Он подал ей руку, чтобы Лиза смогла встать, а потом отвернулся, когда она попросила его – после сна мучительно хотелось воспользоваться ночным горшком, но тут такой роскоши не существовало. Пришлось поднимать юбку и справлять нужду прямо у стены
Быстро перекусив сухарями, сыром и несколькими глотками воды, они подошли ко входу в следующий зал.
– Итак, это Весы, – сказал доктор. – Что вы знаете про этот знак зодиака?
– Кажется, о них написано в «Альмагесте» Птолемея, – ответила девушка. – Но на самом деле это потом они стали Весами, а сначала назывались Клешни Скорпиона.
– Того самого? – Галер указал на стену предыдущего зала.
– Да. Весы – атрибут богини правосудия Фемиды. Фемиды Юстиции – с повязкой на глазах и мечом.
– Странно, что тут нет ее статуи, а только весы. И что же на них взвешивали? Прошения обеих тяжущихся сторон? – спросил доктор. – Или деньги, которые готовы потратить истцы на приговор в свою сторону?
Девушка пожала плечами.
– Добрые и злые поступки человека после его смерти.
– А что это за странный помост, который ведет к весам?
Действительно, по краям зала пол был сделан чуть ниже, образовывая в центре помост в виде овала с заостренными вершинами.
– Дайте мне ваш галстук, – приказала Луиза, потом присела на корточки и смела пыль с ближайшего острия. На камнях обозначилась ломаная линия, зигзагами уходившая к каменным весам.
– Странно, – пробормотал доктор.
Девушка встала рядом.
– Это и есть клешни, – сказала она, – если продолжить линию далее, до самого конца…
– Сомкнутые клешни, – кивнул доктор, – ловушка. Чтобы дойти до весов, мы должны пройти по клешням. Там, насколько я понимаю, надо будет угадать, на какой чаше весов добро, а на какой – зло. Предположим, слева добро, которое открывает дверь в следующий зал. Тогда мы должны поднять камень с чаши зла справа, чтобы камни в чаше добра перевесили. Но если мы перепутаем…
– Клешни распахнутся, и мы упадем, – прошептала Луиза.
– Понятно, – сказал доктор.
– Ерунда, – сказал голос, – это обман! Просто ты слишком серьезен. Подумай еще.
Галер удивился – несмотря на принятые вчера капли, голос сегодня не исчез, а все так же продолжал звучать в его голове. Это было неприятно. Похоже, он все-таки ошибся с тщательно выверенной дозой. Или старый аптекарь, пользовавший еще его отца, был прав – начинается привыкание, и настойка больше не оказывает нужного действия, заставляя принимать все большие дозы. Что делать? Отказаться от нее и усилием воли постараться самому обходиться без этих спасительных капель? Нет, невозможно. Болезнь не приходила по часам, но уж когда тьма наваливалась и из нее выползали чудовища… Именно поэтому пузырек всегда был в кармане. Однажды он пропустил приступ… Когда? Он помнил свой ужас, но не мог определить – когда это случилось – давно или…
– Твоя болезнь опасна, – сказал тогда старик-аптекарь, – с возрастом ужас становится все больше. Сознание бродит во тьме и сражается с чудовищами. Но лекарство опасно не менее, особенно если не рассчитать дозировку. Капли успокаивают сознание, прогоняют ужас. Но они имеют и свойство создавать иллюзии. Очень живые иллюзии. Впрочем, скорее приятные. Проблема только в том, мальчик, что чем дольше ты будешь употреблять эти капли, тем сильнее тебя будет затягивать их действие. И настанет день, когда пока широкая тропа между адом кошмаров и раем иллюзий, по которой тебе предстоит идти, сузится до размера волоса. А потом и вовсе исчезнет. Впрочем, к этому далекому моменту ты уже не будешь отличать, где реальность, а где иллюзия. И главное, где ты окажешься в этот момент исчезновения тропы – в аду или в раю.
Потом он посмотрел на отца Федора Никитича.
– Мне жаль, – сказал старик.
Отец ничего не ответил.
Аптекаря звали Елисей Андреевич Бомелий. А может быть, и по-другому, но память подсказывала именно это имя.
– Очнись! – приказал голос. – Вернись к реальности!
– Федор… Никитич! – вскрикнула Луиза. – Я больше не могу вспомнить ничего полезного!
– Скажи прямо, как тут пройти, – потребовал Галер у голоса. Девушка подумала, что он обращается к ней, и беспомощно пожала плечами.
– Все ее книжные знания тут не стоят и полушки, – ответил голос. – Закону плевать, прав ты или нет. Истину ты говоришь или ложь. Закон нельзя победить – он сожрет тебя, какую бы чашу весов ты ни тронул.
– Но что делать-то? – в бешенстве воскликнул доктор. Луиза посмотрела на него со страхом.
– Но закон можно обойти, – хохотнул голос.
Галер кивнул и, вскинув мешок на плечо, уверенно обошел и каменные клешни, и статую весов.
– Скажите, Луиза, – сказал он. – Бабка заставляла вас учить биографии сподвижников Петра?
– Да.
– Все это здание проектировал Ганнибал. И как я понял, в молодом возрасте. Вы помните что-нибудь про Ганнибала?
– Он был негр, – ответила Луиза.
– Так…
– И прадед Пушкина. Инженер.
– В записке Петра, которую показывала Крылову Прасковья Жемчугова, говорилось, что Ганнибал был не в России, когда разрабатывал чертеж.
Луиза закусила губу.
– Кажется, в молодости он учился в Париже. И там были какие-то скандалы с дамами…
– То есть, когда он рисовал планы всех этих машин, Ганнибал имел проблемы с законом? – спросил доктор.
– Да.
– Ну что же…
Федор Никитич подошел к двери и толкнул ее.
Дверь открылась.
Лефортово
– Марфа Ипполитовна! – закричал Федя, врываясь в сени. – Ты где?
– Туточки! – Хозяйка отозвалась из кладовой, тут же вышла, неся в руках большой старый горшок с выщербленными краями. – Чего ты такой взъерошенный? Случилось что?
– Осталась какая одежда от твоего мужа? Очень нужно переодеться.
Бабка с сомнением осмотрела юношу.
– Так не налезет на тебя его одежонка-то, – сказала она, – мой-то был пониже да пожиже.
– Все равно, неси скорее. Время не терпит!
Марфа подала плечами.
– Сейчас в сундук залезу. Погоня за тобой, что ли?
– Несите!
Марфа Ипполитовна поставила горшок прямо на пол и ушла в комнату, бурча. Скрипнула крышка большого сундука. Потом бабка появилась со стопкой старой, пропахшей нафталином одежды – портками, рубахой и сюртуком коричневого цвета с заплатами на локтях. Юноша протянул руки, чтобы взять у нее ношу, но Марфа неожиданно прижала ее к себе.
– Ты, милок, прямо скажи мне, не таи. Если ты убил старую барыню, то сознайся прямо. Твой грех – тебе и отвечать. А бежать – это пустое дело. Как жить будешь, когда совесть нечиста?
Федя посмотрел на хозяйку округлившимися от удивления глазами.
– Ты что, Марфа Ипполитовна, – сказал он обиженно, – не убивал я той старухи.
– Побожись!
Юноша быстро перекрестился.
– Что же, – ответила бабка чуть спокойнее, – как не поверить кресту святому? Но если ты, милок, соврал мне, то теперь и перед Богом будешь виновен.
– Не убивал, не убивал я! – сердито ответил Федя, выхватывая одежду. – Для другого мне нужно.
Он переоделся, отказался от предложения пообедать, но взял горбушку хлеба и огурец для перекуса. Потом молодой человек выскочил из двора – путь предстоял далекий, он и так устал, почти пробежав от Останкино до Лефортово – только раз удалось ему напроситься в телегу возчика дров, да и то ход лошади показался ему таким медленным, что, не проехав полверсты, юноша соскочил и пустился дальше на своих двоих.
Теперь предстояло добраться обратно, а сил почти не осталось. Федя боялся, что не успеет, пропустит артель каменщиков. Он добрался до Обители уже в темноте, снова влез на дерево, но, как ни выискивал, не смог определить – пришли уже каменщики или нет. К ночи похолодало. Одежда покойного мужа Марфы Ипполитовны была мала и от ветра не спасала. Федя стянул с себя кушак, привязался им к ветке, чтобы не свалиться невзначай. Однако усталость от далеких переходов взяла свое, и скоро он уже заснул.
Останкино
Утром прибыла партия каторжников, за которыми посылал жандармский офицер. Одетые в рванье, вонючие и вшивые, они выстроились вдоль стены, и сразу стало понятно, что московская жандармерия постаралась избавиться от самого отребья.
Офицер прискакал через час после прибытия артели и, не слезая с лошади, тут же закричал:
– Так, всем слушать внимательно! Видите этот дом? Сейчас вам раздадут инструмент. Вы войдете внутрь и начнете разбивать стены там, где я укажу. Не скрою, в этом чертовом доме есть ловушки. Их надо остерегаться. Но есть и хорошая новость – первые трое, кто исполнит всю поставленную задачу, получат прощение и пойдут по домам. Понятно?
Каторжные стали переглядываться и шептаться. Наконец один из них, небольшого росточка жилистый мужик с прозвищем Коротыш, спросил:
– А кандалы сымете? Или так в них попрем?
Офицер повернулся к старшему из пришедших с командой охранников:
– Снять с них кандалы!
– Вашбродь… опасно! – тихо возразил тот.
– Снимай. Или сам с ними пойдешь. Тогда и поймешь, что опасней.
Караул, прибывший с артелью каторжников, начал сбивать кандалы со своих подопечных, те развеселились и разбирали инструмент охотно – вероятно, долгое сидение в тюрьме так надоело преступникам, что они воспринимали нынешнюю ситуацию как способ развлечься.
– Ну, чего ломать-то? – спросил пожилой мужик с желтой всклокоченной бородой.
Жандарм дал знак, и конвоиры повели каторжников через проем выбитой двери внутрь. Там они остановились и начали озираться. Жилистый Коротыш указал на кровавое пятно, оставшееся со вчера, неуверенно сказал:
– Никак задавило кого? В лепешку, глядь, растерло, а? Чего-то того… братцы, не к добру это…
– Молчать! – приказал жандармский офицер. – Делай, как я скажу, тогда останетесь живы. Видите ту скульптуру со стариком? Ломай ее, за ней должен быть проход.
Каторжники опасливо обошли пятно и приблизились к статуе Кроноса. Офицер опасливо посматривал на потолок – не начнет ли снова свое смертельное вращение каменный серп? Но в этот раз обошлось – мысль о том, что механизм срабатывает при нажатии на определенный камень пола, оказалась верной. Жандарм обернулся к Голикову.