Он помолчал минуту, видимо, давая мне время переварить всю эту цепочку рассуждений, и заключил:
– На данный момент именно такова гипотеза следствия.
У меня потемнело в глазах, уши заложил глухой шум, закружилась голова, словно меня утягивало в какую-то жуткую воронку. Я вытер лоб, пытаясь собраться с мыслями:
– Я не понимаю… Это безумие… Выходит, обвинения Додиньи доказывают, что у меня была причина отравить его, а раз я отравил его, значит, его обвинения – правда? Это какой-то замкнутый на самом себе бред.
– Мы непременно подтвердим эти предположения баллистической экспертизой.
Проклятая баллистическая экспертиза до сих пор не внушала мне особых надежд, а теперь, когда полиция практически уверена в будущем результате, было наивно ожидать, что их проверка докажет их же ошибку. Но в этой отчаянной ситуации я был готов уцепиться даже за соломинку.
– Так сделайте наконец эту чертову экспертизу!
– К сожалению, это новый и очень сложный метод. Мы послали пулю на микроскопический анализ в компанию «Бауш энд Ломб», его проводит Макс Посер, крупнейший специалист в области оптики. Нам всем придется подождать, но зато результаты будут неоспоримы.
– Это какой-то кошмар! Моя жена никого не убивала!
– Тогда почему вы пытались скрыть от следствия ваш браунинг?
Я взял себя в руки, глубоко вдохнул, медленно выдохнул:
– С браунингом я сделал глупость, согласен. Но не потому, что не доверяю жене, а потому, что не доверяю этой вашей «сложной и новой» экспертизе.
Валюбер захлопнул блокнот, подал знак жандармам, стоявшим у входа в палату:
– Вы не доверяете следствию, а следствие не доверяет вам. – Он встал, поплотнее нахлобучил котелок, по-прежнему прячась за толстыми стеклами очков, и строго и четко объявил: – Доктор Александр Ворони́н, Французская республика обвиняет вас в попытке отравить гражданина Марселя Додиньи с целью помешать расследованию убийства Ива-Рене Люпона. Жан, Арман, арестуйте доктора, а потом поезжайте вот по этому адресу и арестуйте также мадам Ворони́н.
Ажаны окружили меня, я отчаянно воззвал к Додиньи:
– Вам нечего сказать?!
Тот только дернулся, как будто я собирался его ударить. Валюбер успокоил его:
– Не позволяйте оказывать на вас давление.
Сержанты направились ко мне, я резко привстал с подоконника, рукой задев стопку медицинских карт. Они с оглушительным чавканьем шлепнулись на пол и разлетелись веером. Меня уже теснили к дверям, когда я вспомнил этот звук и где и когда слышал его.
– Подождите! Минуту! – Я наконец-то ухватил мелькнувшую вчерашней ночью догадку. – Инспектор, я вспомнил! Никто не собирался отравлять Додиньи! Это была попытка отравить меня. Яд был подсыпан в мой бокал, а вовсе не в тот, который оставил на подоконнике Додиньи. Он взял мой бокал, не свой! Я могу доказать!
Валюбер остановил жандармов.
– Докажите.
– Сейчас упали медицинские карты, и я вспомнил, что вчера, когда Додиньи поднял фужер с подоконника, с него с точно таким же шумом рухнули и разлетелись по полу каталоги. Это я оставил свой бокал на них. А он свой поставил гораздо левее, на каменном подоконнике, я видел это своими глазами. Я даже помню раздавшийся при этом характерный сухой звук стекла о мрамор. Я уверен, что многие это вспомнят. Это не я отравил Додиньи, это он схватил предназначавшееся мне отравленное шампанское.
Отчаяние сделало меня убедительным. Додиньи возмущенно пискнул:
– С какой бы стати я стал хватать ваше отравленное шампанское?
Но инспектор слушал, и я продолжал настаивать:
– Во всем, что не касается ваших возлюбленных стульев, вы крайне рассеянный человек, Додиньи, а в тот момент были еще и очень взволнованы. Вы перепутали бокалы. Бокал, из которого вы выпили яд, был моим. Именно поэтому на осколках мои отпечатки. Свой вы оставили на полметра левее, прямо за локтем Одри, и я еще подумал, не смахнет ли она его случайно. После этого вы пошли инспектировать ее кресло, а когда вернулись к окну, по ошибке цапнули мое шампанское со стопки каталогов. Вспомните, вы подняли фужер, а из-под него разлетелись брошюры. Было такое? Вы еще потом на них по полу катались.
Он страдальчески сморщился:
– Но как это может быть? При чем тут вы? Отравить пытались меня, потому что боялись моих разоблачений! Кому нужно было отравлять какого-то русского лекаря из Персии?
– Этого я не знаю. Но вас точно никто отравить не пытался. Отравитель никак не мог предугадать, что вы схватите чужой фужер.
– Это правда? – Валюбер уставился на больного. – Месье Додиньи, попытайтесь сосредоточиться: какой фужер вы взяли? С мраморного подоконника или с каталогов?
Мерзавец похлопал глазами, подтянул одеяло к подбородку:
– Вы меня запутали. Сейчас я уже ни в чем не уверен.
Со всей возможной силой убеждения я воззвал к Валюберу:
– Неужели я стал бы спасать этого идиота, если бы пытался избавиться от его показаний? Я был наедине с ним в полицейской машине всю дорогу в госпиталь. Ищи я его смерти, уж будьте уверены, он бы не выкарабкался! А я, наоборот, сделал все, чтобы вытащить его!
Валюбер некоторое время разглядывал меня своим невидимым взором, но, должно быть, не обнаружил ничего в достаточной степени криминального, потому что подал знак ажанам:
– Ладно, ребята, отпустите доктора. Доктор Ворони́н, вам запрещается покидать Париж. По поводу бокала я лично опрошу всех присутствовавших. Что касается вашей жены…
Я перебил его:
– Инспектор, кто-то пытался отравить меня. Я требую расследовать это преступление. И моя жена… Теперь, когда ясно, что я не пытался убрать свидетеля, сказанное Додиньи является одним только голословным обвинением. С какой стати арестовывать Елену на основании его выдумок? Он сам по-прежнему подозреваемый! Он путается в показаниях, ничего не помнит и врет напропалую! Он что угодно скажет, лишь бы спасти себя!
Валюбер еще колебался, и я добавил:
– Хотя бы дождитесь результатов экспертизы. Арестовывая жену лейб-медика шаха Ирана без достаточно веской причины, вы провоцируете дипломатический инцидент.
Не дожидаясь ответа, я вышел из палаты, громко хлопнув дверью.
Больше всего на свете мне хотелось оказаться сейчас рядом с Еленой и, глядя ей прямо в глаза, выложить обвинения Додиньи. Они сводили меня с ума. Я был убежден в ее невиновности, я жил с этим убеждением и делал все, чтобы доказать это. Но временами твердая почва уверенности словно проламывалась подо мной, и тогда, как в тот миг, я летел в бездну невыносимо мучительного сомнения. И этот неведомо откуда возникший браунинг… Чисто теоретически она сама могла принести его на предпоказ. Но зачем тогда ей понадобилось сочинять, что его подкинули мне? Чтобы заставить меня подозревать Марго? Нет, это паранойя, это болезненный порыв той части моего сознания, которая поддалась мучительным химерам. Во мне оставалось еще достаточно разума и доверия к жене, чтобы понимать, что она не стреляла в Люпона. Конечно, Додиньи либо ошибается, либо просто лжет, что гораздно вероятнее. Хотя зачем так затейливо врать, придумывая какое-то несуществующее русское ругательство? И колено… Как он узнал про колено?
Я продолжил прием и осмотр пациентов. Чтобы прекратить мучительные сомнения, я заставил себя думать о белладонне в своем шампанском. Меня-то кто и зачем пытался отравить? Да, я задавал подозрительно много вопросов, водился с ненавидимым всеми отщепенцем, зондировал возможность заказа кровати, но этого было совершенно недостаточно, чтобы напугать фальсификаторов и заставить их подсыпать мне яд на публике. Правда, я подбил Мишони на копирование трона, но свидетелей этому не было, и он еще даже не начал выполнять мой заказ. К тому же до прихода на аукцион столяр ни в чем меня не подозревал. Нет, ни у кого из присутствовавших в зале не было причин убивать меня, да еще столь драматическим способом. Даже у самого Додиньи, потому что все, что я знал о нем, знала и полиция. Мне можно было подсунуть пистолет, чтобы создать улику против моей жены, но зачем отравлять меня? Даже мертвого, меня обвинить в убийстве Люпона было совершенно невозможно. Объяснение должно было быть проще. И одно объяснение напрашивалось, вот только проще оно никак не было.
В коридоре ко мне подошел доктор Тиффено:
– Как наша жертва белладонны?
– Снова живчик.
– Это отрадно. Я когда-то недолгое время работал у его отца.
Я продолжил обход, не переставая размышлять над загадкой отравления.
К концу осмотра пациентов я вычислил отравителя и поспешил обратно в палату жертвы. По дороге наткнулся на распахнутую дверь в подсобку, где хранился инвентарь уборщиков и прочий хлам. Помещение вполне подходило для моей задачи. Я вышвырнул швабры, ведра и метлы из узкого шкафчика, принес из соседнего кабинета инфракрасную лампу, пристроил ее на ящиках и поспешил за выздоравливающим.
Валюбер уже ушел, оставив у дверей сержанта. Разглядывая медицинскую карту, я сухо приказал больному:
– Месье Додиньи, вам назначен рентген.
Он натянул одеяло на грудь, взвизгнул:
– Не троньте меня! Я никуда с вами не пойду! – Неуверенно, слабым дискантом, он тихо просипел: – На помощь…
Я потряс медицинской картой:
– Пеняйте на себя, когда у вас откажет печень или почки.
Он смотрел на меня, как бандерлог на Каа.
– В самом деле, Додиньи! Стал бы я с вами возиться, если бы это не было совершенно необходимо? К сожалению, несмотря на все ваши бредни, я ваш лечащий врач и обязан убедиться, что ваши внутренние органы остались целы.
– Я сейчас гораздо больше за свои внешние органы беспокоюсь, – пробормотал Додиньи, отпрыгивая к окну. – Не подходите ко мне!
– Кончайте, болван! Вы отвратный тип, но для меня вы прежде всего мой пациент. Я не трону вас даже пальцем, не волнуйтесь. К тому же вас будет сопровождать сержант.
Я подкатил ему инвалидное кресло, кинул больничный халат. Он неуверенно поймал его.
– Раздевайтесь. Полностью, белье тоже снимайте.