки.
— Ваше согласие уже не требуется, — грустно произнес Топорков. — Все предрешено.
В этот миг Лихонин заломил Шаре руки и повлек его на гильотину.
— Это бред! — закричал отчаянно вырывающийся режиссер. — Меня должна убить девушка — комсомолка! Где Аннушка? Где подсолнечное масло? Вы все переврали! Я требую, я настаиваю! Где Маргарита Николаевна? Приведите ее! Пусть покажется, эта ваша подлая сообщница! Я хочу поглядеть в ее бесстыжие глаза!
— Боже милосердный, да он помешался, — изумленно обратился Топорков к Лихонину.
Занятый делом уборщик лишь коротко кивнул в ответ.
С превеликим трудом Лихонину наконец удалось зафиксировать голову брыкающегося режиссера в ложе гильотины.
Проделав это, уборщик резко отбежал в сторону, неприязненно вытирая о штаны свои трясущиеся руки.
Топорков зашел за ширму, к которой была приставлена гильотина, и, встав на стул, нажал на рычаг, освобождающий огромное лезвие.