– Агата Карловна! – пробормотал Крылов. – Какого… Откуда вы здесь?
Агате показалось, что свободной рукой он что-то быстро запихнул к себе в карман, продолжая другой прижимать шкатулку.
Со стороны кресла, в котором сидел старик, раздался хрип. Старуха бросилась к нему. Паралитик тыкал пальцем в девушку.
– Твоя жена?! – хрипел он. – Ты женился без моего разрешения на девице не нашей крови?! Что ты наделал, глупец! Что ты наделал! Отдай шкатулку! Отдай! Ты не имеешь права на тайну! Ты все испортил! Все жертвы напрасны! Дурак! Предатель! Предатель, как твой отец!
Он хрипел, вытягиваясь в своем кресле. Старуха отчаянно замахала руками, выпроваживая Крылова и ошеломленную Агату Карловну из зала.
– Погодите! – вскричал Иван Андреевич. – Я должен объясниться! Она мне не жена!
Но старик начал биться о спинку кресла, невнятно выкрикивая, ртом у него пошла пена.
– Агония, – спокойно сказал сбоку Афанасий.
Потом старик резко обмяк. Старуха мычала, пыталась ладонями поднять ему голову, тормошила, но потом, вероятно, силы оставили ее. Она закрыла руками лицо и заплакала.
– Кажется, того, – пробормотал кучер, – преставился.
Старуха резко поднялась, вытерла заплаканное лицо рукавом рваного халата и властно указала на дверь.
– Простите, сударыня, – сказал Крылов. – Простите.
Старуха все так же указывала им на дверь, пока все трое не вышли на крыльцо. Дверь за ними захлопнулась.
– Шкатулка при вас? – спросил кучер.
– Да, – растерянно ответил Иван Андреевич.
– А дождь не перестал. Ну что, барин, поедем обратно?
Останкино
Молодой человек в широкополой шляпе прислонил мольберт к дубу, снял шляпу, приноровился, прыгнул и уцепился за нижние ветви. Подтянувшись, он вскарабкался на ветвь, потом выше – до тех пор, пока не оказался выше стены. Отсюда хорошо было видно пространство за стеной и сам дом внутри – старый, замкнутый четырехугольником. Устроившись покрепче на ветках, юноша, закусив губу, наблюдал, как несколько мужиков выламывали дверь. Все произошедшее накануне казалось ему сном – время от времени он прикладывал ладони к лицу, чтобы уловить запах девушки, но руки пахли смолой. Он был голоден, но голод отступал перед тревогой – события понеслись, как лед на весенней Чите.
Мертвая старуха… Федор мотнул головой, отгоняя видение. Не сейчас. До него доносились хриплые крики охранников, отжимавших каменную дверь ломами. А потом появился жандармский офицер. Он говорил о чем-то с другим мужчиной.
Жандарм! Плохо дело! Если охранники проникнут в здание и схватят Лизу прежде, чем она найдет бумаги… впрочем, к черту бумаги! Федя почти не думал о них. Главным теперь была тревога о девушке!
Внизу кто-то предостерегающе закричал: «Поберегись!» Дверь выпала наружу – мужики с ломами едва успели отскочить.
– Так-так! – сказал жандармский офицер. – А ларчик просто открывался. Не ты ли говорил, что это неприступная дверь?
– Говорил, ваше благородие, – кивнул ротмистр. – И мне так говорили. Кто же знал, что тут не хитроумный замок надо разгадывать, а просто ломом поддеть?
Охранники осторожно заглядывали внутрь прохода.
– Ну, Яков Гаврилыч, что делать-то? – крикнул один из них.
Жандарм быстро подошел, приказал расступиться, встал в проеме и долго рассматривал зал с барельефами. Из-за его плеча выглянул Голиков.
– Чего-то прохода дальше не вижу, – сказал он.
– Проход должен быть, – отрезал жандарм. – Вероятнее всего, вон там, за скульптурой с серпом.
Он повернулся к охранникам.
– Слушай мою команду! Заходите внутрь. Там у противоположной стены скульптура старика. За ней должен быть проход в следующий зал. Ломайте скульптуру.
– Отдохнуть бы, вашбродь, – подал голос бородатый, – и так умаялись, пока эту дверь чертову сковырнули.
Офицер нервно пожевал губами, потом достал часы и откинул крышку.
– Четверть часа, – скомандовал он, – а потом за дело.
Повернувшись к Голикову, офицер добавил:
– Как прибудут каменщики, пусть начнут ломать стены, но не прежде, чем я осмотрю каждый зал. Понятно?
– Так точно, – ответил ротмистр, – только сдается мне, тут на месяц работы.
– Плевать, – бросил офицер, – распорядись построить для них шалаши. И кухарку найми. Да не жалей ротной казны. Она тебе больше не пригодится.
– Так я и думал, – грустно ответил Голиков.
Офицер снова сел на табурет, вынул из внутреннего кармана футляр с сигарами и раскурил одну. Время от времени он поглядывал на часы, наконец звонко щелкнул крышкой.
– Все! Пора!
Федя со своего поста на дереве видел, как мужики, нехотя подхватив ломы и кувалды, втянулись в прямоугольник входа в Обитель. Он уже знал, как поступит дальше. Надо было спуститься и, переодевшись у Марфы Ипполитовны во что-нибудь победнее, перехватить артель каменщиков, чтобы вместе с ними попасть до двора Обители! Он уже собирался спуститься, как в доме что-то громко ударило, послышался странный шум и панические крики. Несколько мужиков выскочили из проема. Что-то случилось внутри – что-то страшное. Свидетельством этого был дикий вопль, несшийся из дома. Через минуту он оборвался.
Лефортово
– На обратном пути из дома в Лефортово… то есть этого дома, Крылов все-таки вычислил, что вы работаете не на канцлера Безбородко, а на саму Екатерину, – сказал доктор Галер.
Баронесса махнула рукой.
– Да. Я подумала, что так будет даже лучше – Крылов не осмелится мне отказывать, зная, что я – шпионка самой императрицы. Тем более он уже вычислил настоящего агента Безбородко – это был наглый типчик Крюгер, бывший драгун и вор, изгнанный из полка. Крюгер следил за нами.
– Это было нетрудно, ведь люди Безбородко перекупили вашего кучера Афанасия, – заметил доктор.
– Но я тогда об этом еще не знала. Крюгер настиг нас у самых ворот заставы. Мне пришлось предъявить офицеру письмо из дворцовой канцелярии с указанием своих полномочий. Я потребовала, чтобы Крюгера арестовали и посадили в камеру при доме обер-полицмейстера. Однако похоже, что у бывшего драгуна имелись и свои письма, потому как уже к вечеру он был на свободе.
Пока мы возвращались в Москву из Лефортово, меня занимали две вещи – что было в той шкатулке, которую умерший старик передал Ивану Андреевичу. И что он сунул в карман, когда я вошла. Крылов, вероятно, полагал, что я не заметила.
Со шкатулкой интрига разрешилась в тот же вечер. Крылов никак не мог ее открыть, но тут на помощь пришел его «камердинер» Гришка, шпион, приставленный Зубовыми. Шкатулка оказалась с секретом – крышка открывалась со стороны петель, а не замка. Петли были просто для отвода глаз.
– Да, – заметил доктор Галер, – просто, но хитро.
Старуха покопалась в рукописи и нашла место, в котором приводился текст письма из шкатулки.
– Вот, – сказала она, – интересное послание. Адресовано старому паралитику. Очень интересное! Я напомню: «Петр Яковлевич! Я получил твое письмо и вот что хочу написать тебе в ответ. Пять лет уже, как преставился мой отец. А с ним умерли и все его надежды. Мой брак, как ты понимаешь, окончательно ставит точку в вопросе наследования тайн рода. Я решил более не противиться судьбе и оставить все как есть. Пусть прошлое останется уделом мертвых, а живые пусть живут настоящим. Посылаю тебе архив, чтобы ты сжег его, и деньги, чтобы ты нанял рабочих и снес Обитель так, чтобы и камня на камне не осталось. Поцелуй от меня Кирилла Петровича. Денег, которые я присылал для его содержания, должно хватить еще долго, а буде кончатся – отпиши мне об этом, я пришлю еще. Заклинаю тебя, и сам ты забудь о своих обетах. Забудь об Обществе. Забудь обо всем». Дата: 15 ноября 1765 года. Подписи нет.
– Ну, – нахмурился доктор. – Петр Яковлевич – это тот самый сумасшедший старик-паралитик по фамилии Эльгин. Крылов потом выяснил, что он и его немая сестра – внебрачные дети сподвижника Петра Великого Якова Вилимовича Брюса. Официально Брюс умер бездетным, но сама фамилия Эльгины… Крылов говорил, что Брюсы владели в Шотландии городом Эльгин – отсюда и фамилия, которую он дал своим тайным отпрыскам. И герб, который до сих пор висит у вас в прихожей. Это герб Брюсов Эльгинских.
– Там все намного интереснее, – хищно улыбнулась старуха.
– Вы раскрыли тайну этого письма?
– Думаю, да. Итак. Старик принял Крылова за своего сына, который ушел в молодом возрасте из дома. И открыл ему тайну – он вовсе не отец этого самого Кирилла Петровича. Они с сестрой только выдавали себя за супругов и его родителей…
– Он – да, не отец. Но вот его сестра… Похоже, она родила мальчика от какого-то знатного вельможи, – подхватил доктор. – И этот сановник попросил Эльгиных усыновить мальчика.
– Да, – кивнула старуха, – очевидно, что это кто-то из Брюсов… И я изучила историю семьи. Этот ларчик тоже открылся так просто! У Якова Вилимовича ведь был старший брат – Роберт, по-нашему Роман Брюс, первый комендант Петербурга. Но он умер еще до кончины Петра Алексеевича, в 1720-м. Письмо же датировано 1765-м. Его сын, Александр Романович, умер в 1760-м.
– Так, – озадаченно сказал доктор, – все не то.
– Но у Александра Романовича тоже был сын – Яков Александрович Брюс. И он-то как раз благополучно дожил до 1791-го, будучи генерал-губернатором Петербурга и главнокомандующим в Москве. Этот Брюс женился в 1751-м на Прасковье Румянцевой, которая тогда была в большом фаворе у Екатерины. Он постоянно торчал на всех войнах, которые тогда велись, а она… она не скучала. Но вот что интересно… – Баронесса ткнула ногтем в дату написания письма: – Именно в 1765 году она родила сына. В год написания письма.
Доктор поморщился. Он уже так устал от рассказа, что начал путаться.
– Сына? И что это значит?
Баронесса де Вейль презрительно посмотрела на него.
– Поверьте, у меня были годы, чтобы постоянно думать об этой истории! Смотрите! Вот дом! Этот самый дом! Здесь жили брат с сестрой. Брат – охранитель Обители, поставленный сюда «Нептуновым обществом»! В Обители сидит не кто иной, как царевич Алексей, скрытый от всего мира. У его немой сестры рождается ребенок… Я предположила сначала, что ребенок – от царевича.