Разгон облаков
9 августа 1892 года, час неизвестен
В Индейских территориях прибор называется «зерцалом погоды», в Новом Акане – «зерцалом бурь». При всем сходстве задач они разительно отличаются от погодных барометров, используемых в Бостоне. «Зерцало бурь» представляет собой что-то вроде округлого горшочка с длинным изогнутым отростком. «Зерцало погоды» – стеклянная слезка, имеющая свойство проясняться, туманиться и становиться матовой в зависимости от изменений погоды. Мне даже случилось видеть, как в преддверии ливня в одной из них появились выпоты влаги.
Миновав сельские угодья, окружавшие Соленый, дорога углубилась в холмы. Поля, засаженные клевером, кукурузой, пшеницей, овсом, уступили место некошеным цветущим лугам и перелескам. Над головами понемногу собирались белые облака. Нош двигался ровным шагом, чуть кивая увенчанной рогами головой. За все долгое утро они не встретили на дороге ни единой живой души.
София не могла отделаться от беспокойства за Златопрут и других своих спутников. «Златопрут прислала мне знак, – твердила она себе. – С ними все хорошо. Небось сумеют о себе позаботиться. Что за глупость думать, будто они без моей помощи пропадут!»
Совсем покончить с сомнениями не удалось. Оставалось довериться авзентинийской карте и водительству Максин. Как-никак пророческая карта благополучно провела ее через океан, указала, как спасти саму Авзентинию. Уж верно, и сейчас направит куда следует?..
Между тем путешествовать с Ношем и Горькосладом оказалось попросту здорово, хотя почти никаких вещей они с собой не везли. Нош отлично знал дорогу, Горькослад с неослабным вниманием следил за всем, что их окружало. Он по-прежнему утверждал, будто неспособен считывать мысли, но Софии упорно казалось, что именно этим он все время и занимался, временами угадывая ее помыслы прежде ее самой. Он протягивал флягу еще до того, как она почувствовала жажду. Просил Ноша остановиться, и тогда только она понимала, что успела устать.
– Это верный путь, – сказал он, когда тропа превратилась в темноватый тоннель, перекрытый густыми ветвями. – Я много раз здесь проезжал.
– Спасибо, что предупредил, – отозвалась София.
«Наверно, почувствовал, что мне стало не по себе. Откуда еще он мог знать, что я усомнилась, туда ли мы едем?» Уж верно, тут не обошлось без его особых способностей: зря ли он мысленно беседовал с Ношем, прислушивался к голосу клима… А может, Горькослад инстинктивно улавливал малейшие знаки от всего живого, что его окружало?.. «Должно быть, это связано с существами, не ведающими времени», – сказала она себе.
– Златопрут называла тебя тучегонителем, – проговорила она вслух, оглядываясь через плечо.
– Верно. У нас вся семья такая.
– И это значит, что у вас чувства времени нет, – сказала София.
Горькослад слегка улыбнулся:
– Конкретно такое определение у нас не в ходу, но, полагаю, и так можно сказать. Мы же говорим: «Разгонять облака времени». Вот почему в среде элодейцев мы известны как тучегонители. А сам я вижу дело так: я могу изгибать нечто такое, что для прочих людей является жестким и неподатливым. Представь, каково бы пришлось людям, утратившим способность сгибать колени. Не очень-то побегаешь, правда? А мы, тучегонители, умеем «сгибать» время. Так гораздо проще сквозь него плыть.
Глядя вперед, София улыбнулась сравнению:
– Значит, быть тучегонителем – все равно что парой лишних коленок обзавестись?
– Почему нет, – рассмеялся Вещий.
– Верно. Я на это никогда в таком ключе не смотрела. – София помедлила. – Понимаешь… у меня тоже это есть. Свойство, которое я с детства привыкла называть «сломанными часиками». Последнее время я стала иначе к нему относиться. Златопрут сказала, что такое качество роднит меня с вами – тучегонителями.
– Очень может быть, – задумчиво проговорил Горькослад. – Я это заметил в тот же миг, как мы тебя на вокзале нашли.
Он снова предвосхитил ее вопрос.
– Но каким образом?..
– Трудно объяснить. Я как заглянул тебе в глаза, так и увидел, что ты разом просматриваешь множество разных вариантов, разных возможностей. Ты, несомненно, растягивала время. Туман крайне затрудняет приведение мыслей в порядок, но если уж ты сумела сделать это, даже как следует надышавшись, – похоже, ты впрямь способна «разгонять облака»…
София поразмыслила над услышанным:
– Значит, вот каким образом ты умудряешься все замечать? Тоже время растягиваешь?
Горькослад не ответил. Краем глаза София рассмотрела его лицо: он тоже задумался.
– В каком-то смысле да, – проговорил он медленно. – Но не только, вернее, не столько. – Он негромко рассмеялся. – Забавно: я никогда не пытался истолковать это словами, поскольку мы все просто знаем. Но дай-ка попытаюсь!..
София ждала, и он заговорил снова:
– Растяжение времени – лишь первый шаг. Он как бы дает тебе пространство для маневра. Следующий шаг – умение особым образом использовать дарованное пространство.
Нош остановился. Путники добрались до неглубокого ручья, журчавшего среди замшелых камней.
– Нош хочет, чтобы мы починили переправу, – сказал Горькослад, соскакивая на землю.
Он протянул руку Софии, но она по его примеру перекинула ногу и сама съехала с лосиной спины.
– Нужно положить на место вон те бревна. – Горькослад указал на несколько березовых жердей, уложенных прошлым путешественником и съехавших в воду.
Ступив в ручей, Вещий стал вытаскивать жердь. София принялась помогать.
– Представь, что тебе отведен час на то, чтобы к кому-нибудь присмотреться, – не прекращая работы, продолжал Горькослад. – Все, что от тебя требуется, – наблюдать за людьми и делать выводы о том, чем они заняты. Ты успеешь немало узнать, верно? Даже если ты и не самый наблюдательный из людей!
– Верно подмечено…
– А если тебе дадут год на то, чтобы слушать деревья, ветер и дождь? Их голоса, сплетения звуков… Тоже небось массу всего выяснишь о том, как они живут!
– Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду!
София положила последнюю жердь вплотную к остальным и выпрямилась, вытирая ладони о потасканную дорожную юбку.
– Примерно таким образом тучегонитель, – сказал Горькослад, быстро ополаскивая лицо водой из ручья, – и создает пространство, о котором я говорил. Создаешь час – и употребляешь его на то, чтобы за кем-нибудь подробно понаблюдать. Сколько всего узнать можно! Или создаешь целый год – и вникаешь в жизнь деревьев и ветра. А с точки зрения обычного человека проходят мгновения. Вот людям и кажется, что мы некоторым чудесным образом все видим, все знаем, хотя на самом деле секрет лишь в особом обращении со временем. В том, чтобы нужным образом его растянуть и, войдя внутрь замершего мгновения, сделать необходимые наблюдения.
Горькослад сплел пальцы, подсаживая Софию обратно на спину рогатого скакуна.
– Готов мостик, Нош, – сказал он, устраиваясь у девочки за спиной.
Лось благодарно хрюкнул и вошел в прохладную воду, с удовольствием поглядывая на обновленную переправу.
– У него невероятная склонность заботиться о других, – пробормотал Горькослад, обращаясь к Софии. – Я столько мостиков за последний месяц поправил, что уже и не сосчитать!
Она с улыбкой похлопала Ноша по шее:
– Какой же ты добрый…
– Это не он добрый, а я! – возразил Горькослад. – Нош небось ни разу мне не помог!
Лось повернул громадную голову и холодно уставился на юношу. София рассмеялась.
– Вообще-то, я думал, ты уже знаешь, как это делается, – продолжал Вещий. – Раз уж смогла прочесть карты, которые мне показывала…
София в смущении покачала головой:
– Я… это само как-то случилось. Я просто заснула, держа рог в кулаке, и увидела воспоминания во сне. Никакого умения не понадобилось.
– Ага, теперь ясно, – сказал Горькослад. – И нечего тут стесняться, – добавил он, заметив реакцию Софии, хотя она смотрела в другую сторону. – Я тебя научу, как делать то же самое наяву.
– Я видела кое-что в одном воспоминании Ноша, – помедлив, проговорила София. – Долину, группу деревьев… Туда входили два человека. Ты называл их скорбящими…
Горькослад вновь помолчал.
– Да ты зришь в корень, – очень серьезно ответил он наконец. – Когда остановимся на ночлег, дашь мне на эти карты взглянуть? Хочу понять, что в них еще есть.
– Конечно!
В ветвях над головами печально прокричал лесной голубь. Захлопал крыльями, улетел. Лес стоял тихий и неподвижный, воздух отдавал сыростью.
– Роща, о которой ты говоришь, – вместилище тайны. Эту тайну я не могу разгадать вот уже два года, – вздохнул Горькослад. – Растет она в Черепашьей долине, известной мне с самого детства… правда, рощи тогда там не было. Я ее впервые обнаружил в мае девяностого года, она была совсем маленькая: всего дюжина гигантских деревьев. Мне сразу показалось, что они не на месте стояли. Я таких никогда не видал, только слышал элодейские рассказы о подобных лесах у Тихого океана. Не знаю, много ли ты во сне видела, но мы с Ношем не раз туда возвращались… Последнее время, правда, реже, потому что я занялся поисками Дурман, но прежде то и дело заглядывал. Так вот, мы почти неизменно наблюдали, как туда входили скорбящие. Там они замолкали – и более не показывались. Я тоже хотел проникнуть туда… представь – не смог! Древний просто отталкивал нас, а с ним не поспоришь. Так мы и не продвинулись дальше одного места на склоне, с которого и до сих пор наблюдаем.
В той роще что-то очень странное происходит, а что – понять не могу. Нынешним летом, с тех пор как древний перестал со мной говорить, я только в Черепашьей его присутствие ощущаю… А еще тот лесок превеликий страх окружает!
У Софии заколотилось сердце.
– Да! Златопрут узнала от Сенеки… это сокол, который путешествует с нами… Она узнала, что клим чего-то очень боится. И будто бы этот страх связан с каким-то местом на севере!
– Так и есть. Знать бы еще, чего именно он боится. И почему? – Вещий сокрушенно вздохнул. – Не понимаю…
– Те скорбящие, – спросила София. – Они… это лакримы? Люди без лиц?
– Да. Мы привыкли называть их скорбящими, но слово «лакримы» тоже к ним применяют.
София задохнулась. Сердце понеслось вскачь, она с силой вцепилась в жесткую шерстку Ноша. Девочка задумалась о долгом поиске, начавшемся в Бостоне. О путешествии в Папские государства, о проникновении в Темную эпоху и потом в Авзентинию, о возвращении с авзентинийской картой в руках… И все ради того, чтобы отыскать единственных на всем свете людей: Минну и Бронсона Тимс, ее родителей, пропавших давным-давно… и превращенных в лакрим. В скорбящих.
– Что такое? – негромко спросил Горькослад.
– Златопрут однажды обмолвилась, будто тучегонители способны исцелять лакрим… Она вроде даже видела, как происходит восстановление. Это действительно так?
– Да. Если, конечно, они еще сохраняют плоть и кровь, не став окончательно призраками. Ты, может быть, слышала, что странствия лишают их вещественности? Скорбящие как бы растворяются в потоке воспоминаний, что обрушивается на них в миг разделения эпох. Так вот, пока они сохраняют телесность, тучегонитель может вмешаться в эти воспоминания, растянуть время и просмотреть их все по очереди, пока не найдет собственные воспоминания скорбящих. Когда он извлекает их из общего половодья, скорбящий обретает индивидуальность. Это как смотреть на поле цветущей горчицы: все вместе – сплошной желтый разлив, а сорви один цветок – и он превращается в отдельное существо со стеблем и лепестками… Так что – да. То, о чем ты говоришь, вполне возможно.
– А мы в эту рощу заглянем? – трепетно спросила София.
– Нам как раз по пути: она недалеко от Оукринга. Боюсь только, там все как всегда и приблизиться мы не сможем. – Рука Горькослада успокаивающе легла ей на плечо. – Тебя потрясло что-то… Не расскажешь?
– На самом деле это главнейшая причина, почему я вообще здесь, – еле слышным голосом ответила София. – Ты вот ищешь сестру, а я – родителей. Я еще маленькая была, когда их в лакрим превратили. И у меня есть основания полагать, что они направились как раз к Жуткому морю. Думается, то место… роща в долине… Может статься, именно там я наконец их и найду.
Пепел посыпался после полудня. Небо окончательно затянуло, чуть позже надвинулись знакомые желтые облака. София встревоженно наблюдала, как они делались все плотнее и ниже, пока не повисли над самыми макушками деревьев.
– Видишь? – неизвестно зачем указал на них Горькослад. – Мусорные облака!
София не ответила. Скоро полетели первые хлопья, легкие, сероватые. Они разваливались на ладони, вправду напоминая тающий снег.
– Теплые… – сказала она.
– Именно, – отозвался Горькослад. – А запах заметила?
София понюхала свою ладонь:
– Пахнет как зола от костра.
– Должно быть, облака несут сюда пепел от далеких пожаров. Но зачем – даже отдаленно не представляю…
Нош продолжал неутомимо шагать. Пепел припудрил его рога, а скоро и тропинку и деревья по сторонам усыпала сероватая пыль. Лось издал хриплый звук, в котором София не сразу распознала кашель, и затряс рогатой головой.
– Впереди вода, – утешил его Горькослад.
Казалось, с каждым шагом засыпаемый пеплом лес становился все безмолвней и неподвижней. Даже в ручье, к которому Нош склонился промочить горло, по поверхности воды тянулись серые струйки. Нош негромко, встревоженно поревел. Вещий невесело рассмеялся в ответ.
– Что он говорит? – спросила София, когда двинулись дальше.
– Говорит, соскучился по зиме – и древний милостиво ниспослал летнего снега! – Горькослад покачал головой. – Боюсь, не могу с ним согласиться…