к если бы его произнес свидетель в суде.
И на этом дело не закончится – это только начало. Подозрения сыщиков обретут конкретную форму, и закончатся обвинением, если даже не арестом. При мысли об этом Дик вздрагивал.
Так что в эту, вторую, ночь ему не давали сомкнуть глаз уже не смутные предчувствия, но беспокойство самого острого свойства, граничащее с ужасом. Боялся Дарк не только собратьев-людей, но и Бога, а точнее сказать, дьявола. Его посещали сверхъестественные видения. Перед его мысленным взором вставал Чарльз Клэнси, распростертый под кипарисом. Ричард был уверен, что то был труп. Но тогда куда он делся?
Исчезновение тела заинтриговало убийцу не меньше прочих. Весь вечер он не находил себе покоя, нервы его натянулись, как струна. Теперь же, ночью, эта загадка не просто сбивала его с толку, но наводила гнетущий, суеверный страх.
Тщетно пытался он взять себя в руки, найти естественное истолкование. Но разгадка еще не обещала успокоения. Дня него, Ричарда Дарка, не имело большой разницы, ожил ли Клэнси и ушел или был унесен в виде трупа – опасность была одинаково велика. Впрочем, не совсем. Если Клэнси мертв, то не сможет дать показаний, а на основании косвенных улик вынести обвинение будет трудновато, не так ли?
Убийца даже понятия не имел, что в эту самую минуту обвинители уже обсудили доказательства его вины, о существовании которых он даже не подозревал, и теперь уже выступили в путь с намерением взять его под стражу.
Не зная об этом, он все-таки томился смутным ощущением опасности, проистекавшим из сознания допущенных им просчетов. Именно оно, а не совесть и не раскаяние, заставляли его укорять себя:
– Какого дьявола я это сделал?
Он жалел о своем поступке, но только потому что тот поставил его в очень неприятное положение. Опасность была велика, а выгод от преступления никаких не вышло. Стоит ли удивляться, что негодяй ругал себя?
Убийца уже нес наказание за свое злодеяние, но палачом выступала не совесть, а трусливый страх. Он испытывал то, что испытывали и, будем надеяться, всегда будут испытывать все преступники, и теперь понял, как трудно убийце обрести сон и каково лежать в постели, не находя покоя.
Именно так лежал Ричард Дарк, не сомкнув глаз за всю ночь за все те часы, которые провел в спальне. А если и сомкнул, то не в сладостном забытье. Он так и ворочался в кровати, когда в окне комнаты забрезжила заря. На пол упал мягкий голубоватый свет южного утра, приход которого сопровождается обычно концертом лесных пернатых певцов, смешивающимся с не столь мелодичными звуками домашней живности. Среди последних слышатся голоса цесарки и резкий крик индейки, гоготанье гуся, вечно похожее на агонию, деловитое кудахтанье кур и жизнерадостный возглас их повелителя – петуха.
Все эти звуки, приятные и не очень, долетали до ушей Дика Дарка, но ему не было до них дела в это второе после убийства утро.
Но вот до него донеслись звуки совсем другого рода. Тревожные и резкие, они сразу заглушили пение лесных птиц и гомон домашней живности. Звуки были двух видов: стук конских подков и человеческие голоса. Людей явно несколько, говорят они одновременно, и у всех слышатся нотки гнева, нотки ярости!
Сначала голоса доносились издалека, но постепенно приближались. Вскоре они раздавались уже совсем рядом с домом, отражаясь от стен его комнаты.
Убийца не мог долее оставаться в постели. Слишком хорошо сознавал он значение этих звуков – виноватое сердце подсказывало ответ.
Вскочив, он пересек комнату и подошел к окну. Скорее подкрался, потому как его обуял страх. Отодвигая штору, он трепетал всем телом. Затем ноги едва не подкосились под ним, потому как Дик увидел во дворе с десяток вооруженных всадников, которые ожесточенно спорили. Во главе их находился человек, известный ему как шериф графства. Рядом с шерифом стоял маршал, его помощник, позади отряд констеблей. За ними располагались двое из тех, кто, как имел основания полагать Дарк, выступали главными его обвинителями.
Но времени на домыслы не было: едва въехав во двор, всадники спешились и направились к входу в дом. Не прошло и минуты, как они забарабанили в дверь его спальни, требуя впустить их.
Не пускать их, как Дик прекрасно понимал, смысла не было, как и задавать вопрос «кто там?».
– Входите, – выдавил он вместо этого дрожащим голосом.
Мгновение спустя дверь распахнулась, за ней обнаружилась внушительная фигура миссисипского шерифа.
– Ричард Дарк! – произнес тот властным голосом. – Вы арестованы!
– За что? – пролепетал преступник, дрожа в своей ночной сорочке.
– За убийство Чарльза Клэнси!
Глава 24Охотника на енотов мучает совесть
В ночь перед арестом Ричарда Дарка еще один человек, живший совсем неподалеку, тоже лежал без сна или по крайней мере провел без него большую часть ночи.
Это охотник на енотов. В его случае причиной бессонницы являлась именно совесть: пусть преступление его относительно ничтожно, оно все равно лишило его сна. Будь Синий Билл закоренелым грешником, этого не случилось бы, но с ним-то как раз было все наоборот. Безжалостный истребитель енотов, по отношению к себе подобным он истекал млеком человеколюбия.
В ночь после испорченной охоты он, очистив совесть исповедью перед Фебой, почивал вполне мирно. Кроме того, Билл не знал достоверно, произошло ли преступление и погиб ли кто-то. Он слышал выстрелы и перепалку, наводящую на мысль о ссоре между двумя мужчинами, одним из которых был его молодой хозяин, а вторым, предположительно, Чарльз Клэнси. Да, первый затем промчался мимо его убежища в спешке, наводящей на мысль о трагическом исходе дела.
Но обо всем этом Синий Билл мог только догадываться и надеялся, что развязка была не столь дурна, как ему показалось поначалу, и потому сон его не был ничуть потревожен.
Когда поутру он с заступом в руке отправился на работу, никто не заподозрил, что негр является хранителем важной тайны. Его все знали как самого веселого среди работников – его шутки и смех всегда громко раздавались над полями, и в тот день он буквально лучился обычной своей жизнерадостностью.
Но только в первые часы. Когда около полудня до места, где трудились рабы, докатилась весть про убийство – убийство Чарльза Клэнси, – охотник на енотов вместе с другими рабами бросил заступ и присоединился к хору выражавших огорчение голосов. «Массу Клэнси» здесь хорошо знали и уважали, многие даже любили. Молодой человек неизменно находил для невольников улыбку и доброе слово.
Известия произвели на негров тягостное впечатление, и хотя они и вернулись к работе на хлопковых полях, от прежней веселости не осталось и следа. Даже разговоры прекратились или велись вполголоса, слышны были только удары тяпок, время от времени звякавших о подвернувшийся камешек.
Но если сотоварищи его притихли от печали, Билл лишился языка по совсем иной причине. Они знали, что масса Клэнси был убит, и только. Он же ведал, где и как это произошло. И кто это сделал. Его терзала двойная забота: сожаление о погибшем и страх за свою собственную жизнь, вполне обоснованный.
Прознай масса Дик по какой-нибудь несчастливой случайности, что невольник был свидетелем его поспешного бегства с места преступления, Билла быстренько отправят туда, где он никогда уже не сможет дать показаний.
Целиком осознавая этот риск, Билл решил не проронить ни звука о том, что видел и слышал. Но, храня эту тайну сам, он хотел быть уверен, что ее не выдаст и его лучшая половина.
В тот день Феба не работала в поле вместе с другими, и это несколько обеспокоило ее мужа. В преданности своей супруги Билл был уверен, а вот в ее благоразумии сомневался. Болтая с соседками в поселке, она могла обронить неосторожное слово. Один намек на случившееся, и его вызовут на допрос, а затем – под пытками, если заподозрят истину – вырвут признание.
Неудивительно, что весь остаток дня Синий Билл был сам не свой и окучивал побеги табака небрежно, нередко срубая листья. К счастью для него, его товарищи были не в настроении замечать эти огрехи и доискиваться до их причины.
Охотник на енотов очень обрадовался, когда вечерний колокол стал созывать невольников с полей к «большому дому».
Вновь оказавшись в кругу детей и в обществе Фебы, он напомнил ей о важности «держать рот на замке про это важное дело».
За ужином они обсуждали новости дня, докладчиком выступала Феба. Она поведала ему о розысках и о том, как оба хозяина, старый и молодой, принимали в них участие. И добавила, что, вернувшись домой, масса Дик выглядел «жутко напуганным», а щеки у него были белые, как у «старой самки опоссума».
– Да как же ему еще было выглядеть? – заметил на это супруг.
После скудной трапезы они отошли ко сну. Но в эту вторую ночь разделяемый обоими секрет не давал им не то что уснуть, но даже сомкнуть глаз.
Едва забрезжило утро, в негритянском поселке послышались странные звуки. То не был привычный шум пробуждения их товарищей-рабов, состоящий из веселого гомона, шуток и громкого смеха. Напротив, раздавались крики, говорившие о несчастье.
Едва охотник на енотов выглянул за дверь, как стал свидетелем царящей повсюду суеты и узнал о вызвавшей ее причине.
– Шериф арестовал массу Дика, – сообщил ему один из приятелей. – Его обвиняют в убийстве массы Чарльза Клэнси.
Синий Билл во весь дух помчался к большому дому и прибыл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ричарда Дарка сажают на лошадь и увозят прочь под охраной двух человек, расположившихся по бокам от него. Было очевидно, что сын плантатора взят под стражу.
С облегчением выдохнув, Билл поспешил в свое обиталище и доложил о случившемся сгорающей от нетерпения супруге.
– Нам больше нечего бояться, Феба, – радостно зашептал он. – Я видел среди приехавших Сайма Вудли, а уж тот не оставит меня, бедного ниггера, без защиты. Вот я и подумал, не облегчить ли мне душу и не рассказать обо всем, что я видел и слышал, а заодно отдать то письмо и карточку? Что скажешь? Говори начистоту, без утайки.