– Может, он вовсе не ваш друг, а друг вашей жены? Мужчина может оболгать одну женщину, чтобы спасти другую. Подумайте об этом. Почему он сразу не рассказал это полиции? У меня бы провели обыск, и, если бы нашли такое оружие, мне было бы трудно отвертеться. Но вы почему-то вспомнили об этом только сейчас.
– Кто же знал, что вы не выкинете главную улику против вас, а попытаетесь извлечь из нее максимальную пользу.
Она не была дурой. Раз мы опознали браунинг, значит, в «Отеле Друо» нашли его мы, а не полиция. Первое, что сейчас наверняка пришло ей в голову, – сообщить в Сюрте, что пистолет у нас. Я поспешил убедить ее, что этого делать не стоит:
– Мадемуазель Креспен, вы можете надеяться, что я блефую, утверждая, что я могу связать этот пистолет с вами. Но мой вам совет: не спешите вмешивать полицию. Если дело дойдет до суда, речь пойдет о вашей жизни, не меньше.
Я почти слышал, как мысли летучими мышами носились в ее голове, как она пыталась просчитать, что я могу знать. Через минуту она сориентировалась:
– Пистолет у меня действительно был. Но я давно его не видела. Не удивлюсь, если этот ваш свидетель каким-то образом выкрал его у меня. Да, конечно, я бываю небрежна – иногда забываю сумочку, иногда оставляю ее без присмотра. Кто угодно мог выкрасть мое оружие, тот же Люпон. А ваша жена украла браунинг из его ателье. – С каждым словом голос Марго звучал все увереннее.
Я попытался склонить ее к мирному соглашению:
– Пистолет – это только малая толика улик против вас. Но я не хочу говорить об этом по телефону – не знаю, кто нас слышит, а если все это окажется в завтрашней газете, вы лишитесь возможности принять спасительное для вас решение. Вместо этого, мадемуазель, я предлагаю нам вместе… – я поискал приемлемое название для нашей сделки, – найти выход из ситуации.
– Не знаю, какую интригу вы задумали, какие фальшивки подготовили и каких лжесвидетелей набрали, но моя ситуация очень проста: я не убивала, я невиновна. Во время убийства я была здесь, у меня есть свидетели.
Я хмыканьем выразил свое отношение к этому заявлению:
– Марго, последний раз предлагаю встретиться. Я понимаю, вы не хотите встречаться в качестве обвиняемой. Давайте встретимся для того, чтобы вы могли разубедить меня, идет? Если вам не удастся, у вас всегда останется возможность послать меня к черту и убеждать в своей невиновности суд.
– Вы пользуетесь украденным пистолетом, чтобы надавить на меня.
– Да. Пистолетом и еще многими другими свидетельствами против вас. Но я не требую от вас лжи. Я открою свои карты: вы напишете письмо, в котором расскажете все, что произошло в тот вечер. Всю правду и ничего, кроме правды. Ни слова лжи. Идет?
– С какой это стати?
– Если я получу от вас такое письмо, я дам вам время уехать куда-нибудь очень далеко от Сюрте.
– Куда? Зачем? – Похоже, Марго начала торговаться.
– Куда захотите. В Испанию. В Америку. В Берлин. Туда, где вы будете спокойны и недосягаемы. Ваш план подкинуть нам орудие убийства был блестящ, но вам не повезло: мы можем связать браунинг с вашим прошлым. Если вы напишете всю правду, я верну вам его. Самая главная улика против вас снова окажется в ваших руках.
Я ждал ее ответа с замиранием сердца, хотя провести вечер с мадемуазель Креспен хотелось примерно так же, как залезть в банку со скорпионом. Наконец тоном солистки Ла Скала, согласившейся петь в церковном хоре, она проронила:
– Хорошо. Я хочу знать, как именно вы пытаетесь оклеветать меня. Завтра в девять вечера в «Ля Тур д’Аржане».
Видимо, отказаться от решающей улики было труднее, чем от женатого и небогатого лекаря. Но на тот случай, если ей придет шальная мысль натравить на меня Сюрте у входа в ресторан, я предупредил:
– Марго, если у вас появится соблазн сдать меня с этим пистолетом полиции, то гоните его всеми силами. В ваших интересах, чтобы этот браунинг оказался у вас, а не у них. Тогда мне не придется объяснять им мою версию событий. Все, что мне нужно, – только ваше письмо.
В трубке раздался характерный щелчок, как будто кто-то подсоединился к разговору. Марго тоже услышала этот звук:
– Я все поняла.
Она отсоединилась. Я нажал на рычаг и снова вызвал оператора – щелчок насторожил меня. Так и есть: как и большинство парижских телефонных линий, линия Марго была спаренной с соседской.
4 июня, суббота
Солнце садилось прямо в центр Триумфальной арки. Весенняя свежесть сменилась удушливой жарой. Я возвращался из госпиталя по Елисейским Полям, прикрываясь ладонью от слепящего светила и на ходу придумывая, как объясню Елене свое отсутствие этим вечером.
Но объяснять ничего не пришлось – дома никого не было. Закатные лучи золотили паркет пыльными косыми прямоугольниками, в кухонное стекло устало билась муха.
На обеденном столе лежала записка: «Уехала за город к друзьям, не волнуйся, вернусь завтра». Мне пришлось перечитать эту фразу несколько раз, чтобы поверить своим глазам. Еще неделю назад я не мог бы представить, что Елена внезапно уедет одна гостить неизвестно куда, неизвестно к кому и останется там ночевать, сообщив об этом лишь лаконичной сухой писулькой. К кому она могла поехать? Я даже не знал всех ее парижских знакомых!
Квартира давила тишиной и пустотой. Я распахнул шкаф, пытаясь по отсутствующим вещам догадаться о местонахождении Елены. Пара вешалок свободно болтались, но, разумеется, я не помнил всех одеяний жены. Заметил только отсутствие вечернего платья из сверкающего полупрозрачного серебристо-серого шелка. Этот наряд я помнил, потому что сам подарил его Елене сразу по приезде в Париж – в Тегеране у нее не было туалетов, подходящих для европейской столичной вечерней жизни. Если она взяла его с собой, значит, хотела произвести на кого-то сильное впечатление. Теперь это платье, которое я так долго выбирал и преподнес жене на годовщину нашей свадьбы, помогало ей очаровывать других. Или другого.
Может, она слышала мой вчерашний разговор с Марго и сгоряча мстит мне? Нет, это исключено. Я позаботился, чтобы все двери были закрыты, и говорил тихо. И даже если бы она услышала, она бы знала, что ревновать нет причин. Просто отношения между нами дошли до логического конца. Она сделала свой выбор. Недаром звучали все эти вопросы. С этой минуты между нами все кончено.
Одиночество налетело мутной волной и погребло под собой, прервав дыхание. Я стиснул зубы. Не время раскисать, не сейчас! Если задуманное удастся, уже сегодня я положу конец этой истории!
Я вытащил браунинг из самовара. Отделанная деревом рукоятка приятно легла в ладонь. Паника отступила. Я даже повеселел, хоть это и было отчаянное веселье висельника. В конце концов, если я потеряю Елену, если станет невыносимо… Нет, не думать об этом! У нас еще будет шанс все прояснить. Кроме того, ее отсутствие сейчас избавило меня от отвратительного выбора между ложью и ссорой.
Такой смертельный холод внутри, такая тянущая пустота, словно я провалился в бездонную яму и лечу, не достигая дна. Но, может, это самый подходящий настрой для встречи с мадемуазель Креспен. Вдох, выдох. Все мои планы остаются без изменений.
А что сделает Марго? Удалось ли мне убедить мадемуазель Креспен, что браунинг может спасти ее, если вернется к ней, но погубит, если останется у меня или попадет в полицию? Я не полностью блефовал. Я мог доказать, что она, возможно, убила Люпона. К сожалению, я не мог доказать, что она действительно это сделала. Поэтому предложил ей сделку: ценой письма, доказывающего невиновность Елены, она может избежать выяснения этого вопроса перед присяжными. Испугалась ли она, станет ясно только в ресторане. Если там будет ждать полиция, значит, она убеждена, что сможет перебросить вину на Елену. Но если Марго подумала как следует – а она, я был уверен, думала об этом и только об этом все время до нашей встречи, – она остережется вмешивать полицию. Как я поступлю, если она честно выполнит мое требование? Нет, я знаю ее достаточно, чтобы этого не бояться. Она непременно попытается обыграть меня. На это у меня был план. А на тот маловероятный случай, что мой план не сработает, я заручился помощью Дерюжина.
К восьми вечера солнце исчезло за домом напротив, и квартира погрузилась в тоскливые сумерки. Я надел хрустящую рубашку с воротничком винг, белый атласный жилет, фрак и брюки с шелковыми лампасами. Щегольской облик довершили черная бабочка, лаковые «оксфорды» и браунинг в правом кармане. Оглядел себя в зеркале – костюм от хорошего портного способен вершить чудеса: в стекле отражался худой широкоплечий блондин с решительным взглядом из-под низких бровей и прямой линией твердо сжатых губ. Единственное отступление от модного идеала заключалось в том, что хороший вкус требовал разделять волосы на прямой пробор и зализывать их назад. Я даже не пытался это делать. Всю жизнь упрямая косая прядь спадала мне на левую бровь, и привычка откидывать ее уже стала механической. Мужчина в зеркале производил впечатление богатого бездельника, на которого оборачиваются в опере и на улице и на котором в дансинге повисают девки. Никто бы не догадался, что он только что потерял любимую женщину. Оставалось надеяться, что я сохраню этот уверенный и сильный вид, не имеющий ничего общего с моим истинным самочувствием.
Дерюжин на звонки не отвечал. Я позвонил в фирму развозов, через которую иногда вызывал его:
– Bonsoir, мне требуется такси на весь вечер. Пришлите, пожалуйста, Дмитрия Дерюжина.
– Месье Дерюжин сегодня не работает. Мы пришлем вам другого шофера.
Странно. Мы договорились, что он отвезет меня. Наш план требовал, чтобы во время встречи с Марго он был на набережной и не спускал глаз с окон ресторана. Куда он мог подеваться? Что, если его отсутствие как-то связано с отъездом Елены?
Мне стало почти непереносимо тошно. Я больше ни в чем на свете не был уверен, кроме одного – я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти жену от обвинения в убийстве и от приговора. А потом… Потом будь что будет. А пока прочь, скорее прочь из пустого дома.