Гарсон подал ей блюдо с открытыми ракушками и налил шампанское в фужер.
– Это пока вы молоды. А что дальше? У всех, кто продолжает жить, впереди зрелость и старость, а в старости чарльстон и беспорядочный секс уже не столь привлекательны. Вы готовы лишить себя на всю жизнь семьи, детей, близких и благосостояния ради счастья выпивать с Кокто?
Она лениво размазала масло по хлебу.
– Великая война научила нас, что благоразумное существование с рассчетом на будущее глупо и недальновидно. У меня впереди нет никакой старости. Я буду жить как хочу и только до тех пор, пока хочу. Все в моей судьбе будет на моих условиях, даже моя смерть.
Я с тревогой подумал о Елене, подражающей этим «бабочкам-однодневкам».
– В таком случае это будет короткая жизнь и одинокая смерть.
Острым ножом Марго отскоблила сбрызнутого лимоном, скользкого зеленоватого моллюска от створки раковины.
– Я свободна сексуально, финансово и эмоционально. И могу лишь пожалеть тех, кто прыгнул в ловушку брака и моногамии. – Она приподняла ракушку и жадным, долгим глотком выпила устрицу. – Вот, скажем, устрицы – прекрасная вещь, но кто хочет питаться одними устрицами? В супружеском сексе присутствуют все три классических атрибута трагедии: постоянство места, действия и участников. Брр!
– Что же трагедийного в занятии любовью с тем, кого любишь? Устрицы могут надоесть, хлеб и вода не могут.
Она поморщилась:
– Ах, оставьте! Любовь выдумали, чтобы женщины ни о чем другом не думали, чтобы держать их в неволе брака. Но теперь, оказывается, даже провинциальные домохозяйки пытаются подражать парижанкам: объявляют себя художницами, писательницами, дизайнерами, на худой конец, шляпки мастерят – кто во что горазд! И поверьте мне, они очертя голову бросаются в объятия других мужчин. Но вы тоже хорош: бросили супругу дома ради встречи со мной – опасным исчадием всех декадентских пороков.
– Не преувеличивайте вашу опасность для меня. Я встретился с вами не ради ваших довольно заурядных пороков, а потому что пытаюсь защитить свою ни в чем не повинную жену, невольно попавшую в эту жуткую историю. Полиция не думает, что это было случайное убийство, а значит, убийца – кто-то из знакомых Люпона. Так что я решил расспросить вас о его окружении. А вы зачем искали нашей встречи?
– Я, как вы заметили, заурядное порочное существо. Но хочу я точно того же, чего и вы, – сделать все, чтобы полиция нашла виновника. Убийца лишил меня богатого, образованного, талантливого друга и великолепного любовника. Что же касается вашей жены… Вам, конечно, делает честь, что вы так верите в ее невиновность, но газеты пишут, что Ив-Рене был ранен после того, как побежал догонять ее, да и полиция считает ее главной подозреваемой, не так ли?
– Не верьте газетам. – Я лениво покручивал бокал мюскаде, вдыхая легкий аромат морских водорослей. – Вы же не верите им, когда они уверяют, что Люпон обожал свою супругу?
Она настаивала:
– Может, ваша жена скрывает от вас, что произошло между ней и Ивом-Рене, когда он догнал ее? Похоже, она побежала от него к реке. Не исключено, что он настиг ее и попытался там овладеть ею. Она была вынуждена защищаться, это объясняет, почему выстрел был сделан почти в упор. Это была практически самозащита.
Я на мгновение прикрыл глаза, глубоко вдохнул и медленно выдохнул:
– Значит, этот неотразимый обольститель мог попытаться изнасиловать мою жену?
– Люпон не был джентльменом. Он любил завоевывать силой, а не вымаливать подачки. Возможен и другой вариант, но вряд ли он понравится вам больше: после того как Ив-Рене добился своего, он мог оскорбить вашу провинциальную жену, дав ей понять, что на этом приключение закончилось.
Она пила шампанское, а меня поила бесовским зельем. Мюскаде не мог смыть появившийся во рту отвратительный вкус прожеванного окурка.
– Так мог повести себя мужчина, который любил вас?
– Люпон был бабником. Он мог любить меня и все-таки не пропустить новую юбку. Ну и что? Вы думаете, я сидела дома и ждала его?
– А разве нет? Вы не сидели дома? Мне казалось, ваше алиби именно в этом и заключается.
По-видимому, обедающая в ресторане публика опознала Марго: люди за соседними столиками стали перешептываться и указывать на нас. Она замечала их взгляды с явным удовольствием. Теперь я понял, почему любовница Люпона выбрала такое людное и модное место для нашей встречи – светская «бабочка» твердо намеревалась поддерживать возникший интерес к своей особе.
– В тот день – да, по счастью, я была дома. А у вашей жены были и причина, и возможность застрелить беднягу.
– Давайте пока оставим мою жену в стороне. Наверняка у преуспевающего арт-дилера были и более непримиримые враги. Кому его смерть была выгодна?
Марго сняла очки, у нее оказались ядовито-крапивные глаза.
– Вдове, конечно. Одри Люпон очень выиграла от своевременной смерти супруга: он хотел разводиться, и при разводе она потеряла бы все, а теперь вдовушка оказалась свободной и богатой… – Марго покончила с устрицами, зачерпнула серебряной ложечкой горку икры, отправила ее в рот. – Ив-Рене наверняка огорчился бы, узнав, что коллекция его драгоценных часов, портсигары, винный погреб и все сто лошадиных сил его «Бугатти» уплывут к прощелыге Бартелю. А Одри достанется лошадиная сила самого Антуана.
– Все это при условии, что Люпон действительно собирался разводиться. Знаете, мужчины делают это значительно реже, чем обещают любовницам. В любом случае у Одри есть алиби, и покамест не обнаружилось никаких доказательств ее вины. Похоже, кто-то другой оказал ей эту неоценимую услугу.
– На ее месте я бы все равно не спала спокойно.
Чем старательнее Марго изображала женщину, свободную от пут традиционных женских слабостей в виде любви, сострадания и преданности, тем очевиднее становилось, что она полностью порабощена ненавистью, завистью и ревностью. Свято место пусто не бывает.
Я заинтересовался:
– Почему? Мне кажется, неспокойно было быть женой Люпона. Вдовой, как вы сами только что отметили, гораздо комфортнее.
– Марсель Додиньи от нее не отвяжется.
– Додиньи? Я повсюду слышу это имя. Расскажите о нем.
Она презрительно сморщила нос:
– Люди сведущие будут уверять вас, что Додиньи всего-навсего жалкий шут, неудачник, уволенный из всех галерей и музеев Парижа, свихнувшийся от зависти к знаменитому собрату. У Ива-Рене было громкое имя, незыблемая репутация и бешеное везение, а у Марселя – жалкая пустующая лавка. Пока Люпон натыкался на редчайшие раритеты и выгодно продавал их, пока он выпускал книгу за книгой и составлял экспозиции музеев и дворцов, Додиньи торчал в «Полидоре», злобствовал и строчил кляузы в Синдикат антикваров.
– Какие кляузы?
Марго манерно слизнула с ложечки черный бисер икры. Посмаковав, ответила:
– Додиньи вообразил, что Люпон подделывает антиквариат, тем самым вторгается в историю Франции и фальсифицирует ее прошлое. Постепенно его охватило безумие. Он принялся громко обличать Люпона. Выведение соперника на чистую воду стало целью его жизни. Ив-Рене был очень подходящим человеком для ненависти: успешный, бонвиван, надменный, удачливый, любимец женщин, баснословно богатый. Пока Люпон был жив, никто не желал даже слушать полоумного. Но теперь, без авторитета, знаний и связей Люпона Одри станет намного труднее защищаться от нападок Додиньи.
– А Люпон действительно был баснословно богат?
– Судите сами: парижская квартира, загородный дом в Нёйи-сюр-Сен, дом в Испании, картины, предметы искусства, роскошный «Бугатти», декорированный самим Ле Корбюзье. Ив-Рене хвастался, что одной только старинной мебели у него на пару миллионов. Он любил и умел тратить деньги, ему их требовалось очень много, и много у него имелось. Пожалуй, больше, чем может заработать первоклассный эксперт и дилер антиквариата.
– А как относился сам Люпон к обвинениям Додиньи?
Она заправила в мундштук новую сигарету, закинула голову, пустила ввысь кольцо дыма.
– Не так равнодушно, как старался показать. Люпон был его учителем и отдавал должное знаниям и дотошности своего ученика. И я точно знаю, что Ив-Рене нервничал.
– Люпон действительно занимался подделками?
Марго усмехнулась, полюбовалась своими безупречными ногтями.
– Ив-Рене был самым лучшим экспертом антиквариата Франции. Он любил издеваться над окружающими, ему нравилось оставлять людей в дураках и доказывать свое превосходство. Он был тщеславен, стремился к совершенству. Он был современным Растиньяком, он хотел доказать всему Парижу, что он лучше всех. И Додиньи, со всей его эрудицией и одержимостью, не тот противник, который мог бы справиться с Люпоном. Додиньи, как я поняла, – неприятный, всех раздражающий холерик и истерик, а Ив-Рене, если хотел, был само обаяние. Он умел быть полезным и даже необходимым для нужных людей. Все парижские антиквары поддерживали Люпона, потому что все, что делал Люпон, было совершенно. У него был абсолютный вкус. И он устанавливал вкус всего Парижа.
– Как выглядит Додиньи?
– Я с ним незнакома, но Ив-Рене всегда издевался над его жалким видом. По его словам, Додиньи – лысый носатый очкарик и в своем неизменном заношенном сюртучке цвета желчи выглядит вечным студентом.
Это жестокое описание совпадало с приметами неизвестного, рыскавшего по рю Кардинал Лемуан, вот только сюртучок гарсон не упомянул. Но если сюртучок пострадал в драке с Люпоном, было бы разумно сменить его. Клочок найденной мною ткани с костяной пуговицей был как раз в горчичную клетку.
– Если его осудят за это убийство, вряд ли он будет опасен вдове.
– А это он? В газетах промелькнуло, что перед смертью Ив-Рене успел сказать вам, кто стрелял в него.
Вот она – причина, по которой мадемуазель Креспен искала нашей встречи. Я безмятежно жевал ломтик сыра, не спеша откровенничать. Женщина, готовая ради моих тайн примчаться из Рамбуйе, может и подождать.
– Понимаете, я муж подозреваемой. Даже если я знаю, кто мне поверит?