– Вы имеете в виду…
– Именно.
Дом камергера
По широкой мраморной лестнице поднималась целая процессия. Впереди четыре дюжих лакея, одетые в ливреи с золотыми галунами, все в напудренных париках по моде времен Павла, несли большое кресло, обитое бордовым бархатом с серебряными лилиями на манер французских. В кресле восседала старуха. Ее жидкие седые волосы были тщательно уложены в полупрозрачную прическу, украшенную мелкими голубыми цветами – вероятно, искусственными. Лицо было густо напудрено, тонкие губы маленького рта плотно сжаты, как будто кто-то нарисовал на ее лице тире. Она смотрела немигающим взглядом вверх – прямо на Дубельта и Сагтынского. Позади кресла шли две дородные служанки с портшезами, в которых, вероятно, лежали вещи, необходимые при выездах бывшей камергерши.
– Анна Петровна Кутайсова, – тихо произнес Сагтынский.
Дубельт спустился на несколько ступеней и поклонился.
– Мадам Кутайсова, – сказал он, – позвольте представиться…
Камергерша подняла руку. Лакеи остановились на средней площадке. Одна из служанок торопливо достала из портшеза поменьше большой слуховой рожок из пожелтевшей от времени слоновой кости. Старуха сунула его в ухо так резко, что, казалось, вот-вот проткнет голову насквозь. И спросила, обращаясь скорее к лакеям:
– Что он говорит?
– Послушайте, мадам, – крикнул Дубельт так, чтобы Кутайсова его расслышала, – меня зовут Леонтий Васильевич. Я из Канцелярии Его императорского величества.
Старуха перевела на него глаза.
– И что вам нужно, сударь мой?
Дубельт указал на кладовку.
– Вы знаете, что означают эти буквы – Н и О?
– А! – камергерша махнула иссушенной рукой в кружевах. – Глупости!
– Нет, не глупости, – возразил Дубельт. – Я хочу открыть и посмотреть, что внутри.
Старуха подозвала к себе жестом одну из служанок.
– Что там внутри?
– Швабры, ведра и тряпки, ваша светлость, – ответила та. – Корней Потапыч хранит, чтобы убираться.
Кутайсова пожала плечами и снова повернулась к Дубельту.
– Вам нужна швабра, молодой человек? – спросила она безо всякой заинтересованности.
– Я просто хочу открыть эту дверь.
Камергерша снова обратилась к служанке:
– Ты заметила, как он одет, милочка? Это просто ужас, что мои дворовые люди так одеваются. Верно, воруют у меня. Пусть берет швабру и вымоет лестницу, но потом я хочу, чтобы его выпороли и переодели в нормальное платье. Передай Корнею.
Она постучала рожком по поручню кресла, лакеи подняли его и потащили вверх. Дубельт с Сагтынским пропустили эту процессию. Потом Леонтий Васильевич попросил:
– Адам, сходи вниз, разыщи дворников и поднимись с ними сюда. И захвати свечей или лампу.
Не дожидаясь, пока Сагтынский вернется с подмогой, открыл дверь кладовки и заглянул внутрь. Кладовка действительно была заставлена метлами, швабрами, а на веревках сушились тряпки. Дубельт дождался, когда поднимется Сагтынский с дворниками, и велел весь хлам вынести наружу. Потом взял принесенную лампу и вошел внутрь.
– И что? – спросил Адам Александрович из-за его спины.
– Одну минуту, – задумчиво ответил Дубельт, изучая стены кладовки.
– Что вы ищете, барин? – послышался бас старшего дворника – с седой бородой и крупным носом, это был, вероятно, тот самый Корней Потапыч, который по приказу камергерши должен был выпороть Леонтия Васильевича.
– Вот что! – Дубельт поднял лампу повыше. К дальней стене был прибит дощатый щит с крючьями, на которых висели мотки веревки. – Снимите его.
Щит был снят, а под ним оказалась еще одна дверь. Дубельт толкнул ее.
Дверь открылась.
Дневник
Кто мой Благодетель? Как его зовут и где он живет? Иногда от него приезжает посыльный и привозит подарки – мне, матушке и батюшке. Несомненно, это богатый человек – рядом с его подарками те, которые дарят мне иногда на праздники матушка с батюшкой, выглядят бедными и неказистыми. Вот бы вырасти, найти моего Благодетеля и сказать, как я ему благодарен. И еще попросить, чтобы он взял меня из дома и направил на учение куда-нибудь в Петербург или Москву.
Сегодня утром батюшка пришел ко мне, когда я читал, и сказал, что снег почти растаял и завтра мы поедем в одно место. Отец сказал, что это – очень важно. Не понимаю, какое место он имеет в виду? Может, это дом Благодетеля? Я спросил его, но отец рассердился и начал кричать, чтобы я перестал пресмыкаться перед Благодетелем, ведь тот ниже нас по крови. И что его богатство – ничто перед теми богатствами, которые ждут нас в будущем. Он снова был пьян. Я не понял, почему он сердится.
Вчера не мог писать – очень устал. Утром отец запряг коляску. Матушка одела меня тепло, хотя солнце припекало. Мы ехали долго, через лес. Потом лес кончился, и мы выехали на большую поляну. Там стоял дом, окруженный стеной. В стене были ворота с калиткой. Отец привязал лошадь возле ворот. Мы прошли в калитку. Потом отец открыл дверь дома и провел меня внутрь. В первом же зале он указал мне на скульптуры и рассказал, что это опасное место, если не знать способов миновать все ловушки. Я спросил, зачем он привел меня сюда? Батюшка ответил – он хранитель этого дома. И когда он умрет, я стану на его место. Я спросил – а кто живет в этом доме? Батюшка ответил – никто, только тайны. Потом он повел меня по залам, каждый раз нажимая на особые камни в стене. Отец сказал, что эти камни позволяют избегать ловушек. И велел мне запоминать их расположение. Так мы прошли весь дом и вышли во внутренний двор. Двор мне не понравился. Там есть могила с каменным крестом, старая изба, пересохший пруд и несколько сухих яблонь. Отец постоял перед могилой, потом достал из-за пазухи фляжку и выпил. Мы вернулись обратно тем же путем. Отец был молчалив.
Обитель
Он видел перед собой только часть центральной машины, или «жернова», как прозвал его из-за гула, с которым вращалось внутреннее колесо. Как было бы интересно зарисовать весь механизм, но и сам он, и невысокий кованый забор вокруг, закругляясь, уходили в темноту. Федя повернул снова вправо, к каналу, и скоро набрел на перекинутый через него мост – значительно больше тех, что поддерживали валы. Он пересек этот мост и пошел вдоль забора, пытаясь сосчитать, сколько таких валов сходилось к центру. Так он мог понять количество механизмов, которые приводились в движение «жерновом». Впрочем, это было скорее мельничное колесо, опущенное в быстро текущую воду. От шума немного закладывало уши, но Федя не обращал внимания. Время от времени он подвешивал фонарь к затейливой ковке забора, изображавшей переплетения струй, и лихорадочно зарисовывал все детали, оказавшиеся в его скудном поле зрения. Когда вызволит Луизу и выберется с ней из этого подземелья – а юноша ни секунды не сомневался в этом, – он приведет эти рисунки в порядок и… дальше его воображение умолкало.
Он потерял счет времени, но неожиданно что-то мелькнуло слева и впереди. Юноша с недоумением повернул туда голову и увидел тусклый луч света, прорезавший мрак подземелья сверху вниз. Тонкие пылинки танцевали в этом луче. Потом луч на секунду пропал, как будто его загородили.
В голове мелькнула мысль – это Луиза! Она поняла, что здесь, внизу, есть пространство, и решила сбежать через зал с механизмами. Федя быстро сунул блокнот за пазуху и повыше поднял фонарь, чтобы показать девушке, что он тут, что ждет ее. Что спасение рядом. Но даже сквозь гул колеса вдруг услышал грубую брань, выкрикнутую мужским голосом. И увидел, как в дыру протискиваются ноги в широких рваных штанах. Юноша в один момент открыл дверцу фонаря, задул фитиль и пригнулся. А потом начал медленно пятиться в сторону, не отрывая взгляда от дыры в потолке. Он не знал, кто эти люди, но вдруг почувствовал озноб опасности. Беспомощно оглядевшись, он с ужасом понял, что спрятаться за механизмами не получится – при всей своей величине они состояли из удивительно тонких деталей. Требовалось уйти как можно дальше – к противоположной стене. И молиться, что пришельцы быстро сообразят идти к выходу вдоль потока. Если, конечно, они планировали уйти отсюда. А вдруг это разбойники, которые устроили тут, внизу, свое жилище, где укрывались от полиции после отчаянных нападений? Но что, если они – каторжники, что, если они догнали там, в Обители, Луизу?.. Что они сделали с ней? Сердце юноши так сильно начало стучать о ребра, что он чуть не задохнулся и не выронил фонарь. И вдруг в голове зазвучал голос отца. Его спокойный, ласковый, но удивительно твердый голос, которым он обучал маленького сына премудростям географии, рисования и литературы.
– Не отвлекайся, пожалуйста. Решение нужно принимать взвешенно и во всеоружии.
– Да, батюшка, понял, батюшка, – как в детстве, кивнул Федя, повернулся спиной к дыре и быстро пошел вперед, выставив перед собой руку, чтобы не ткнуться в очередной мостик или механизм. Впрочем, он прошел несколько шагов и понял, что идти таким образом просто невозможно. Необходимо было хоть немного света. Сев на корточки и согнувшись как можно ниже, он снова разжег фонарь и прикрыл его полой. Быстро осмотревшись, он наметил себе путь и, не выпрямляясь, пошел вперед.
Через несколько минут Федя чуть не наткнулся на гнилую толстую палку, торчавшую из земли. Он остановился перед ней и перевел дух. Неподалеку виднелась другая палка. Вернее, это была не палка, а покосившийся крест. За ним – еще один. Федя крался вперед, все так же прикрывая фонарь полой одежды. Он насчитал не менее дюжины крестов – одни сохранились лучше, от других остались только обломки. Кладбище? Здесь, в подземелье? Но кого тут хоронили?
Наверное, он должен был испытать страх, но вместо этого снова пришло любопытство. Федя не боялся мертвых. Отец учил, что навредить могут только те, у кого есть душа. А если душа покинула тело, то оно становится безвредным.
Он уперся в стену. Подземелье закончилось. Федя погасил фонарь, убедился, что отсюда совсем не видно дыры в