Краснодеревщик вытащил из конторки пухлую папку с фотографиями и, не забывая подливать нам кальвадос, стал показывать фотографии различных тронов. Мне приглянулся изящный престол Людовика XV в стиле барокко, сплошь позолоченный, с двумя львами на спинке, держащими в лапах корону. Мастер хлопнул могучей дланью:
– Отлично. Составлю вам смету. Позолота двадцать четыре карата. Никогда не облезет.
– Главное, – я подмигнул ему, – не хотелось бы, чтобы наш трон выглядел только что сколоченным. Его величество ценит подлинные старинные вещи. Будет очень нехорошо, если кто-нибудь заявит, что это современная дешевка.
Дидье свесил чуб над фотографией:
– Дешевки не будет. Сделаем так, что сам Серро не отличит.
– Да, это именно то, что надо! Вот это и будет мерилом вашего мастерства – если сам Серро не отличит и выдаст сертификат подлинности.
Мишони фыркнул, как будто я усомнился в его способности стачать скалку, и щедро подбавил яблочной водки. Я снова послушно опорожнил рюмку, еще раз огляделся.
– Слушайте, с вашим двадцатичетырехкаратным золотом вы не боитесь, что вас ограбят?
– Не ограбят. Золота я здесь не держу, золотить отдаю позолотчику. Но эти вещи, – он обвел руками мастерскую, – подороже золота будут. На ночь ворота запираю, сам наверху живу. Хотел бы я посмотреть, кто ко мне сунется. Этот тесак видели? – кивнул он на огромный нож, лежащий на верстаке. – С тринадцати лет не выпускаю из рук. – Напряг бицепс: – Старина Дидье все еще может одним ударом быка свалить!
Я взглянул на лопающуюся ткань льняной рубахи старины Дидье и сразу поверил ему.
– А если кто с пистолетом?
– С пистолетом? – Он вытаращил на меня выцветшие глаза. – Здесь такого отродясь не случалось. Да и зачем? Ограбить – это ж только полдела, мои вещи еще продать надо. А их продать не легче, чем Эйфелеву башню! – Он оглушительно захохотал.
Нет, этот богатырь не стал бы стрелять в Люпона из крошечного пистолетика и поспешно убегать, оставив жертву недобитой. И уж конечно, не с ним той ночью подрался Люпон: занеси Ив-Рене кулак на эту махину, он умер бы не от дырки в груди, а от раздробленного черепа.
Я допил наливку и распрощался, захватив с собой фотографию трона и пообещав переправить ее с дипломатической почтой шаху.
Поезд метро въехал в тоннель, блики фонарей скользили по лицам малочисленных пассажиров. Чтобы не думать о Елене, я заставил себя думать об убийстве.
Выходит, прав полоумный Додиньи: среди антикваров под руководством Люпона существовал доходный промысел изготовления и сбыта фальшивых патримуанов. Мишони мог и за соответствующую мзду охотно соглашался сварганить любой трон, причем он не сомневался, что Серро подтвердит подлинность его копии. Столяр изготовлял имитации, а остальные либо всучали их наивным покупателям, либо украшали ими музейные экспозиции. Но моей целью было найти убийцу Люпона, а не разоблачить фальсификаторов-антикваров, и ничто из того, что я обнаружил, не доказывало их вину в его смерти.
Мишони знал, что продать его имитации коллекционерам не так-то просто. Для этого был нужен Люпон. Только авторитет и знания этого арбитра прекрасного могли сделать патину старины исторически достоверной. Ни у него, ни у его сообщников не было причин убивать курицу, исправно несущую им золотые яйца. Обличения Додиньи их не пугали: пока Люпон был жив, никто не желал даже слушать наветы жалкого невротика.
Но вдруг Мийо прав и Пер-Лашез действительно намеревался увенчать свою блистательную карьеру саморазоблачением? Что касается самого Мийо, он, разумеется, ни за что на свете не помешал бы Люпону. Наоборот, занял бы место в первом ряду, чтобы полюбоваться таким актом эксгибиционизма. Однако Годару, Мишони, Серро и Кремье признания Люпона грозили неисчислимыми убытками и непоправимым уроном профессиональной репутации. Но как сегодня узнать о намерениях покойника?
Я брел по рю Дантон, погрузившись в мысли и не разбирая дороги, пока не столкнулся с выскочившим из книжной лавки широкоплечим и усатым американцем.
– Sorry!
– Never mind, пустяки, – ответил я автоматически.
И остановился. Пара английских слов замкнула цепь размышлений. Я сообразил, что прекрасно осведомлен о планах покойника. Не было у Люпона намерений потрясать широкую публику шокирующими откровениями. Наоборот, он собирался заложить вираж покруче трансатлантического перелета Линдберга, хотя для этого ему пришлось бы пересечь океан в обратном направлении: Пер-Лашез готовился выставить в Америке фальшивки, сварганенные стариной Дидье и освященные собственным авторитетом, а затем крупно нагреть на них руки, распродав подделки потомкам тех, кто после Большого террора скупил оригиналы. Остальная шайка планировала принять участие в авантюре. Выставка в Нью-Йорке и последующая ярмарка сулили им новые невиданные барыши. Никто из них не стал бы убивать Люпона.
Значит, не антиквары и не Марго. Но не слишком ли поспешно я сбросил со счетов вдову неверного бонвивана? Клэр Паризо позвонила ей через двадцать четыре минуты после того, как Люпон покинул ресторан. От «Ля Тур д’Аржана» до квартиры Люпонов на авеню Монтень километров пять. За двадцать четыре минуты Одри легко успела бы вернуться домой на другой машине или даже на такси. Одри курит «Лаки Страйк». И конечно, ее подтвержденное Бартелем алиби выеденного яйца не стоит. Но все же я был уверен, что это не она. Вот только никак не мог сосредоточиться и сообразить, что именно оправдывает ее. Мелькало и тут же ускользало какое-то зыбкое впечатление или воспоминание о мадам Люпон, что-то в ней самой или в ее поступках, а может, что-то из услышанного или вычитанного в газетах, что решительно не подходило к образу или поведению убийцы. Оставалось лишь ощущение, которое мы испытываем, натыкаясь на знакомое лицо и затрудняясь припомнить, откуда оно нам знакомо.
Зато живчик Додиньи наследил повсюду. Валюбер знал о профессиональной и личной вражде Додиньи с Пер-Лашезом и наверняка нашел в ателье покойного угрожающую записку. Сразу после убийства Додиньи перестал обряжаться в свой примелькавшийся пиджак горчичного цвета с большими роговыми пуговицами. И точно такую пуговицу с клоком клетчатого материала песочного цвета я нашел рядом с рестораном. Допустим, инспектор не поспешит судить на основании улик, полученных от меня. Но официант ведь тоже сообщил, что наутро после убийства Додиньи что-то высматривал неподалеку от входа в «Ля Тур д’Аржан». Что же касается его алиби – оно и до ремарки Серро выглядело не прочнее соломенного домика младшего поросенка.
Елены дома не оказалось. Я не поленился, дозвонился до билетерской театра Сары Бернар и убедился, что Серро сказал правду: ведущая балерина, для которой Баланчин поставил историю о любви молодого человека к женщине-кошке, внезапно повредила ногу. Ее участие уже было анонсировано в прессе, но на премьере 27 мая на сцену вышла другая балерина – Алиса Никитина. Лжецов часто выдают избыточные подробности. Балетоман взахлеб восхищался Спесивцевой, а та, оказывается, в тот вечер вообще не выступала.
Да, несомненно, убийца – мой усердный помощник в расследовании Марсель Додиньи. Он наверняка знал, что Люпон празднует выход своего альбома в «Ля Тур д’Аржане». Возможно, он приперся к ресторану с намерением устроить скандал, а когда заклятый соперник выскочил на улицу, неврастеник поддался пароксизму яростной ненависти и напал на Люпона, помешав тому преследовать Елену. Драка вышла из-под контроля и закончилась выстрелом. Увидев рухнувшего и истекающего кровью человека, Додиньи, который и в обычных обстоятельствах не владел собой, запаниковал и скрылся с места преступления, бросив раненую жертву. А когда его заподозрили, стал с жаром сваливать свое преступление на сообщников Пер-Лашеза. Как только Валюбер узнает, что Додиньи солгал насчет балета, он выжмет из психопата признание, как весенний сок из заломленной березы. С Елены будут сняты все подозрения. Тем не менее мне было жаль бедолагу. Взбалмошный, обуянный маниакальной страстью, раздираемый завистью, желчью, злобой и ревностью, остервенелый защитник обветшавших табуретов вызывал в окружающих брезгливость и инстинктивную неприязнь. Но мне этот искренний фанатик антикварного наследия был все же приятнее, чем циничный пузанчик Серро, напыщенный дурак Годар, проныра Кремье и декадент Мийо.
Я налил бокал лафита, распахнул оконные рамы, сел на подоконник. Догорал долгий летний золотистый вечер. Внизу шуршали машины, мерно цокала кобыла, тащившая фургон золотаря, где-то далеко прозвенел трамвай, булочник Вернье запер дверь буланжери.
Спустя полчаса подкатил автомобиль Дерюжина. Дмитрий выскочил, обошел вокруг машины, галантно распахнул дверь со стороны пассажира. Сначала вынырнула ножка в вискозном полупрозрачном чулке и туфельке с блестящей застежкой, потом появилось сложное архитектурное сооружение, в котором я признал очередной шедевр жены. Шляпка обменялась парой фраз с кепкой Дерюжина, кивнула, троекратно расцеловалась с ее хозяином в обе щеки и поплыла к подъезду. По дороге Елена вскинула улыбающееся лицо к окну.
Когда я распахнул ей дверь, от улыбки уже не осталось и следа. Мы оба словно уксуса хлебнули.
– Вы сбежали с выставки и потерялись? – Я постарался, чтобы это не звучало обвинением.
– Я проголодалась, но видела, что ты занят, и не хотела тебе мешать. Дмитрий Петрович сводил меня в очаровательную чайную по соседству, она тоже принадлежит князю Куракину. Дерюжин, как и всегда, оказался там чьим-то командиром, спасителем и дорогим гостем. Нас на убой закормили блинами и пирогами.
Она и меня клюнула в щеку, от нее пахнуло вином.
– Разумно ли появляться в кабаке с посторонним мужчиной, когда все газеты обзывают тебя роковой женщиной?
Ее ниточки-брови дрогнули, на скулах выступили красные пятна.
– Не понимаю, почему это менее разумно, чем обедать на террасе «Фландрена» с любовницей Люпона.
– Я встречался с ней только в надежде выяснить что-нибудь.