– За меня не переживай, Тришкин. Мне недалеко.
Савин расписался в журнале, сдал ключи и вышел на улицу. Погода стояла тихая, воздух остывал после дневного жара, небо усеяно звездами. Савин с наслаждением втянул воздух в легкие, с шумом выдохнул и двинулся в сторону Красногвардейского бульвара. Вдруг он услышал позади себя шаги, кто-то спешил за ним следом. Савин оглянулся, уличный фонарь едва светил, оставляя бо́льшую часть двора в темноте.
– Товарищ капитан! – услышал он знакомый голос. – Подождите.
– Нырков, ты что здесь делаешь? – Роман сделал пару шагов назад и увидел, как старшина выходит из тени.
– Здравия желаю, – Нырков поравнялся с капитаном.
– Из дома выгнали или бессонница одолела? – пошутил Савин.
– Я вас ждал, – сообщил Нырков. – Не думал, что вы так задержитесь.
– Нырков, я тебя домой в половине шестого отправил, а сейчас одиннадцать! Ты что, все это время сидел и ждал?
– Так точно, товарищ капитан. – Нырков смущенно улыбнулся. – Вы домой? Разрешите я вас провожу.
– Я не барышня, Нырков, чтобы меня до дома провожать. – Савин посмотрел на старшину и понял, что тот настроен решительно. – Ты зачем ждал-то?
– Разговор есть, – осмелел Нырков, поняв, что капитан не сердится.
– Почему в отдел не зашел? Могли бы в спокойной обстановке поговорить.
– Не хотел вас отвлекать. Вы ведь тоже не от скуки допоздна сидели, верно?
– Верно, Нырков, не от скуки, – согласился Савин. – Ладно, пойдем, куда от тебя денешься.
Какое-то время они шли молча, наслаждаясь тихим вечером. Савин незаметно наблюдал за старшиной, тот шел, сосредоточенно глядя на дорогу, и беззвучно шевелил губами, словно репетировал речь.
– Ну, хватит молчать, – прервал тишину Савин. – Выкладывай, что у тебя на уме.
– Не знаю, важно ли это, – начал Нырков. – Просто посчитал, что стоит поделиться соображениями.
– Посчитал – значит, делись.
– Когда мы были в доме Александры Ивановны, я видел у нее в спальне целую кучу фотографий. – Нырков бросил взгляд на капитана, но тот молчал, и он продолжил: – Ведь мы же искали тех, кто знаком с фотографом, вот я и подумал, что, если это он делал фотографии для Александры Ивановны?
– Ты что же, не предъявил ей фото Манюхова? – Савин нахмурился.
– Не предъявил. Об этом я и хотел сообщить. – Нырков сконфузился и принялся оправдываться: – Когда она сказала, что знает девушку, я про остальное забыл. Так обрадовался, что Манюхов у меня из головы вылетел. А потом прокручивал в голове события, вспомнил про все эти снимки, и меня как кипятком обдало: фото Манюхова я ей не предъявил!
– И ради этого ты прождал пять часов? Напрасная трата времени, Нырков. То, что не показал снимок Манюхова, не критично. Завтра с утра поедешь и исправишь оплошность. А вот что вместо отдыха сидел столько времени в засаде – поступок глупый и незрелый.
– Я понимаю, товарищ капитан. – Нырков приуныл. – Надо было вызвать вас и рассказать. Глядишь, и сегодня бы успел все исправить. Электрички до «Красного бора» допоздна ходят.
– Незачем по ночам людей беспокоить. Нам все равно снова туда возвращаться, так что Александра Ивановна от нас не убежит. – Савин взглянул на часы. – Ты как до дома собираешься добираться? Время позднее.
– У меня друг недалеко живет, к нему напрошусь. – Нырков немного помолчал, потом осторожно спросил: – Товарищ капитан, вы позволите мне продолжить расследование вместе с вами? Обещаю впредь быть внимательнее.
– Приходи завтра к восьми утра в РУВД. Уверен, работа для тебя найдется.
– Спасибо, товарищ капитан! Я не подведу, не сомневайтесь. – Глаза Ныркова радостно заблестели. – Тогда я пошел?
– Иди, Нырков, и смотри не опаздывай. Я этого не люблю.
– Доброй ночи, товарищ капитан! – Нырков махнул рукой и бегом припустил в обратную сторону. – До завтра!
Роман улыбнулся, проводил старшину взглядом и зашагал прочь.
На следующее утро в отдел капитан Савин пришел в восемь двадцать. Просидев накануне допоздна, он не услышал будильник и проспал. Проснулся от лая соседской собаки, посмотрел на часы и чертыхнулся. Собравшись в считаные минуты, он выскочил из дома, даже не позавтракав. «Вот ведь незадача. Вчера предупреждал Ныркова, как не люблю опоздания, а сегодня сам отличился», – досадовал он. Выбрав кратчайший путь, он почти бежал и все равно пришел самым последним. Даже старлей Якубенко, любитель понежиться в постели, и тот, несмотря на субботний день, уже восседал за рабочим столом.
– Прошу прощения за опоздание, – поспешно извинился Савин, входя в кабинет. – Будильник не прозвенел.
– Видимо, потому что ты забыл его завести. – Якубенко откинулся на спинку стула и широко улыбнулся: – А вообще полезно иногда побыть в моей шкуре. По крайней мере, теперь ты понимаешь, как я себя чувствую, когда прихожу последним.
– Ныркова еще не было? Он собирался присоединиться к нам сегодня, – окинув взглядом кабинет, спросил Савин. Втайне он надеялся, что парнишка тоже опоздает.
– Как же не было? Он здесь с семи утра, если верить словам дежурного, – улыбка на лице Якубенко расползлась еще шире. – Надеялся, хоть перед ним извиняться не придется? Напрасные надежды. Товарищ старшина еще и завтрак нам приготовил!
– Какой завтрак? – Савин удивленно округлил глаза. – И с какой стати?
– Просто парню нравится облегчать людям жизнь. – Якубенко указал на тумбочку, заставленную свертками. – Сказал: мать его друга, у которого он провел прошедшую ночь, работает в кондитерской и кое-что дала ему с собой. Не хочешь взглянуть?
– Сам-то он где? – Савин проигнорировал вопрос напарника.
– Пошел добывать кипяток. Наш кипятильник приказал долго жить, – объяснил Якубенко. – А ты, я смотрю, времени даром не терял?
Он помахал в воздухе листком бумаги, на котором Савин составлял схему.
– И кто только тебя научил хватать документы с чужого стола? – беззлобно проворчал Савин, забирая листок бумаги у товарища.
– Так любопытно же! Я пришел, никого нет, а он есть, – зубоскалил Якубенко. – Что мне оставалось? Надо же мне было как-то время скоротать. Между прочим, хорошая работа. Кстати, насчет Арутюняна я с тобой согласен. Вызвать на допрос его, может, и стоит, чтобы спесь немного сбить, но вряд ли он наш человек. Будь собеседник Инги армянин, Манюхов обязательно упомянул бы об этом.
– Продолжай. – Савин расположился за столом и внимательно слушал товарища.
– О Стрельчикове мне сложно судить, я с ним не общался. Из того, что рассказывал ты, мне также трудно представить его убийцей. Хотя к нему ведет больше всего ниточек, тут не поспоришь. А вот почему ты внес в список гражданина Пуляевского, совсем непонятно. – Якубенко ткнул пальцем в надпись в нижней части листа.
– Я и сам не до конца понимаю. Вписал его в последнюю минуту, обдумать толком и то не успел. – Савин наморщил лоб, пытаясь освежить в памяти ощущение, которое заставило его вчера вернуться к столу и написать имя Пуляевского на листке. – Понимаешь, я ведь самого Пуляевского даже не видел, разговаривал только с женой. Но что-то в этом разговоре не дает мне покоя. Вчера я сидел здесь и пытался воссоздать разговор целиком, чтобы заново прочувствовать впечатления. Пытался ухватить то, что меня насторожило, но, кроме реакции женщины на фотоснимок девушки, ничего вспомнить не сумел.
– А что не так с реакцией? – поинтересовался Якубенко.
– Да не то чтобы что-то было не так. Не знаю. Кроме ощущений у меня ничего нет, – признался Савин.
– Попробуем разобраться вместе? Ты опишешь реакцию женщины, а я послушаю, – предложил Якубенко.
– Хорошо, давай попробуем. Все равно старшину ждем. – Савин чуть прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться и начал рассказывать: – Эмма, так зовут жену Пуляевского, провела меня в дом, сославшись на недомогание. У нее анемия, и из-за этого она постоянно мерзнет. Мы сидели в большой комнате, она лицом к окну, я спиной. Когда я протянул ей фотографию, она резко встала и подошла к окну. С одной стороны, реакция вполне естественная: женщина просто подошла ближе к свету. Но у меня создалось впечатление, что она не хотела, чтобы я видел ее реакцию. Понимаешь?
– Вполне логичное предположение, – заметил Якубенко. – Но ведь это не все, верно?
– Не все. Она молчала добрых пять минут, а потом заговорила. Тон звучал резко, и сам характер слов выдавал то, что тему разговора она принимает слишком близко к сердцу.
– Поясни, что это значит, – попросил Якубенко.
– Она сказала, что девушка ей не знакома, но если она и попала в беду, то сама в этом виновата. Сказала, что знает подобный тип женщин, охочих до чужого счастья. – Савин покачал головой. – Это ее слова, не мои. Но слышать их мне было неприятно. В ее голосе слышалось столько горечи и, пожалуй, гнева. Как думаешь, есть в этом что-то странное?
– Не думаю. Ты говорил, что она не отличается крепким здоровьем, так?
– Да, все верно, – подтвердил Савин.
– Возможно, она просто завидует всем молодым и здоровым женщинам. Более привлекательным, более свободным в своих действиях и поступках. Легких и уверенных в себе, полных жизни и надежд на будущее, – выдвинул предположение Якубенко.
– Не знаю, – с сомнением протянул Савин. – Хотя все может быть. Мне показалось, что она слишком утрированно радуется своему замужеству и положению в обществе. Все то время, пока я был в ее доме, она нахваливала своего мужа, то, как он о ней заботится, как старается во всем угодить и побаловать. Но в словах мне послышалась фальшь. Как будто она сама себя пыталась в этом убедить или, что более вероятно, убедить меня в том, чего нет на самом деле. Словно она боится, чтобы люди узнали о том, что ее брак не идеален.
– Боится оказаться не на высоте? И ты думаешь, что совершить преступление могла сама Эмма?
– Не знаю. – Савин помолчал, прежде чем добавить: – Скорее нет, чем да. И все же мне хочется встретиться с Эммой еще раз, а заодно побеседовать с ее мужем.