– Не надо сейчас, – сказала Оля строго. – Мне Любаша сказала, что если в эти сроки с мужем… сам понимаешь… ребенок родится раньше срока.
– Так и давай! – плотоядно предложил Горнич. – К вечеру разрешишься, и я уеду уже отцом.
– Я боюсь.
– Чего?
– Что будет больно.
– Ну! – Горнич выпрямился и укоризненно посмотрел на жену: – Ну потерпи немного, родная моя. Ведь все терпят.
– Вы, мужчины, совершенно не понимаете ничего в этом, – сказала Оля насмешливо.
– Но и ты еще ни разу не рожала, Оленюшка, откуда тебе знать, может, и не больно будет совсем? Говорят, у каждой это по-разному.
Жена махнула рукой:
– Поди лучше скажи Прокопию, чтобы начал тебя собирать. Когда ты уезжаешь?
– Утром. Рано. С курьерскими.
Оля переменилась в лице.
– Что-то срочное? Опасное?
Горнич покачал головой.
– Срочное. Но не опасное. Так, по архитектурному делу, представь себе.
Обитель
Жандармский офицер сидел прямо на постаменте, где сплелись огромный мужичина с развратной девкой, и мрачно смотрел на огромное скорпионье жало, свесившееся с потолка. На его окровавленный клык и на останки очередного каторжника. Оставшиеся в живых пугливо жались в коридоре, ведущем в следующий зал, и тихо переговаривались.
– Нужно еще людей, – сказал Горнич ротмистру Голикову, – пошлите за новой партией.
Голиков нахмурился.
– А дадут?
– Дадут.
– Слушаюсь.
– Оставьте мне двух ваших ребят. И чтобы ружья у них были заряжены.
Он покосился в сторону открытого прохода, а потом гаркнул громче:
– Эй, вы там! Отставить привал! Работайте дальше!
Наружу высунулась голова старика.
– Хлебца бы… И водички. Давно не жрали, ваше благородие.
Горнич кивнул. Да. Это правда.
– Слушай, Голиков, – сказал он ротмистру, – пусть сюда принесут хлеба и воды.
– Может, выпустить их наружу? – спросил старший охранник. – Все же люди, не скоты. Им и оправиться надо, до ветра сходить.
– Нет! – твердо ответил Горнич. – Выпускать не буду. Приказ все сделать быстро. Мы и так топчемся тут как… как беременные бабы.
Его лицо передернулось.
Ротмистр повернулся к своим людям и сделал распоряжения. Потом вышел вместе с ними, оставив только одного человека с ружьем. Голикову не хотелось оставаться тут, со страшными останками человека на полу. И с этим странным жандармом, которого как будто несло ураганом все вперед и вперед, увлекая вместе с ним и его самого, и его людей, и всю их прежнюю, такую простую и спокойную жизнь. Что же гонит этого безумца в перепачканном каменной пылью голубом мундире? Простой приказ? Внутренняя непонятная тревога? Сумасшествие?
Голиков вышел под серое темнеющее небо. Скоро ночь. Надо будет послать людей, охранять жандарма… Каких людей? У него тут меньше дюжины человек, да и то большинство – старики, доставшиеся от прежнего ротмистра Конишкина Платона Евсеевича, упокой Господь его душу! Двух утром он пошлет в Москву – за новой партией колодников, – пусть попросят охрану, сами не доведут. Остальным надо тоже поспать. На ночь Голиков отпускал своих по домам и сам шел в ближайшую деревню, где жил в старом пятистенке на окраине. Полагалось оставлять двух солдат на караул, ходить вдоль стен по двору, но это правило давно не соблюдалось. Караулили только днем, сначала по двое, а потом и по одному – остальные занимались своими делами: кто крестьянствовал, кто плотничал, кто промыслом пробавлялся. Нет, конечно, охранной ротой эти люди давно не выглядели, скорее сборище мужиков, за плату изображавших то ли солдат, то ли обычных сторожей при этой древней каменной хоромине…
Голиков вздохнул:
– Так, Митяй и Савельич, тащите хлеба и воды этим… Ну, кто внутри. Остальные… Ночевать тут будем. Терентий и ты, Слобожанин… и ты, Ванятка, сегодня встаете на караул внутри. Не спать, а то каторжники вас передушат. И что мне потом вашим бабам говорить, а?
– Боязно, Гаврилыч, – ответил Слобожанин. – Никогда мы внутря-то не ходили. Там же страсть, а? Механизмы всякие… И жандарм этот бешеный. Как анчутка, ей-богу!
– Жандарм, чай, в гостиницу укатит, в Москву, – ответил Голиков, – а вот завтра мы новую артель колодников притащим. Велено. И что мне с ними со всеми делать?
Мужики загомонили, но ротмистр прикрикнул на них.
Горнич посмотрел, как два охранника принесли еду и воду каторжникам, сам отказался. В зале стремительно темнело. Надо было и самому выходить наружу, отправляться на ночевку в Москву. Он думал – как там Оля? А если прямо сейчас рожает? Сердце как будто сжало в кулаке от тревоги по жене.
– Поели? – крикнул он артельщикам. – Еще светло! До темноты чтобы проломили мне проход в следующий зал.
Каторжники снова начали бурчать, но потом послушались – раздались мерные удары ломов и кирок, звук осыпающихся каменных кусков. Горнич снова сел на прежнее место, осторожно запустил руку за пазуху и вытащил медальон на цепочке. Щелкнул потайной пружиной – крышка медальона откинулась, открыв миниатюрный портрет Ольюшки, подаренный ему при венчании. Горнич поднес медальон к глазам – он почти не различал милые детские щечки и губки.
Тут он понял, что не слышит больше ударов. Щелкнув крышкой, он запихнул медальон к груди, встал и, подойдя к проходу, крикнул:
– Что встали? Еще светло!
– Вашбродь, – послышался голос одного из каторжников. – Смотри чего нашли!
– Что?
– Поди сюды.
Горнич вытащил пистолет, кивнул одинокому охраннику, мол, следуй за мной, и вошел в проход. Противоположная стена была разрушена не полностью – так, чтобы пролез человек, не более. Но колодники, вероятно, все уже перелезли в новый зал и удивленно охали.
– Да что там такое? – сердито крикнул Горнич. Охранник взял ружье поудобнее и дышал ему в спину.
Жандарм осторожно приблизился к пролому. В полутьме он увидел, как каторжники, стоя на длинных досках, положенных, чтобы не активировать камни-ловушки, толпятся неподалеку и что-то рассматривают у себя под ногами. Горнич обернулся к охраннику.
– Если что, стреляем, понял?
Тот сглотнул ком в горле.
– Не нравится мне это, вашбродь, не лезли бы вы.
Жандарм усмехнулся.
– А я и не полезу. Что я, братец, совсем полоумный, что ли?
Он подошел ближе к пролому и крикнул:
– Что нашли? Отвечайте!
Один из каторжников обернулся.
– Бабу! – крикнул он. – Голую! Вот те крест! Живую! Ты, вашбродь, пока не спеши! Постой там, мы тут сами ее оприходуем!
Горнич опешил. Неужели бандиты наткнулись на ту беглянку, которая вошла в Обитель под самым его носом вместе с доктором Галером? Это должна быть внучка баронессы! Но почему она здесь и где сам Галер?
– Стоять! Не двигаться! Кто сделает хоть движение – застрелю! – крикнул Горнич и, забыв обо всем, высунулся из пролома, чтобы получше рассмотреть несчастную.
– Куда ты! – выдохнул сзади охранник. Но было поздно. Прижавшиеся по обе стороны от пролома к стене каторжники схватили жандарма за голову и плечи и одним мощным рывком втащили внутрь. С треском порвался мундир, отлетели пуговицы. Горнич закричал. Охранник сунулся было с ружьем на изготовку, но тут же получил из пролома ломом в грудь и тяжело рухнул на камни, заливая их кровью.
– Еще есть кто? – крикнули, рассыпаясь, каторжники. – Заваливай, ребята!
Двое схватили выломанные глыбы и быстро перекрыли ими проход, а потом подперли досками с пола – теперь пробраться внутрь было почти невозможно. Еще трое держали Горнича и зверски избивали его, барахтающегося в пыли.
В эти минуты Горнич не думал ни о чем, он просто отчаянно сражался, чувствуя, как силы покидают его. Но эта борьба длилась недолго – старый колодник поднял кирку и обрушил ее на голову жандарма.
– Н-на, сука! – выдохнул старик, потом вытер пот со лба и сплюнул прямо в кровавое месиво лица жандармского офицера.
Обитель
Судя по состоянию, мертвец лежал тут уже очень и очень давно – в сухом воздухе Обители тело ссохлось, превратившись в мумию. Галер вытащил его из пещеры и перевернул. Потом стал внимательно изучать.
– Вот, смотрите, – он указал на грудь мертвеца, – здесь дыра. Значит, проход – ловушка. Туда идти нельзя. Должен быть второй тоннель. Луиза?
Девушка не ответила. Доктор оглянулся – она сидела в углу зала, подобрав ноги и обхватив их руками. Глаза ее были пустыми.
– Опять, – сказал голос. – Ты посмотри на нее!
– Луиза! – снова позвал доктор, но потом махнул рукой и склонился над мумией.
Покрой одежды и состояние ее ткани указывали, что трагедия случилась очень давно – возможно, десятки лет назад. Мужчина был одет по моде прошлого века, но скромно. Может, это грабитель? Но каким образом он проник так глубоко в Обитель, избежав ловушек предыдущих залов? Галер попытался расстегнуть пуговицы его кафтана, но нитки не выдержали, и пуговицы просто отвалились в пальцах Федора Никитича. Под кафтаном был бурый жилет. Галер вытер пот, распрямился и достал из своего мешка флягу с водой. Посмотрел на девушку, но она все так же оставалась бесчувственной. Тогда он выпил пару глотков, сунул флягу обратно в мешок и снова приступил к осмотру. В правом кармане покойного оказалась небольшая тетрадка в кожаном переплете. Она совсем рассохлась. Доктор очень аккуратно раскрыл ее и на первой странице прочитал: «Записки моего сердца».
– Кажется, это дневник, – произнес голос. – Что же, это все упрощает.
Галер сел рядом с мумией и перевернул еще одну страницу.
– Ужасный почерк, – сказал голос. Потом появился толстый, пожелтевший от табака палец, который прошелся по строчкам. – Определенно это дневник очень молодого человека. Просто ребенка. И никаких дат.
Галер прочитал: «Моя прежняя тетрадь кончилась. Продолжу тут. Рождество. Матушка подарила мне башмаки. Они не новые, но совсем хорошие и почти подходят мне. Я ее целовал и благодарил. Батюшка снова пил вино. Очень много. Утром был плох. К вечеру он извинился и тоже подарил мне – шкатулку со старыми монетками. Монетки медные. Я попросился в город, чтобы купить матушке на эти монетки что-нибудь в подарок. Но батюшка отказал. Снова отказал. А мне так хочется еще раз поехать в Москву!»