– Например, застрелить его?
– Нет, что вы. Почему все уверены, что я хотел избавиться от него? Я хотел разоблачить его, хотел, чтобы восторжествовала истина, чтобы он был разбит, унижен и посрамлен. Для этого он был нужен мне живым.
– И как вы собирались добиться всего этого в тот вечер?
– В тот вечер, – Додиньи почесал бровь мизинцем, – в тот вечер меня потащили к ресторану бессилие и злоба. Поначалу я собирался ворваться внутрь и испортить торжество этому бесстыжему жулику, но побоялся, что швейцар не пустит меня дальше порога. Тогда я решил дождаться снаружи и устроить скандал на выходе при всех его гостях. – Он опустил голову. – Это звучит глупо, я знаю, но я должен был как-то выразить свою ярость, негодование. Я ждал его на рю Кардинал Лемуан, – трагично возвестил он и поднял на меня взгляд грустного спаниеля. – Тогда я увидел вашу жену в первый раз. Она выбежала из ресторана и пересекла перекресток в направлении набережной Монтебелло.
Валюбер наклонился вперед:
– Вы заметили, в котором часу это было?
– Точно сказать не могу, я не ношу часов, но где-то без десяти одиннадцать. Пару минут до этого на Нотр-Дам пробило три четверти одиннадцатого.
– А как вы узнали, что это была именно мадам Ворони́н?
– Тогда я еще не знал, кто это. Я только увидел стройную блондинку, всю в черном. Она была на высоких каблуках, но бежала очень быстро. А через минуту из ресторана выскочил Пер-Лашез и закричал: «Элен! Элен!» Пробежал вслед за ней несколько шагов, остановился и выругался. Потом, уже из газет, я узнал, что он выбежал за мадам Ворони́н. И вчера в «Отеле Друо» я сразу узнал ее. Это, несомненно, была она.
Я вмешался:
– Инспектор, это абсолютно ничего не доказывает. Моя жена не отрицает, что она выбежала из ресторана в это время. Наоборот, это лучшее доказательство того, что она совершенно ни при чем. Теперь у нас есть свидетель, что после ее бегства Люпон оставался жив.
Инспектор снял очки, тщательно протер стекла бархоткой:
– Доктор, прошу вас не мешать. До вас очередь еще дойдет. – Он подал знак Додиньи: – А что потом?
– Потом мы подрались.
– Подробнее, пожалуйста.
– Пер-Лашез стоял и курил. Я окликнул его, он обернулся, я подошел, схватил его за пиджак и выложил ему все, что думаю. Он был пьян – не до беспамятства, но изрядно нагрузился. Он отбросил сигарету, ухватил меня за пуговицу и кулаком ударил вот сюда, в грудь, очень больно. – Жестом невинно потерпевшего Додиньи указал на впалую грудную клетку. – Он поцарапал кулак о пуговицу и испачкал мне рубаху. Вот откуда его кровь. Я упал.
– Так, а что дальше? У вас был с собой пистолет? – стрелял вопросами Валюбер.
Додиньи уставился на инспектора, распахнув рот:
– Какой пистолет? У меня отродясь никакого оружия не было. Я постарался отползти и все время следил за ним. Боялся, что он снова меня ударит. Но он только потряс ушибленной рукой, потер ее, вытащил другую сигарету, взглянул на наручные часы, пересек улицу и спустился по лестнице на нижнюю набережную, к воде.
– Зачем?
– Откуда я знаю? Поплавать? – злобно огрызнулся Додиньи. – Некоторое время я приходил в себя, потом поднялся и побрел за ним.
– Что вы собирались сделать?
– У меня не было никакого плана. Но в тот миг я так его ненавидел, что просто не мог уйти. Снизу слышался его голос. Я хотел посмотреть, с кем он говорит, но, пока добрел до середины перекрестка, оттуда бабахнул выстрел. Я присел от испуга, а снизу тут же послышались убегающие шаги. Я ринулся к парапету и увидел мадам Ворони́н. Она бежала вдоль реки в правую сторону. А Пер-Лашез валялся под мостом на земле.
У меня потемнело в глазах. Рассказ Додиньи мог быть враньем, а мог быть и правдой, но, так или иначе, он объяснял все улики против него. И то, что браунинг подкинул мне убийца, означало, что Додиньи в Люпона не стрелял. И в таком случае он мог говорить правду. Но нет, Елена не убивала Люпона, это невозможно! Елена не лжет мне, она случайно нашла подкинутый браунинг в кармане моего пиджака. Кто-то подкинул его, она тут ни при чем, разумеется. Даже Валюбер переспросил:
– Почему вы так уверены, что это была мадам Ворони́н?
Мерзавец покрутил перстень и выдавил:
– Я узнал ее.
Пол ушел у меня из-под ног, потолок рухнул на голову:
– Додиньи, умоляю вас, не обвиняйте невинную женщину!
– Я говорю то, что видел, – огрызнулся он. – Я не хотел выдавать ее, но еще меньше я хочу на гильотину.
Никто не хочет на гильотину, но так хладнокровно, так безжалостно посылать на нее кого-то другого?
Инспектор снова наклонился:
– Минутку. Если вы действительно стояли у парапета, то должны были видеть все происходящее сверху. Как при этом вы могли разглядеть лицо мадам Ворони́н?
Додиньи задумался. Как всегда, этот процесс сопровождался яростным выгрызанием заусениц и ломкой пальцев. Мое сердце било набат. После нескольких секунд он отрицательно потряс головой:
– Нет, лица я не видел. Я успел заметить только тонкую женскую фигуру, всю в черном.
С неимоверным облегчением я выдохнул:
– Так с какой стати вы решили, что это моя жена? Даже если это правда, все равно это была не Елена. Половина женщин Парижа по вечерам носит черное.
Он покачал головой:
– Простите, доктор, но это была она.
– Инспектор, это все сплошные выдумки!
Я ожидал, что Валюбер потребует доказательств или оборвет лжеца, но вместо этого он записывал всю эту ахинею и даже кивал. Я напомнил:
– Только вчера месье Додиньи утверждал, что Люпона убил кто-то из его коллег. – Я повернулся к Додиньи: – Утверждали или нет, признавайтесь? Несмотря на то, что вы знали, что никто из них не убивал его, а?
Он еще больше съежился, еще глубже вдавился в подушки и, комкая край больничного одеяла, просипел:
– Только чтобы разоблачить их.
– Какая же вы сволочь, Додиньи! Не вышло с антикварами, напали на чужую супругу?
Это его задело.
– Знаете что?! – Он судорожно отбросил одеяло. – Вы, доктор, сами многое скрываете. Инспектор, спросите доктора, каким образом он узнал о моей записке?
– О какой записке, месье Додиньи?
– О той, которую я послал Пер-Лашезу! В первую же нашу встречу доктор процитировал мне ее, а когда я начал писать, он узнал мой почерк. Как? Где он ее видел?
– Что скажете? – повернулся ко мне котелок Валюбера.
Я молчал. Инспектор догадался:
– Выходит, прежде, чем отдать мне ключи, вы решили узнать, не подходят ли они к ателье Люпона?
– Я побывал там той ночью… и да, видел там записку.
– Ну, что я говорил? – Додиньи указал на меня трясущимся пальцем. – А зачем он помчался туда? Потому что знал, что убийца – его жена!
– Это многое проясняет и в деле вчерашнего отравления, – многозначительно заявил инспектор.
Новая волна адреналина едва не сбила меня с ног. Я собрался с мыслями:
– Я ни до чего там даже не дотронулся, бокалы и окурки остались как были. Это доказывает, что я уверен, что Элен там не было.
Был ли я уверен? Может, просто не смог унизиться до такого недоверия к Елене, чтобы уничтожить возможные улики? А теперь с ужасом осознавал, что каждая моя попытка оправдать жену только сгущала подозрения на ее счет.
Сквозь грохочущий в ушах пульс до меня донесся голос Додиньи:
– Я говорю чистую правду. Мадам Ворони́н оступилась, упала…
Я вспомнил колено и похолодел. Валюбер, видимо, вспомнил о нем же:
– Как именно она упала?
Додиньи помигал:
– Э-э-э… не помню. Споткнулась и упала. Она была вся в черном, я плохо видел ее сквозь кроны деревьев. Но я знаю, что это была она, потому что от боли она выругалась по-русски.
Он лгал. Я знал, что Елена не ругается. Но пусть врет. Пусть заврется, это позволит мне разоблачить его:
– Что именно она сказала?
Он закрыл глаза рукой, покачался, как еврей на молитве:
– Не могу вспомнить, я русского не знаю, но если бы я услышал это слово, я бы сразу узнал. Это точно было по-русски. Я прекрасно это услышал.
Валюбер аккуратно записывал за ним:
– А почему вы решили, что это было ругательство?
– Такой, знаете, злобный короткий выкрик. На просьбу о помощи это точно не походило.
Неужели инспектор верит ему?
– Я только вчера спас вашу жизнь, Додиньи! Имейте совесть! Инспектор, это напраслина. Моя жена не могла выругаться.
– А выстрелить в Люпона могла?
– И выстрелить не могла, – сказал я устало, – но это и так очевидно.
Валюбер снял очки, потер мешки под глазами:
– Не так уж очевидно, учитывая все ваши действия. Месье Додиньи, попробуйте вспомнить ругательство.
Негодяй почесал макушку. Видно, боялся попасть впросак.
– Не помню. Почему-то вспоминается что-то вроде сadavre fou.
Я переспросил:
– Сadavre fou? Безумный труп? Что за чушь? Нет такого ругательства в русском языке, которое звучало бы даже отдаленно похоже на это! «Кадавр фу» абсолютно ничего не значит по-русски!
Лжец отчаянно хрустел пальцами:
– Может, что-то другое. Но почему-то у меня в голове осталось впечатление… нет, не впечатление, а скорее образ сумасшедшего мертвеца. Я точно помню, что сам потом недоумевал. – И опять, как припев: – Но это точно было русское ругательство.
Я скрестил руки на груди:
– По-моему, совершенно ясно, что месье Додиньи принимает свои взбалмошные фантазии за действительность. Или просто нагло лжет, лишь бы избежать наказания.
Додиньи обиделся:
– Уж будьте уверены, если бы я лгал, у меня бы хватило соображения разузнать подходящее выражение! В том-то и дело, что я ничего не придумываю! Я точно помню, что мадам Ворони́н упала на бегу, выругалась от боли, поднялась и побежала дальше. Я только не могу вспомнить, что именно она сказала. Меня самого это сводит с ума!
Я довольно грубо заметил, что свести его с ума особых усилий не требует, но Валюбер слушал его все с большим вниманием: