– Графиня! – поклонился Адам Александрович. – Вы, верно, видели в окно, как мы подъехали. Позвольте вам представить моего друга, Леонтия Васильевича Дубельта.
Ганская кивнула. Дубельт ответил ей таким же кивком. Возможно, в юности она была мила, но сейчас он нашел ее лицо очень странным. Несомненно большие, специально подчеркнутые тенями глаза под гордым разлетом бровей казались встревоженными. Маленький рот был сжат, но первым взгляд отмечал высокий – как будто она его подбривала – лоб.
– Я много слышала о вас, господин Дубельт, – сказала Ганская с легчайшим акцентом.
– Хорошее или плохое?
– В зависимости от того – правда это или нет. Садитесь, господа. Хотите чаю?
– Мы по делу, графиня, – сказал Сагтынский, садясь на краешек кресла. – Вы готовы?
– Да.
– Разговор касается приезда в Петербург в прошлом году господина Бальзака.
– Он был у меня, – кивнула Ганская. – Но вы же помните, я рассказала вам обо всем.
Сагтынский повернулся к Дубельту.
– В прошлом году Бальзак пришел в наше посольство в Париже и попросил въездные документы в Россию.
– Я помню.
– Мы тогда обсуждали, не стоит ли финансировать господина Бальзака для написания книги о России.
Дубельт поморщился. Год назад такая идея действительно обсуждалась, но он выступил против – во-первых, перед глазами тут же вставал призрак де Кюстина. А во-вторых, Бальзак был по уши в долгах, и из-за этого его даже не принимали во французскую Академию – чтобы не позорил высокое звание. А значит, при всем таланте его творческое будущее было под большим вопросом. Так что было решено денег Бальзаку не предлагать.
– Так вот, истинной причиной приезда месье Бальзака к нам была… – Сагтынский сделал изящный жест в сторону Ганской. – Графиня.
– Он влюблен в меня, – буднично пояснила Эвелина Ганская. – Оноре просит меня стать его женой.
– А вы? – спросил Дубельт.
Она пожала полными обнаженными плечами.
– Я не готова. К тому же мне надо выдать замуж дочь. Я не хочу рисковать ее приданым.
Сагтынский снова вмешался:
– В прошлый раз вы упоминали об этом вскользь, а я забыл. И вспомнил только сейчас. Вы говорили, что, когда Бальзак приезжал, к вам приходил литератор Крылов. Так?
– Да.
Дубельт с удивлением взглянул на Сагтынского.
– Вы могли бы вспомнить, о чем они разговаривали? – спросил Леонтий Васильевич графиню.
Ганская закатила глаза, и только тут Дубельт увидел, что они не просто большие, но и слегка выпуклые – тени должны были скрыть эту подробность.
– В основном о литературе, конечно, – сказала она, немного помолчав. – И об издательском деле во Франции.
– Так…
– Оноре упрекал Крылова в том, что он хочет издаваться через какого-то общего знакомого, хотя и сам он вполне мог устроить печать книги, если Крылов ее напишет. Я тогда подумала – какая глупость! Всем известно, что Крылов просто переписывал Лафонтена. Зачем эти испорченные русским простонародным языком басенки снова переводить на французский?
– Вы и правы, и не правы, графиня, – сказал Дубельт задумчиво, – басни Крылова в России читают очень охотно. Но переводить их на французский действительно было бы странно. А что Крылов ответил на предложение месье Бальзака печататься через него?
– Не знаю, – ответила Ганская, – конец разговора я не слышала.
Через четверть часа жандармы покинули голубую гостиную графини. Дойдя до площадки второго этажа, Дубельт остановился.
– Теперь все понятно.
Сагтынский кивнул.
– Думаю, Бальзак узнал от де Кюстина, что Крылов предлагал ему напечатать в Париже свои мемуары. И решил перехватить это дело – он постоянно бросается в авантюры, чтобы хоть немного заработать и отвязаться от кредиторов. Возможно, Бальзак и Крылов сговорились, если покойный Иван Андреевич, как ты говоришь, все-таки надиктовал свои воспоминания.
– Посмотреть бы, что там такое! – c досадой произнес Дубельт и стал натягивать перчатки.
– Полагаю, что-то, что могло вызвать интерес парижской публики. И уж точно не славословия его императорскому величеству. Во Франции он не особенно популярен.
– Да уж. Скорее наоборот.
Дубельт собирался спокойно продолжить спуск по лестнице, но потом вздрогнул и чуть не побежал вниз.
– Лео! – крикнул ему вдогонку Сагтынский. – Что случилось?
– Сейчас, – отозвался Дубельт, добежал до последней ступеньки, быстро обошел лестницу и остановился у неприметной двери.
– Что с тобой? – Адам Александрович, запыхавшись, встал рядом и увидел, что Дубельт указывает на пространство над дверью.
– Ты видишь эти буквы? – спросил Леонтий Васильевич.
Сквозь темно-розовую краску проступали «Н» и «О».
– Этого не может быть, – прошептал Дубельт. – Или совпадение, или какая-то чертовщина. Откуда здесь взяться «Нептунову обществу»?
В этот момент от дверей послышался шум и голоса.
Обитель
– Золото, медь и свинец, – пробормотал Галер. – На какую нажать?
– Я бы нажал на золотую, – весело отозвался Крылов.
– Почему?
– Потому что она золотая.
– А что было в легенде? Какую голову отрубил Геракл?
– Конечно, медную, – отозвался мертвый баснописец. – Ведь это был медный век, разве ты забыл?
Галер сосредоточенно кивнул и нажал на голову с изображением обозначения меди. Механизм под полом пришел в движение.
– Ой, – озадаченно произнес Крылов. – Надо было надеть галоши.
Вдоль стены открылись отверстия, в которые тут же хлынула вода.
– Так и должно быть? – встревоженно спросил Галер.
– Не думаю.
– Но вы же сказали – медная голова.
Крылов снова пыхнул сигарой. Они уже стояли по щиколотку в воде, и та быстро прибывала.
– Ну… логично было бы нажать на медную.
– Логично? Так вы не знаете точно, какую голову отрубил этот чертов переросток? – закричал доктор.
Вода поднялась до колен.
– Предположим, что лично я не утону, – спокойно ответил Крылов. – Мне даже интересно, намокнет ли сигара. Забавно, если смогу курить и под водой.
Галер выругался и с усилием вдавил в стену голову гидры с изображением знака золота. Сквозь шум прибывавшей воды он снова услышал гул механизма, а потом вода вдруг начала уходить.
– Вы идиот, – прошипел Галер.
– Это ты идиот, – усмехнулся Крылов. – Ведь если я у тебя в голове, значит, идиот – это ты.
Тем временем вода ушла совершенно, оставив только грязные лужицы на полу. Кусок стены с барельефом гидры сдвинулся, открыв проход.
Галер беспомощно оглядел свои штаны, полностью вымоченные, вынул из кармана склянку с отваром, потом сунул ее обратно, убедившись, что она не пострадала. И шагнул в коридор.
8Зал Близнецов
Обитель
Старик с усилием толкал шестом лодку против течения. Шли медленно, Федя сидел на носу, боясь пошевелиться – вода чуть не переплескивалась через низкие борта суденышка, рассчитанного на одного человека. Речная вода сочилась сквозь щелястое днище, но набиралась очень медленно. Федя прижимал к груди большой фонарь, выменянный у старика на шапку, и смотрел на берега, густо поросшие диким кустарником, – со стороны Тишину-речку можно было и не заметить.
– Далеко еще? – спросил он.
– Недалече, – отозвался дед. – Вишь как течение пошло – значит, совсем рядом.
Он почти до конца утопил шест в глубоком месте и направил лодку к левому берегу. Там, между двух старых балок, вдруг показалась кирпичная арка, густо поросшая мхом. Внутри рыжела толстая решетка. Из арки вытекал мутный и пенистый поток. Старик крякнул, налег на шест и подтолкнул суденышко еще ближе.
– Хватай за ветки, не удержу, – просипел он.
Федор несколько раз промахнулся, но потом все же уцепился за низко висящие ветви ивы и подтащил лодку ближе к арке. Потом, все так же прижимая фонарь одной рукой к груди, осторожно выбрался наружу. Лодка тут же приподнялась, освобожденная от чрезмерного веса.
– Плыви назад, не жди, – сказал Федя старому рыбаку.
– Бог в помощь! – отозвался тот, вытащил шест и позволил течению подхватить лодку и повлечь ее в обратном направлении.
Федя неловко повернулся к решетке. Скорей! Кровь стучала в голове – скорей, добраться до Луизы, спасти ее, прижать снова к груди, поцеловать послушные губы…
Башмаки проваливались в грязь. Свободной рукой он подергал замок – тот совсем заржавел. Оттуда, из прохода, доносился гул, как будто от работающих жерновов мельницы. Федя поставил фонарь у ног, прямо в грязь, достал из кармана сапожный молоток и начал бить. Глухой стук понесся по воде, ржавчина осыпалась мелким крошевом, но проклятый замок не поддавался. Надо было украсть у старика еще и топор… Денег хватило только на поездку по реке. А кроме шапки менять Федору было нечего. Молодой человек бил и бил, от досады сжимая зубы. Наконец в замке что-то треснуло, и он свалился в воду. Чуть не плача от радости, Федя бросил молоток, с трудом отодвинул решетку, схватил фонарь и протиснулся внутрь.
Свет проникал сюда совсем слабый – через решетку и ветви ив. Федя увидел небольшую каменную тропу вдоль потока. И выступ со следами воска. Он поставил на выступ фонарь, открыл стеклянную дверцу, положил кусочек сухого трута, а потом долго высекал огнивом искры, используя вместо кресала обратную загнутую сторону молотка. Наконец трут начал тлеть, а потом лампа загорелась ровным масляным светом. Закрыв дверцу, он осторожно двинулся вперед. Узкая каменная дорожка вела вдоль потока воды. Воздух был наполнен сыростью, пах речным илом и мокрым камнем. Но высокий свод прохода позволял идти прямо, не опуская головы. Молодой человек шел осторожно, вытянув руку с фонарем. Наконец стены разошлись. Федя остановился – свет фонаря освещал недалеко: справа по-прежнему оставался канал, гул жерновов стал громче, но стена слева исчезла – невозможно было определить, в какое помещение он попал, какой величины. Однако, судя по гулу, эта рукотворная пещера была очень большой.