– Попробуйте вспомнить, как именно она упала.
– Споткнулась и упала на четвереньки.
– Она могла при этом пораниться, ушибиться?
– Ну да, конечно, она же прямо на булыжники упала, – неуверенно промямлил подследственный.
– А к тому моменту, сколько времени прошло с тех пор, как вы впервые увидели Люпона?
– Не знаю. Минут десять-пятнадцать. Мне трудно оценить, я был слишком взволнован.
– Вы спустились к раненому?
– Нет, что вы! Приближался какой-то автомобиль, я убежал оттуда.
– То есть вы не помогли ему, не вызвали никого, не проверили, что с ним?
– Я испугался. Вокруг него уже растеклась огромная лужа крови. Я был уверен, что он мертв и ему уже ничем не поможешь. И боялся, что все сразу решат, что это я его убил. А я не убивал! – Он жалобно напомнил: – Меня самого вчера чуть не отравили. Это почему-то никого не волнует.
У меня во рту появился мерзкий горький вкус бессильной злобы. Если бы я мог раскаиваться, что спас чью-то жизнь, я пожалел бы, что спас этого трусливого невротика.
– Инспектор, весь этот рассказ – выдумка человека, против которого есть улики и который пытается обвинить совершенно невиновную женщину. Он сам сказал, что видел, как Елена из ресторана побежала в сторону Сите. Как она могла попасть под мост?
– Я думал об этом. – Додиньи сосредоточенно играл перстнем. – Она убежала налево, к мосту Архиепархии, под ним тоже есть лестница к реке. Она могла спуститься там к воде и вернуться обратно по берегу Сены.
– Да зачем?! – Я почти кричал. – Она убегала от Люпона! Зачем ей возвращаться? И откуда она могла знать, что он спустится под мост?
– Может, она забыла что-нибудь в ресторане – сумочку там или шляпку – и хотела вернуться, но побоялась наткнуться на него на набережной? Специально пошла внизу и, как назло, столкнулась с ним у моста Турнель. Он мог начать приставать к ней…
Валюбер тут же вцепился в это совершенно дурацкое, неубедительное объяснение:
– Швейцар действительно сообщил, что мадам Ворони́н забыла шляпку. Вы, доктор, сами забрали ее на следующее утро. К тому же, – теперь карандаш целился в меня, – окурок «Лаки Страйк»!
– Сегодня почти все женщины курят, а «Лаки Страйк» – самые популярные женские сигареты.
Валюбер меня не слушал:
– Учитывая, что мадам Ворони́н появилась в госпитале только в четверть двенадцатого, за двадцать минут она могла успеть добежать до следующего спуска, вернуться, натолкнуться на Люпона…
– …покурить с ним, – перебил я инспектора.
– …застрелить его, – невозмутимо договорил тот. – И потом уже прибежать в Отель-Дьё. И это падение! – Каждый раз, когда он упоминал колено, меня било электрическим разрядом. – Нам удалось скрыть от газетчиков раненое колено вашей жены, а месье Додиньи знал о падении. Откуда?
Я выругался по-русски. И не каким-нибудь «безумным трупом», а гораздо более подходящим и емким выражением. Валюбер постучал карандашом по блокноту:
– Ваш рассказ, месье Додиньи, проливает новый свет на всю историю вашего отравления.
– Это дело рук клики Пер-Лашеза. Эти аферисты на все готовы, лишь бы заткнуть мне рот, – убежденно заявил больной, откинувшись на подушки.
– Хм. Вы можете перечислить людей, которые, по вашему мнению, были бы готовы пойти на такой риск, лишь бы избавиться от вас?
Редко человек так радуется подобному вопросу, как обрадовался ему Марсель Додиньи:
– Конечно! Например, краснодеревщик Мишони, многие подделки – дело его рук. – Додиньи загнул мизинец на правой руке. – Галерист Жерар Серро, он сбывал их через свою галерею. Эмиль Кремье, декоратор, предлагал их своим клиентам в качестве подлинников. А Годар выставил несколько приобретенных у Пер-Лашеза имитаций в Версале.
– Так. А чем ваша смерть могла им быть полезной?
– Как чем? – Додиньи разволновался, бросил возмущенный взгляд на инспектора, пытавшегося преуменьшить его значение. – Я обличал их всех, жаловался во все инстанции, я доказывал некомпетентность Годара! Приобретение копий для национальной сокровищницы уничтожило бы репутацию этого пафосного идиота. Инспектор, это целая шайка мошенников! Я уверен, они все сговорились избавиться от меня! И Камилл Мийо из Лувра тоже с ними заодно. Я помешал ему получить два фальшивых табурета. И к тому же он спелся с вдовой! – Он потряс кулаком, полным сосчитанных врагов.
Жертва припоминала своих недоброжелателей с энтузиазмом, который был бы гораздо уместнее при перечислении друзей и соратников, но друзей у него не было, а в соратниках, сдается, мог числиться только я, да и то лишь до тех пор, пока мерзавец не навел поклеп на мою жену. Его правая рука покончила с антикварным истеблишментом Парижа, но злоумышленники не кончились, и он перешел на левую:
– Разумеется, Одри Люпон. Ведь это она собиралась продать то липовое кресло в качестве раритета. Заметьте, я это неопровержимо доказал!
– Ну, отравлять вас после этого было уже поздновато, – проворчал Валюбер, ковыряясь в своем поганом блокноте.
– Тут дело не в одном кресле. Я ведь требую от Синдиката антикваров расследовать все замеченные мною фальшивки Пер-Лашеза. Синдикат может подать в суд и потребовать компенсацию из имущества Пер-Лашеза. Его вдове это грозит разорением. Еще шейх Халид аль-Сауд. – Он кивнул на меня. – Доктор слышал, как он угрожал свести со мной счеты.
Казалось, упрямец гордился, что подал причину желать своей смерти каждому, с кем имел дело. Впрочем, с того момента, как он обвинил Елену, я начал лучше понимать его недругов.
– Шейха вчера на аукционе не было, – деловито вторил ему Валюбер.
– Ну и что? Он мог прислать кого-нибудь под видом официанта. Этот тип прямо ткнул в меня подносом с единственным бокалом.
Инспектор покачал котелком:
– Все официанты – постоянные служащие «Отеля Друо». Новичков или чужаков среди них вчера не было. Я уже допросил всю обслугу, и пока нет причин подозревать кого-либо из них.
Он пробежал свои записи, с уважением взглянул на Додиньи:
– Солидный список!
Тот просиял.
– Но то, что вы мне рассказали об убийстве Люпона, заставляет обратить внимание на другого возможного виновника. Скажите, мадам Ворони́н знала, что вы ее видели?
Додиньи заерзал на подушках:
– Собственно… я в этом не уверен… – Он наткнулся на мой взгляд и быстро поправился: – Думаю, не видела.
Инспектор вкрадчиво спросил:
– Что, если вы все же ошибаетесь и она или, скажем, защищающий ее муж, врач, имеющий доступ к сильнодействующим ядам, попытались отравить вас, единственного свидетеля ее преступления? Как насчет доктора Ворони́н?
Я замер, ошарашенный этим безумным предположением. Надеюсь, мне только показалось, что Додиньи колеблется – видимо, искушение увеличить число своих недругов было сильно. Но воскрешенный мною склочник все же переборол себя:
– Н-нет, доктор ведь не знал, что я видел его жену, он даже привез меня в больницу.
Я не выдержал:
– Простите, инспектор, мало того, что вы всерьез слушаете его бредни о моей жене, вы еще и науськиваете этого параноика на меня?
– Дело в том, что нам удалось найти отпечатки пальцев на осколках фужера с отравленным шампанским. Отпечатки месье Додиньи, что вполне понятно, и… – он уставился на меня, – и ваши, доктор.
Я постарался собраться с мыслями:
– Вы подозреваете меня в его отравлении?
– Кому это легче сделать, чем врачу? Вы легко могли достать яд белладонны и подсыпать его так, чтобы подозрение пало на как можно большее количество людей.
– Но зачем?
– Допустим, вы не знали, что месье Додиньи видел вашу жену, но явно сомневались в ее невиновности и поняли, что в тот вечер Додиньи был у ресторана. В ваших интересах было избавиться от свидетеля до того, как его арестуют и начнут допрашивать. Мертвый месье Додиньи был бы бессилен оправдаться.
Додиньи съежился и оцепенел, только черные влажные глаза глядели на меня с выражением укравшей мясо собаки.
Я глубоко вдохнул, пытаясь овладеть собой:
– Выходит, я такой идиот, что в зале, где все были в перчатках, я почему-то подсыпал яд в бокал голыми руками?
– Боюсь, суд предпочтет принять во внимание не ваш интеллект, а ваши отпечатки пальцев.
– Так. А почему тогда я бросился спасать его?
– Допустим, чтобы не вызвать подозрения. Или убедиться, что никто другой не спасет его ненароком.
– А сам все-таки ненароком спас, да?
– Это можно объяснить. Вам помешало присутствие свидетелей и санитаров. Или вы понадеялись, что месье Додиньи скончается, несмотря на ваши старания. Может, вы просто не сумели довести начатое до конца, такое тоже случается. – Кивком котелка инспектор отдал должное моему возможному человеколюбию. – А в больнице уже оказалось поздно: здесь вас сразу встретил доктор Тиффено и взял спасение больного на себя. В присутствии светила фармакологии вы уже ничего предпринять не могли.
Очень медленно, чтобы не поддаться ярости, я заявил:
– Я не отравлял месье Додиньи, потому что у меня не было причины отравлять его. Он не мог видеть моей жены, потому что моей жены под мостом Турнель не было. А чтобы избавиться от него, мне всего-то и надо было не слишком усердствовать в его спасении. Я не отравлял месье Додиньи, а моя жена не стреляла в Люпона.
Но Валюбер покачал карандашом:
– Отпечатки пальцев на осколках, доктор, неопровержимо доказывают, что вы дотрагивались до бокала, в котором потом оказалось отравленное шампанское. И ваша попытка отравить свидетеля заставляет отнестись к его показаниям очень серьезно. Недаром вы так настаивали на виновности месье Додиньи.
Я потерял дар речи, а инспектор продолжал:
– Мы никак не могли понять связь между этими двумя преступлениями, но если убийца – ваша жена, то все легко объясняется: у мадам Ворони́н был мотив – месье Люпон оскорбил ее; и у нее была возможность – ваша жена добиралась до госпиталя целых двадцать минут. Когда вы поняли, что месье Додиньи был той ночью на месте убийства, вы испугались, что он мог видеть убийцу, и решили избавиться от возможного свидетеля.