Дубельт насторожился и быстро в уме просчитал – что и сколько он успел рассказать, а главное – показать Адаму Александровичу. В том числе и своими действиями. И своим интересом.
– Ты накинулся на этот архив, хотя очевидно, что в нем нет ничего про рукопись Крылова, – продолжил поляк, – а значит, тебя интересует нечто, связанное с прошлым «Нептунова общества». Нечто важное. Я прав?
Леонтий Васильевич покачал головой.
– Хорошо, понятно, – быстро сказал Сагтынский, – больше не буду спрашивать. Так что мы ищем?
– Ты прав, – устало ответил Дубельт, – этот архив подождет.
Сам он искал любые бумаги от Крылова. Но сообразил, что не посвящал Адама в историю с Обителью в Москве.
– Так что ты мне хотел рассказать про дом?
Сагтынский вернул папку в ящик.
– Этот дом принадлежал Николаю Петровичу Архарову. И он жил в нем вплоть до момента, как впал в немилость через год после воцарения Павла. Именно тогда он и продал дом камергеру Кутайсову. И уехал в свое тамбовское имение. Но вот что интересно! После смерти Павла Кутайсов также был отправлен в опалу уже Александром Павловичем. И уехал в свое имение – тоже под Тамбовом. Они не были соседями, но их имения располагались не так и далеко. Странное совпадение, да?
– Нет, – сказал Дубельт и поднял лист из своей папки со столбиком имен, – они оба состояли в «Нептуновом обществе», причем на довольно высоких позициях. Архаров был Лоцманом. Кутайсов – Офицером кают-компании. Тут еще много имен, правда, все это – уже умершие царедворцы прежних правлений.
– А фамилии де Вейль в списке нет?
– Адам! – предупредил Дубельт.
– Я просто думаю – справишься ли ты с этим один? – мягко спросил Сагтынский. – Что же касается меня, то даю честное слово, все, что ты мне расскажешь, останется в моей груди.
Дубельт помолчал.
– Хорошо, – сказал наконец Леонтий Васильевич, – если ты никуда не спешишь, я расскажу тебе все.
«Все, кроме последнего разговора с Бенкендорфом, конечно», – добавил про себя Дубельт.
Лефортово
Она пришла на следующее утро и долго смотрела на набросок заката, который Федя сделал накануне вечером.
– Да, так хорошо, – сказала девушка.
– Почему? – спросил Скопин.
– Обычно я весь день занимаюсь в библиотеке под надзором бабки. И только вечером могу сидеть у окна – оно выходит на запад. Так что я по-настоящему живу только во время заката. Пойдемте!
– Куда? – удивился Федя.
– В дом. Бабки нет, она уехала в столицу. А я не хочу стоять вот так…
Он быстро собрал мольберт и краски. Сердце билось часто-часто. Федор не ожидал, что так быстро попадет в заветный дом на холме, станет на шаг ближе к выполнению задания. Да и что таить – девушка нравилась ему. Впрочем, до сих пор он не общался с женским полом так близко и ни разу не был влюблен.
В старый дом он вошел медленно, как в древний языческий храм. И невольно сравнил с домом деда в Петербурге. Тот дом был пропитан жизнью – половицы в коридорах поскрипывали уютно, все время пахло готовящейся снедью, слышались голоса прислуги, печи топились непрерывно. Здесь же пахло сыростью, воздух был затхлый.
В прихожей он заметил старый герб.
– Это ваш? – спросил он девушку, но та только покачала головой:
– Нет. Это от прежних владельцев. Бабка купила усадьбу еще перед войной с французами. Я же вообще родилась в Севастополе, где тогда служил отец. Он был морской офицер. Сбежал отсюда.
Она привела его в гостиную и усадила перед окном. Федор обратил внимание на старинное кресло у камина. Наверное, здесь обычно сидит баронесса. Сама Луиза села на низкий пуфик, так, что смотрела снизу вверх на юношу. «Почему она так села? – спросил себя Федор. – И почему я так волнуюсь?»
Они разговаривали – сначала о какой-то ерунде, неловко. Потом она начала расспрашивать о самом юноше, и тому пришлось врать и уворачиваться от особо острых вопросов. В такие моменты Луиза смотрела на него внимательно. Потом толстая служанка принесла на подносе чай с баранками и пирожками. За окном потемнело от туч, начался дождь. Луиза подбросила дров в камин, и Феде доставился случай увидеть ее гибкую фигуру сзади. Он подумал, что хорошо было бы нарисовать ее. И не только портрет. Вот этот момент – когда она присела на корточках у камина спиной к нему. Он быстро выхватил блокнот, карандаш и стремительно сделал набросок, прежде чем Луиза повернулась. Она быстро поднялась и в два длинных шага очутилась у него, он только услышал громкое шуршание платья и ощутил горячее дыхание у своего уха.
– Зачем? – спросила она.
Федя густо покраснел.
– Простите, но композиция показалась мне…
Она выхватила у него блокнот и внимательно всмотрелась в набросок своей фигуры.
– Никогда не видела себя сзади…
Юноша сглотнул и выпалил:
– Хотите, я нарисую ваш портрет?
Она недоуменно взглянула на него.
– Ну, – продолжил он, снова смущаясь, – не уверен, что красками у меня получится… Разве карандашом, набросок…
Он тут же вспомнил карандашный набросок в спальне своего отца – портрет незнакомой женщины. И вдруг понял, что Луиза очень похожа на ту незнакомку…
– Странно, – пробормотал он.
– Что странно?
– Нет-нет, ничего. Это пустое.
Луиза кивнула, вернула блокнот и снова села на пуфик, глядя на юношу снизу вверх.
– И что, я должна позировать?
– Нет, просто сидите вот так и разговаривайте со мной.
– О чем?
– О чем угодно! Я сделаю набросок, а завтра снова приду, чтобы отработать детали…
Он помолчал, потом робко спросил:
– Можно?
Она пожала плечами.
– Хорошо.
Так продолжалось три дня – Федя приходил в старый дом, болтал с Луизой, рисовал ее, они пили чай. Иногда прогуливались по саду на заднем дворе – правда, он был сильно запущен. Тропинка была всего одна, за вишневыми деревьями никто не ухаживал. Они шли до руин небольшого фонтана, сидели на бревне у забора, потом возвращались. И с каждым днем Луиза становилась все менее общительной и все более молчаливой. Ее явно что-то тревожило. На третий день, когда они обошли фонтан и сели на нагретое солнцем бревно, Луиза вдруг схватила Федора за воротник и притянула к себе. Он опешил. И тут что-то острое кольнуло его в шею. Скосив глаза, он увидел в другой руке девушки стилет.
– Ответьте мне, господин болтливый художник, – неожиданно произнесла она злым придушенным голосом, – кто вы такой на самом деле? И что вам тут нужно?
Обитель
Это было… непривычно. Галер еще раз оглянулся – Крылов действительно исчез. Зато вдруг остро ощущалось одиночество. Никого не было рядом – даже девчонки, которая, возможно, уже прошла все залы и теперь находится бог весть где. Доктор снова осмотрелся и только тут увидел барельеф на другой стороне коридора – голова быка с острыми бронзовыми рогами, выставленными вперед, прямо на уровне его груди. Под слоем пыли на правой стене проглядывала карта. Левая стена была ровной – никаких подсказок. Галер вздохнул, закинул на плечо почти пустой мешок и сделал первый шаг. Мгновенно внизу зарокотало – голова быка впереди чуть дрогнула и пошла вперед. Галер моментально отпрыгнул обратно в коридор. Голова замерла.
– Черт тебя побери! – крикнул Галер. Но тут же успокоил себя – девчонка прошла этот зал, значит, нужно просто двигаться по ее следу и смотреть, куда она нажимала.
Снова наступив на первую плитку, он с облегчением увидел, что голова осталась неподвижной. Но как только наступил на вторую – противоположная стена снова пришла в движение. Теперь стало понятно – каждая плитка на полу заставляет рогатый барельеф двигаться. Значит, в какой-то точке они должны сойтись. Но что дальше? Почему-то Галер был уверен, что эта последняя плитка не остановит движение бычьей головы и та попытается пронзить его острыми бронзовыми рогами!
Он сделал еще шаг и отчаянно завертел головой – в поисках следов на стене. Проклятая девчонка ушла отсюда, но как?
Свет в окошках под крышей начал постепенно меркнуть – в полутьме залов и так было сложно что-то разглядеть, а теперь…
Вдруг Галер остро пожалел, что с ним нет толстяка-литератора. Даже если он – просто галлюцинация, это куда как лучше, чем вот так – остаться один на один с этой бычьей головой, с каждым шагом приближая острые рога под рокот подземных механизмов…
Сколько он ни вглядывался в стену справа – никаких отметин! Ни единой!
Подожди, сказал себе Федор Никитич, не паникуй. Сначала надо разобраться с картой. Что тут изображено? Европейские страны?
Он не особенно увлекался географией. Несколько раз просматривал старинные карты, выставленные в витринах книжных лавок. Но и только. И то его больше интересовали странные формы Африки и Америк. Форма! Италия похожа на сапог! Под пылью было почти не разглядеть, но, кажется, Галер нашел некий отросток, напоминавший женский сапожок. Значит, это Европа! Но при чем тут бык?
Галер сделал еще один шаг. Голова быка придвинулась ближе. Доктор прикинул – еще два-три шага, и рога упрутся в его грудь.
Машинный зал
– Мать твою за ногу! – удивленно присвистнул каторжник Лихач, растирая ушибленную при падении ногу. – Это что за подвал такой?
Старик Пудилов, после убийства жандарма ставший атаманом шайки, прищурившись, пересчитал своих людей – меньше дюжины. Если вырвутся наружу – не надо их распускать, лучше бежать подале от Москвы, а там и погулять можно по дорогам, пощипать проезжих. А потом… Потом он со своими людьми наведается в родную его Пудиловку. Там и перезимует. Места глухие, деревенских запугать – плевое дело. Кто за вилы схватится – того под лед. И на три месяца – тебе и брага, и припасы, и бабы. Хоть и не молод был старик Пудилов, а жадный был до жизни.
– Ну-ка, робяты, тихо! – крикнул он. – Ни черта не видно. Слушай! Может, чего и услышим.
– Как будто мельница там, – малорослый душегуб Милягин со сломанным носом указал вправо. – Слышь, гудит?