Он стянул с себя длинные, сомнительной свежести подштанники. Я придирчиво оглядел нескладное волосатое туловище с впалой грудью и отвисшим животом, указал на левую руку:
– Металл в рентгеновский аппарат ни в коем случае нельзя. Очки тоже оставьте.
Он стянул перстень, снял очки.
– Вставная челюсть имеется?
Если бы я мог, я бы снял с него даже уши. Мало того что этот бесноватый обвинил мою жену в убийстве, выставил меня идиотом перед шейхом и заставил расследовать делишки своих недругов, он еще помалкивал, когда Валюбер арестовывал меня за его отравление!
Додиньи завернулся в халат и рухнул в кресло, выставив наружу желтые костлявые коленки и тощие мохнатые голени. Я покатил его по коридору, заявив сержанту, что пациенту требуется рентгеновская томография. Тот пошел за нами. Я распахнул дверь подсобки.
– Сержант, ждите здесь, внутри излучение.
Я вкатил кресло в чулан, небрежно предупредил Додиньи:
– Не обращайте внимание, в госпитале идет перестройка, пока что помещение временно используется под хранилище.
Включил инфракрасную лампу, тут же раскалившуюся до зловещего красного сияния, распахнул перед Додиньи дверь узкого, как гроб, подсобного шкафчика.
– Вставайте вот здесь. Без халата, пожалуйста.
Он сдернул халат и покорно вступил в узкий шкаф, повернувшись ко мне чахлым задом. Мне страшно хотелось на ком-нибудь отыграться, а для этого «поехавший» обвинитель моей жены – убийца он или нет – был самой подходящей кандидатурой.
– Отлично. Теперь стойте прямо и не дышите.
Он вытянулся и замер. Я захлопнул дверь, повернул щеколду.
– Так, я включаю рентгеновский аппарат полностью и выхожу из комнаты, излишнее облучение мне ни к чему. Не волнуйтесь, продолжайте стоять. Ни в коем случае не двигайтесь и, главное, не дышите, пока я не вернусь. Помните: не дышать!
Поганец жалко пискнул. Я выключил раскалившуюся лампу, захватил с собой его халат и покинул подсобку, приказав сержанту никого не впускать. Только клятва Гиппократа заставила меня удовлетвориться столь безобидной местью.
Впервые за последнюю неделю я вернулся домой раньше пяти вечера. Елена сидела на диване с книгой на коленях, по привычке подобрав под себя ноги. Вишневые губы, черная подводка глаз и жемчужные серьги говорили о том, что она выходила из дома. Ради меня жена не стала бы рисовать на себе банальную модную маску, она знала, что мне гораздо больше нравится ее домашний облик. Но мои желания давно ею не учитывались.
– Пистолет забрали?
Она выложила на стол крошечный карманный браунинг – еще меньше и легче нашего, другой модели, но того же калибра и с магазином на шесть патронов.
– Все прошло гладко? Дмитрия никто не видел?
– Он уверен, что никто. Сегодня там никого, кроме служащих, не было. Я ждала в машине.
Я не был убежден, что для успеха этого похода необходимо было подводить губы сердечком и рисовать глаза Веры Холодной, но, видимо, усердие Дерюжина приходилось подстегивать.
Я разлил «Кот-дю-Рон» по бокалам. Елена кивнула на пистолет:
– Понюхай его. Чем он пахнет?
Я понюхал:
– Ничем. Не знаю. Металлом. Сигаретами. Твоим «Арпежем».
Она досадливо сморщилась:
– Никакой это не «Арпеж», а «Шанель № 5»!
Я понюхал еще раз, но если там и был другой парфюм, то «Арпеж» успел перебить его.
– И Дмитрий Петрович уверен, что это пистолет Марго.
– Откуда он это знает?
– Сказал, что больше некому ходить с таким. Может, отдадим ему на хранение?
– Нет.
Каждый раз, когда она упоминала Дмитрия, у меня учащался пульс. Но я не собирался давать волю бесам. Допил бокал, чтобы вкус «гренаша» отбил отвратительный привкус ревности.
– Надо, чтобы это оружие каким-то образом попало в руки следствия. До сих пор у Сюрте в качестве возможного орудия убийства был только наш пистолет. Пусть появится второй, с нами не связанный.
– Может, бросить его в Сену рядом с мостом?
– Там уже давно не ищут. Надо подумать. Тут еще одна пакость…
Мне пришлось собраться с духом, чтобы рассказать об обвинениях Додиньи, но выхода не было.
– Валюбер сегодня в больнице допросил Додиньи, и, когда мерзавец понял, что он главный подозреваемый, он заявил, что якобы видел, как ты убегала с места преступления. Даже упомянул, что ты упала и ударилась коленом.
Елена молча смотрела на меня. Я попытался утешить ее:
– Пожалуйста, не волнуйся. Это вранье подозреваемого, который пытается перекинуть вину на кого-нибудь другого. Никто не поверит ему.
– Неужели меня могут обвинить…
– Нет, конечно! – Я постарался придать голосу как можно больше убедительности. – Без неопровержимых доказательств никого нельзя…
– Нельзя что? Гильотинировать?
– Нельзя осудить. Но хорошо бы доказать, что Додиньи врет, что он не видел и не мог тебя видеть. – Я взъерошил волосы. – Или найти его показаниям какое-то логичное объяснение.
Она побледнела, ниточки ее бровей беспомощно дернулись.
– Да как можно ему верить? Он с самого начала во всем врал, абсолютно во всем! И он, как никто, заинтересован, чтобы обвинили меня!
– Он заявил, что якобы ясно слышал, как ты выругалась по-русски.
– Я выругалась? Как?
– Он не смог вспомнить русские слова, но утверждал, что это было похоже на сadavre fou.
Она вытерла лоб ладонью, с тихим отчаянием спросила:
– Что это может быть?
Я развел руками.
– Но ты ведь веришь, что я не возвращалась ни к ресторану, ни к мосту?
Теперь, когда я тонул в прозрачном ультрамарине ее глаз, я верил, и мне было стыдно за мелькнувшие подозрения и сомнения.
– Конечно, воробей. Только моей веры недостаточно. Необходимо, чтобы поверило и следствие. Я сказал Валюберу, что за все годы совместной жизни ни разу не слышал, чтобы ты ругалась, но, к сожалению, мои уверения ничего не стоят. Все знают, что я буду защищать тебя любой ценой.
– А ты будешь?
– Не сомневайся.
– Значит, он только слышал эту женщину, а лица ее не видел?
– Не видел. Только сверху, с парапета, заметил убегающую фигуру в черном.
– Если он действительно кого-то видел, то это была Марго. – И с детской пылкостью воскликнула: – Ненавижу ее, ненавижу!
Я устало откинулся на спинку стула:
– Боюсь, один этот довод не убедит присяжных. Думаешь, я сам о ней не подумал? Но как могла Марго одновременно стрелять в Люпона под мостом Турнель и беседовать по телефону из Рамбуйе с Клэр Паризо?
– Значит, они с Клэр как-то сговорились! И Клэр покрывает ее!
– Клэр – сплетница и дура. Марго слишком умна, чтобы взять в сообщницы эту идиотку с куриными мозгами и языком как помело. Уж лучше сразу самой во всем покаяться. И Клэр вовсе не старалась создать алиби Марго, наоборот, она пыталась скрыть, что два раза телефонировала ей. Ей страшно не хотелось перед вдовой и общими знакомыми признаваться в своих контактах с любовницей Люпона. Но Валюбер к тому моменту допросил метрдотеля, он уже знал обо всех звонках и пригрозил, что любые телефонные разговоры можно в два счета проверить на подстанции. Только тогда Клэр нехотя покаялась.
– А это правда? Все это можно проверить?
– О чем говорили, не всегда, но сам факт звонка и время разговора – конечно. Когда кто-то куда-то звонит, на щите загорается лампочка, которая показывает, какой номер вызывает подстанцию. И, разумеется, телефонистка знает, с кем и кого она соединила. Это остается записанным. Люди же платят по этим счетам. Полиция проверила все разговоры того вечера: первый раз оператор по просьбе какой-то женщины соединила «Ля Тур д’Аржан» с номером Марго в девять часов пятнадцать минут. Это Клэр сообщила ей, что Люпон привел в ресторан тебя. – Меня кольнуло от собственных слов, но я продолжил: – Через пять минут после этого сама Марго позвонила в ресторан, попросила к аппарату месье Люпона. Их разговор, по записям на подстанции, длился пять минут.
– Это я помню. Мы только заняли наши места за столом, как метрдотель позвал его к телефону. Он вернулся, объяснил, что звонила секретарша.
– А сразу после того, как обнаружили раненого Люпона, в одиннадцать часов двадцать пять минут, Клэр снова позвонила ей. Причем Марго повезло: телефонистка не сразу повесила трубку и слышала их разговор. Она подробно пересказала всю их беседу газетчикам, и ее пересказ совпал с показаниями Клэр. А Клэр ее слова подтвердила. Она действительно сообщила Марго, что Люпона нашли раненным. Если Додиньи не врет и выстрел раздался уже после одиннадцати, то от стрельбы до их разговора прошло не больше двадцати пяти минут. За это время Марго никаким чудом не могла успеть вернуться домой.
– О правдивости Додиньи мы уже все знаем!
– В данном случае это не играет критической роли. Люпон вышел из ресторана сразу за тобой, то есть его не могли убить намного раньше одиннадцати. Даже за тридцать пять минут нельзя домчаться до Рамбуйе.
Елена вздохнула:
– Все равно. Ничто из этого не доказывает, что стреляла я.
Я кивнул. Все подозрительные стечения обстоятельств: то, что она покинула ресторан после ссоры с Люпоном, что двадцать минут добиралась до госпиталя, окурок «Лаки Страйк» на месте убийства, моя неудачная попытка утаить от полиции наш браунинг с пулями калибра 7,65 миллиметра – все это действительно никак не доказывало ее вину «вне разумного сомнения». Но теперь возникло свидетельство Додиньи. Этот жалкий и трусливый тип мог, конечно, врать, спасая себя, но с коленом Елены он каким-то неведомым образом попал в точку.
– Пожалуйста, не волнуйся так. У Валюбера есть причины сомневаться в показаниях Додиньи.
– Почему?
– Никто не подсыпал этому безумцу никакой яд. Я вспомнил, что до своего выступления растяпа поставил шампанское на мрамор, а после выступления по рассеянности схватил со стопки каталогов мой бокал. Он выхлебал белладонну из моего фужера.
– Боже, кто-то пытался отравить тебя?
Она испугалась за меня, и это была единственная приятная вещь за весь поганый день.