Она вытащила окурок из мундштука.
– Верно. Но даже недоказуемая информация облегчит поиски доказательств.
Я оперся на локти и склонился к ней:
– А вдруг он назвал ваше имя?
Марго опять нацепила непроницаемые очки:
– Не пытайтесь напугать меня. Я вам не верю. И никто не поверит. У меня есть алиби, а у вашей жены его нет. – Она замерла на минуту, а потом воскликнула: – Матка Босха! Какая же я дура! – Теперь она что-то сообразила и уже почти насмехалась надо мной: – Он ничего не сказал вам!
– Почему вы так решили?
– Если бы вы знали имя, вы бы не интересовались Додиньи. А вы им интересуетесь.
Я рассмеялся:
– Вас не обманешь, мадемуазель.
Она проводила взглядом дым своей сигареты:
– Ив-Рене как-то рассказывал, что Додиньи угрожал ему, клялся, что убьет и его, и себя самого.
Опершись на локти и пытаясь разглядеть ее глаза сквозь собственное отражение в темных стеклах, я сказал по-русски:
– Как вовремя ты вспомнила, а!
Она недоуменно свела брови. Я перешел на французский:
– Вы не говорите по-русски?
– С какой стати? Только потому, что мой отец – поляк? Это причина ненавидеть Россию и все с ней связанное, а не учить русский язык.
Момент для решения споров славян меж собой показался мне неудачным.
– А по-польски вы говорите?
– Ни единого слова. Я родилась во Франции, отец еще до войны вернулся в Польшу, я его почти не помню.
Марго отодвинула бокал и взяла в руки сумочку, сигнализируя об окончании встречи. Я попросил счет. Эмансипированные «бабочки» оставили мужчинам две привилегии – писсуар и платежи.
На прощание я сказал:
– Похоже, у Люпона и в женщинах был непогрешимый вкус.
Она польщенно улыбнулась, приняв эту фразу за комплимент. Я же имел в виду нечто другое. Мне стало понятно, почему эта красивая, умная и волевая женщина не нашла человека, который смог бы полюбить ее. Горгону Медузу было легче полюбить, чем Марго Креспен. Неудивительно, что успешного и невезучего Люпона, женой которого была жесткая Одри, а любовницей – беспощадная Марго, привлекла женственная и нежная Елена.
Прямо из ресторана я поехал в Латинский квартал, по дороге обдумывая состоявшийся разговор. Я не верил Марго, но даже то, как и о чем нам лгут, позволяет кое-что понять и о многом догадаться. Это, в конце концов, тоже недоказуемая, но полезная информация. Марго ненавидела Одри и завидовала ей, у нее имелся самый сильный мотив, какой только может быть у женщины: оскорбление, обман и ревность. Она пыталась обвинить мою жену, но охотно подсыпала аргументов и против Додиньи. Марго мне не понравилась, и я очень хотел бы верить, что это она застрелила Люпона, но разумнее было верить фактам. А основываясь на фактах, мне следовало подозревать Додиньи.
Я вышел на станции «Одеон» и прошел до рю Месье-де-Пренс. Контора мятежного антиквара располагалась на заднем дворе узкого здания, стиснутого с обеих сторон соседними строениями. Тут не было ни громадных витрин, ни элегантных дверей в стиле ар-деко, только три ступеньки вниз и узкий вход в общую парадную с пропахшей кошачьей мочой лестницей. Я подергал запертую дверь между угольным сараем, помойкой и чьим-то гаражом, заглянул в пыльное окно. В темноте виднелись груды беспорядочно наваленных книг. Марго упомянула ресторан «Полидор», и я направился туда, благо он находился в паре сотен метров на той же рю Месье-де-Пренс.
В душном зале, отделанном потемневшими от времени балками, пустовали длинные столики с клетчатыми скатерками, над солонками нервничали мухи. Повезло – официант кивнул на забравшегося в дальний угол худого носатого мужчину лет тридцати пяти с желтоватым лысым черепом. Вместо описанного Марго клетчатого сюртука «цвета желчи» на нем болтался обычный серый пиджак. Длинную шею небрежно обматывал мятый шелковый платок. Пока я пробирался к Додиньи, его глубоко посаженные черные глаза затравленно следили за мной сквозь круглые стеклышки пенсне в тонкой металлической оправе.
– Добрый день, месье Додиньи. Я доктор Воронин, месье Люпон скончался на моем операционном столе.
Дернулись хрящеватые уши, узкоплечее тело попыталось вдавиться в стену. Влажные пальцы полежали в моей ладони дохлой рыбой. Заполучив руку обратно, Додиньи нервно потер ее, словно пытаясь уничтожить мое прикосновение.
– Надеюсь, он не страдал, – вызывающе заявил он пронзительным дискантом.
– Как вам сказать… Продырявленная грудная клетка – это неприятно. Разрешите? – Я сел напротив, не дожидаясь ответа. – Вы ведь знаете, что моя жена участвовала в позавчерашнем ужине в «Ля Тур д’Аржане»? Люпона убили, когда он выбежал за ней из ресторана.
Кадык Марселя Додиньи судорожно прыгнул вверх и вниз по жилистой шее:
– Почему я должен об этом знать?
Его длинная физиономия постоянно двигалась: лоб морщился, тонкие губы кривились, глаза бегали. Я мягко заметил:
– Об этом писали все газеты, а вы, насколько я понимаю, были знакомы с месье Люпоном и даже оспаривали его профессиональные заключения.
Он резко дернул костлявой рукой, едва не сбив тарелку с недоеденным жульеном:
– Я был его критиком, но не убийцей!
– Я ни в чем не обвиняю вас, месье.
Я заказал бутылку арманьяка. Если расследование затянется, я либо сопьюсь, либо разорюсь, а скорее всего, и сопьюсь, и разорюсь.
– Я всего-навсего пытаюсь разобраться в том, что произошло, потому что подозрение пало на мою жену.
Не знаю, почему я успокаивал этого типа. Уж очень он нервничал, вот почему. Ложечка Додиньи звякнула о чашку. У него были длинные желтые ногти, мизинец левой руки опоясывало металлическое кольцо-печатка в виде сундучка. Теперь он с упорством гадалки разглядывал свой кофе.
– Значит, газеты врут, и Люпон не успел сообщить вам имя убийцы.
– О, я вижу, вы все-таки штудировали прессу! А почему вы решили, что не успел? – Сцепив руки на затылке, я откинулся на стуле.
Он бросил с вызовом:
– Тогда бы вы не подозревали меня. Вы ведь подозреваете меня?
Я разлил арманьяк по бокалам и оставил его подышать.
– Вы бы удивились этому? Всем известно, что вы обвиняли покойного в жульничестве. Я случайно присутствовал при том, как Бартель дозванивался до вас, так что знаю, что во время убийства вас не было дома, а вчера утром вы рыскали вокруг «Ля Тур д’Аржана». Гарсон в соседнем кафе видел вас, даже уведомил полицию.
Додиньи принялся крутить пальцы. Вдоволь похрустев суставами, он признался:
– Я действительно проходил мимо вчера утром. Просто из любопытства. Конечно, я надеялся найти хоть что-нибудь, что прольет свет на происшедшее. Кстати, вы делали то же самое. А в вечер убийства я был в театре Сары Бернар на премьере дягилевской «Кошки», я уже сообщил это инспектору.
Хотел бы я видеть его прежний сюртук. Чем больше он оправдывался, тем отчетливее я представлял этого знатока старинных гарнитуров в потрепанном клетчатом пиджаке цвета высохшей горчицы с большими роговыми пуговицами цвета слоновой кости.
– И как вам спектакль?
Он потеребил кончик носа.
– «Кошка» – это новый балет Баланчина. Ольга Спесивцева всегда прекрасна, а в роли кошки была просто неописуема. Я ее страстный поклонник.
Страсть к балету не могла полностью объяснить нервозность его жестикуляции.
– Вы были один или с кем-то?
Теперь он двумя пальцами ухватил верхнюю губу.
– Один, но я уверен, что кто-нибудь наверняка меня там видел. Попробуйте явиться в театр с любовницей, и вы поймете, что сделать это тайком невозможно. А меня знает весь Париж, так что трудно представить, чтобы никто не заметил.
– В таком случае, если не найдется никого, кто бы вас там видел, это будет очень… странно. – Я грел арманьяк в ладонях, наслаждаясь законсервированным в золоте напитка ароматом сухофруктов и цветения.
Желтая кожа Додиньи посерела, длинный нос уныло поник. Он пощупал мочку правого уха, печально спросил:
– Вы думаете, это я его убил?
Еще печальнее я ответил:
– Любовница имеет алиби. Так что, похоже, либо вы, либо вдова с ее приятелем Бартелем.
Он отмахнулся:
– Это не она.
– Почему вы так уверены? Я видел ее в госпитале и убедился, что у мадам Люпон есть все качества, требующиеся успешному убийце: выдержка, хладнокровие и готовность следовать своим интересам. Причины избавиться от Ива-Рене у нее имелись: Люпон был неверным супругом, не исключено, что собирался бросить ее. А теперь, после его смерти, она его наследница.
– С ней же был Бартель.
– Знаете, «Бугатти» и прочие сокровища Люпона могли заставить его стать не только соучастником в убийстве, но и лжесвидетелем.
– Это не она, – категорически отрезал Додиньи.
Я поймал его:
– Похоже, вы знаете наверняка.
Он слегка смутился, но, потеребив ухо и почесав нос, нашелся:
– Не тот человек Одри, чтобы оставить жертву недобитой. Она бы даже гильзу не забыла подобрать. – И перешел в нападение: – А вы уверены, что это не ваша жена?
Теперь уже обороняться пришлось мне:
– Крайне не похоже на нее – стрелять в пристающих наглецов. И Люпон не назвал ее имя.
Во всяком случае, то, что мне послышалось, точно не звучало как «Элен Ворони́н». Только сейчас я полностью, окончательно осознал, что лучших доказательств у меня не имелось. Додиньи вздернул узкие плечи:
– Вы бы не признались, даже если бы Люпон продиктовал вам ее имя по буквам.
– Но тогда я не стал бы заниматься расследованием, – янтарный огонь арманьяка опалил язык, гортань и протек по всему телу, прожигая путь наслаждению. Я подобрел и успокоил нервничавшего собеседника: – Не волнуйтесь, убийцу непременно выдадут улики. Например, он мог потерять что-нибудь на месте преступления, а?..
Взгляд Додиньи метнулся куда-то вбок.
– Или оставить свои отпечатки пальцев. Ведь вы сами писали, что каждое преступление оставляет след, не так ли?
Он вскинул на меня испуганные глаза. Арманьяк настроил меня благодушно, и я заверил его: