Но все это после ужина.
Итак, из собравшейся за столом четверки только он не провел день в трудах и заботах. Его жена и Анна трудились не покладая рук, украшая дом и готовясь к вечеринке по случаю Дня подарков. Правда, на поиски самих подарков им тратить время не пришлось, в этом не было нужды. Анна на два года старше Джереми, умение делать подарки унаследовала от матери и приготовила их еще месяц назад; шестым чувством она угадывала, кому и что нужно. А Джереми все оставлял на последнюю минуту. Его метод являл противоположность методу Анны и был куда менее успешным; сначала он думал о подарке, а уж потом — куда его пристроить. Кому подойдет эта маленькая коробочка? А эта коробочка, чуть побольше, она кому? Кто станет счастливым обладателем третьей коробочки? Когда приходило время дарить подарки, мысли Джереми следовали по проторенной дорожке. В этом году он решил всех осчастливить коробочками. Они стоили дорого, походили одна на другую, и в глубине души он их стыдился. Менять что-либо было уже поздно, но когда он думал о трех или четырех друзьях, которые останутся неокоробоченными, его терзали угрызения совести.
Так он молча корил себя, как вдруг услышал за окном пение.
— Э, да там христославы! — прогудел он ломающимся баском.
Все сразу смолкли, заулыбались.
— Хорошо поют, правда?
— В этом году их еще не было, — заметила миссис Марринер.
— Как же, дорогая, были — они явились несколько дней назад, но я их отправил, сказал, что христославы приходят под Рождество, но никак не раньше.
— Сколько их там?
— Кажется, двое, — ответил Джереми.
— Мужчина и женщина?
Джереми встал и отдернул занавеску. К подоконнику, выходившему в сад, пробиваемая лишь светом далекого уличного фонаря, прижималась тьма.
— Плохо видно, — сказал он, отходя от окна. — Но кажется, там мужчина и мальчик.
— Мужчина и мальчик? — переспросил мистер Марринер. — Это не совсем обычно.
— Может, они хористы, папа. А поют замечательно.
В эту минуту в парадную дверь зазвонили. Дом был достаточно старый, и, чтобы сохранить его облик, медную рукоятку звонка менять не стали. Когда кто-то за нее тянул, весь дом заметно вздрагивал, издавая странный пронзительный звук, будто теребили его сердечные струны, звонок же сперва тоненько позвякивал, а потом начинал безостановочно дребезжать. Марринеры к этому давно привыкли и улыбались, когда гости подскакивали на месте; но сегодня подскочили они сами. Они вслушивались: вот сейчас зазвучат шаги по каменным плитам вестибюля. Но никаких звуков не было.
— Миссис Парфитт придет только к стирке, — вспомнила миссис Марринер. — Кто пойдет и даст им что-нибудь?
— Я, — вызвалась Анна, соскакивая со стула. — Что мне им дать, папа?
— Ну, дай им шиллинг, — сказал мистер Марринер, доставая монетку из кармана. Даже если требовалась немалая сумма, она всегда у него была.
Анна порхнула к двери, лицо ее сияло, она так и жаждала одарить ближнего; через пару минут она вернулась куда более медленной походкой, с озадаченным и даже слегка испуганным видом. Она не села, а осталась стоять возле кресла, положив руки на его спинку.
— Он сказал, что этого мало, — сообщила она.
— Мало? — переспросил отец. — Так и сказал?
Анна кивнула.
— Ай да наглец. — Реакция отца часто была непредсказуемой, даже для членов его семьи; каким-то образом нахальство певца затронуло в мистере Марринере струну сочувствия. — Иди и скажи: споют еще одну песню, получат еще шиллинг.
Анна не шевельнулась.
— Папочка, разреши мне туда больше не ходить.
Все трое вопросительно взглянули на нее.
— Не ходить? Но почему?
— Мне не понравились его манеры.
— Чьи? Мужчины?
— Да. Мальчик — ты был прав, Джереми, это оказался мальчик, совсем маленький — стоял и молчал.
— Чем тебе не понравились манеры мужчины? — заинтересованно спросил мистер Марринер.
— Ну, не знаю! — Анна быстро задышала, пальцы впились в сцинку кресла. — Дело не только в манерах.
— Генри, я бы не… — умиротворяюще начала миссис Марринер, но вдруг на ноги вскочил Джереми. Ему было стыдно перед собой за то, что он так безответственно отнесся к рождественским подаркам, что он вообще безответственный по сравнению с Анной, хотелось как-то исправиться.
— Вот шиллинг, — сказала Анна, протягивая монетку. — Он его не берет.
— А вот их уже два, — произнес отец, подкрепляя слово делом. — Но при условии — пусть споют еще.
Пока Джереми не было, все сидели молча. Анна никак не могла успокоиться, мистер Марринер барабанил пальцами по столу, его жена разглядывала свои кольца. Наконец она сказала:
— Они теперь такие заносчивые, с чувством классового сознания.
— Дело не в этом, — возразила Анна.
— В чем же?
Не успела она ответить — если и собиралась, — дверь открылась и вошел Джереми, раскрасневшийся, возбужденный, но и торжествующий — он одержал победу над собой. Не подходя к столу, он остановился поодаль и посмотрел на отца.
— Он не взял деньги, — объявил Джереми. — Сказал, этого мало. И ты знаешь почему.
— Знаю почему? — мистер Марринер нахмурился, стараясь что-то вспомнить. — Как он выглядит, Джереми?
— Высокий, тощий, лицо впалое.
— А мальчик?
— Ему лет семь. Стоит и хнычет.
— Ты его знаешь, Генри? — спросила жена.
— Стараюсь вспомнить. Да, то есть нет, вернее, да; кажется я его знаю. — Все заметили, точнее сказать, почувствовали, как взволнован мистер Марринер. — Что ты ему сказал, Джереми?
Джереми набрал в легкие побольше воздуха:
— Я велел ему уйти.
— И он ушел?
Вместо ответа снова задребезжал звонок.
— На сей раз пойду я, — вступила миссис Марринер. — Может, я что-то сделаю для ребенка?
И она ушла, прежде чем вытянутая рука мужа успела ее остановить.
За столом снова воцарилось молчание, причем дети были поглощены не столько собой, сколько мерцанием в глазах отца — в них словно зажегся сигнальный фонарь.
Миссис Марринер вернулась не такой взвинченной, как ее дети.
— Думаю, он не опасен, — сказала она. — Слегка не в своем уме, но не более. Надо его ублажить. Он хочет видеть тебя, Генри, но я сказала — тебя нет. Ему, видите ли, мало того, что мы предлагаем, он хочет, чтобы ты дал ему то же, что в прошлом году, уж не знаю, о чем речь. Поэтому лучше дать ему не деньги, а что-нибудь другое. Джереми, выделишь ему одну из своих коробочек? Рождественская коробочка — прекрасный подарок.
— Он ее не возьмет, — вмешалась Анна, не успел Джереми открыть рот.
— Почему?
— Потому что не может.
— Не может? Что значит «не может»?
Анна покачала головой. Мать не стала тянуть из нее ответ.
— Ты просто чудачка, — заключила она. — Кто нам мешает попробовать? Кстати, он сказал, что они споют еще одну рождественскую песню.
Они приготовились слушать, и через мгновение раздалось: «Господь пребудет с вами, веселые друзья».
Джереми встал из-за стола.
— По-моему, они неправильно поют слова, — сказал он. Подошел к окну и приоткрыл его, впустив струйку ледяного воздуха.
— Закрой, пожалуйста!
— Сейчас. Просто хочу проверить.
Напрягши слух, они уловили слова:
Господь, убий хозяина,
Жену его убий,
Его детишек малых
Стороной не обойди.
Джереми затворил окно.
— Слышали? — хрипло вопросил он.
— Я, кажется, слышала. — Ответила миссис Марринер. — Но это могло быть «люби», слова так похожи. Генри, дорогой, не принимай близко к сердцу.
В дверь зазвонили в третий раз. Позвякиванье еще не затихло, а мистер Марринер с легкой дрожью поднялся на ноги.
— Нет. Генри, не надо, — попробовала остановить его жена. — Не ходи, ты только сыграешь им на руку. Ведь я сказала, что тебя нет.
Он с сомнением взглянул на нее, но тут звонок зазвонил снова, зазвонил еще громче.
— Скоро им это надоест, — сказала она, — открывать дверь не надо. Генри, не ходи, умоляю тебя.
Но он продолжал смотреть на нее, и она добавила:
— Не помнишь, сколько ты дал ему в прошлом году?
Муж ее раздраженно отмахнулся.
— Если пойдешь, возьми одну из коробочек Джереми, — посоветовала она.
— Им нужна не коробочка, — возразил он, — а пуля.
Он подошел к шкафчику и вытащил пистолет. Это был старомодный пистолет для стрельбы в тире, воспоминание о днях, когда отец Генри со своими ровесниками учился стрельбе из пистолета, а сейчас он как реликвия лежал в дальнем ящике шкафчика, лежал с незапамятных времен.
— Нет, Генри, нет! Успокойся! Там еще и ребенок!
Она вскочила на ноги, все остальные тоже.
— Оставайтесь на месте! — рявкнул он.
— Анна! Джереми! Не пускайте его! Остановите!
Но детей всю жизнь учили слушаться отца, они не могли за секунду избавиться от этой привычки и беспомощно смотрели ему вслед.
— Это ничего не даст! Ничего не даст! — вскрикивала Анна.
— Что не даст, милая?
— Пистолет! Понимаешь, я видела его насквозь!
— Что значит «видела его насквозь»? Он не тот, за кого себя выдает?
— Да нет же! Я видела его насквозь буквально. — Голос Анны стих до шепота. — Я видела, как уличный фонарь светил через дыру в его голове.
— Милая, милая!
— Да, и у мальчика тоже…
— Ты замолчишь или нет, Анна? — шикнул на сестру Джереми из-за оконной занавески. — Замолчи! Они о чем-то разговаривают. Теперь папа целится в него из пистолета… держит его на мушке! И палец на спусковом крючке — сейчас он выстрелит! Нет, не стреляет. Человек подошел ближе… совсем вплотную к папе! Он ему что-то показывает, что-то у себя на лбу — черт, жалко, нет фонаря, — ой, папа бросил пистолет!
Едва он сказал это, послышался какой-то стрекот; такой звук обычно сопровождает скороговорку радиокомментатора. Снова раздался голос Джереми:
— Он уходит с ними… уходит с ними! Они уводят его!
Они кинулись было к двери, но тут миссис Марринер бухнулась в обморок.