наполнен плодовыми и цветущими деревьями, которые прежде пользовались тщательным уходом, а теперь аллеи были покрыты роскошной, но дикой растительностью. Здесь-то, в тени листвы, часто прогуливались почтенные патеры и проводили часы досуга, может быть, так же приятно, как их британские собратья из монастырей в Тинтерне или в Тьюксбери.
Часто в стенах миссии раздавался их веселый смех; обитатели ее потягивали вкусный старый херес и пользовались всеми развлечениями, какие могли доставить им Техас и его краснокожие обитатели. Последние, разумеется, этого смеха не слышали – новообращенным не полагалось находиться на территории миссии, для них предназначались лачуги «ранчерии». Они прятались за густыми посадками вечнозеленых деревьев, чтобы не оскорблять взор падре, которые не слишком любили вступать в близкий контакт со своими воспитанниками, бывшими для них не более чем «пеонами», а проще говоря, рабами. По сути своей, то была феодальная система, перекочевавшая из Старого Света в Новый, за тем только исключением, что роль феодалов исполняли монахи, а крепостных – дикари. Претензия же на религиозное просвещение, представлявшее собой причудливую смесь христианства с суевериями, ни на йоту не делала это трансатлантическое порабощение более терпимым. Доказательством, что удержать краснокожих крепостных в узде могла только твердая рука, служило наличие пресидио, или казармы для солдат. Ее развалины господствовали над остатками ранчерии. Те, кто совершал завоевания во имя креста, нуждался в мече, чтобы подчинять непокорных, но и это, как мы видим, не помогло.
Некоторые из хижин сохранились в терпимом состоянии и могли послужить приютом для новых поселенцев. Большинство из них там и разместилось. Приют это был временный, до постройки новых, лучших домов. Но это было еще впереди. Стояла весна, время для посева хлопчатника, и все остальное стоило отложить.
Нет надобности говорить, что полковник Армстронг со своим семейством и прислугой занял миссионерский дом, в котором разместился также Луи Дюпре со своим имуществом. Луизианский плантатор считался как бы принадлежавшим к семейству Армстронгов; ему недоставало лишь нескольких слов священника, чтобы получить этот статус официально. К счастью, в обществе колонистов находился пастор. Но обряд отложили до окончания посева. Тогда предполагалось торжество, которое должно было затмить все фиесты, когда-либо устраивавшиеся на Сан-Сабе испанскими монахами.
Но, как говорится, «делу время – потехе час», и после пары дней, потраченных на отдых и на обустройство, поселенцы принялись за главные дела колонии. Легкие плуги, доставленные из Штатов, взрезали плодородную почву долины, так долго остававшуюся в небрежении, и сотни, даже тысячи акров, были засеяны семенами хлопчатника.
Вокруг древней миссии развернулась деловитая жизнь, и не снившаяся обитавшим тут некогда падре.
Суждено ли ей быть успешной и продолжительной?
Если посмотреть на долину, охваченную активной деятельностью, то на ум придет утвердительный ответ. Но если проникнуть взглядом чуть дальше, за гряду утесов на противоположном берегу реки, до места, где разбили лагерь индейцы, то оптимизма в прогнозе изрядно поубавится. Присутствие темной орды сулит новому поселению большие неприятности.
Правда, дикарей на месте стоянки больше нет. Понаблюдав, как фургоны собираются у покинутой миссии, они, подобно стервятникам, лишенным добычи, снялись и ушли. Но недалеко, всего миль на пять, разбив более постоянный лагерь в густой роще посреди равнины.
На краю утесов остались лишь двое, явно выполняющие роль дозорных. Они несли вахту круглые сутки – пока один спал, другой вел наблюдение. Особенно бдительны были они по ночам: не спускали глаз со здания миссии, наблюдали за освещенными окнами, за перемещающимися туда и сюда факелами. Разбойники явно ждали чего-то. Но чего?
И в чем умысел этих размалеванных дикарей, похожих скорее на демонов, чем на людей? Намерены ли они напасть на колонию, разграбить и разорить ее?
С учетом небольшого количества людей в отряде это предположение выглядит нелепым. Индейцев всего двадцать, тогда как среди колонистов по меньшей мере пятьдесят бойцов. Причем это не просто вооруженные переселенцы – большинство из них обитатели лесов, родившиеся в приграничье и крепкие, как кремень. Против таких двум десяткам команчей, пусть даже отборным воинам племени, в открытом сражении не выстоять. Но что, если они и не собираются вступать в бой и намереваются только совершить кражу?
Или это просто разведчики, авангард более крупных сил?
В любом случае поведение их очень подозрительно. Подобные маневры предпринимались явно неспроста и сулили беду полковнику Армстронгу и его переселенцам.
Наблюдение продолжалось несколько дней, но больше ничего не происходило. Отряд дикарей так и стоял в роще, а двое дозорных торчали на обрыве, продолжая слежку, как прежде.
Но в одну ночь они покинули пост, как будто дождались требуемого момента и нужда в наблюдении отпала.
В ту самую ночь некий человек покинул здание миссии и зашагал прочь от его стен. Его ухода никто не заметил. Час был полуночный, и все отошли ко сну. К тому же неизвестный ускользнул потихоньку через черный ход, воспользовавшись вторым двором и ведущей в сад калиткой. Оказавшись в саду, он прошел по центральной дорожке и перебрался через стену в месте, где она частично обвалилась. Все эти таинственные поступки хорошо сочетались с наружностью незнакомца, на лице которого лежала печать недюжинной хитрости. С первого взгляда, в неверном солнечном свете, его можно было бы принять за мулата. Но хотя кожа у него и была цветной, но не такой. Красноватый оттенок свидетельствовал о наличии индейской, а не африканской крови. На самом деле то был метис – помесь испанца или мексиканца с туземной американской расой.
Среди метисов редко встречаются злодеи и еще реже уроды. Вот и нашего ночного путешественника вполне можно назвать красивым. Копна темных вьющихся волос обрамляла далеко не невзрачное лицо. Овальной формы, оно имело правильные черты, с рельефными носом и подбородком, угольно-черными глазами под арками густых бровей. Рот мог похвастаться крепкими здоровыми зубами, белизна которых особенно выделялась на фоне темных усов.
Если рассматривать его черты по отдельности, они могли показаться располагающими. Но, собранные воедино, производили неприятное впечатление. При всей внешней красоте имелось в наружности этого мужчины нечто отталкивающее, отчего сердце екало в груди. По большей части такой эффект производили глаза: они внушали такой же страх, как и глаза гадюки.
Но их взгляд не всегда бывал таким зловещим. В обществе вышестоящих метис усвоил привычку отводить глаза, опускать их долу, как будто совершил или замыслил что-то нехорошее.
У большинства из сталкивавшихся с ним создавалось впечатление, что он либо уже состоявшийся грешник, либо на пути к пороку, поэтому доверяться ему люди не спешили.
Но не все. Было одно исключение в лице человека, который доверял ему – речь идет о молодом плантаторе Дюпре. Луи полностью полагался на метиса и назначил старшим над всеми своими слугами. Нет нужды говорить, что истинным хозяином нового дома был именно луизианец, а полковник Армстронг был гостем, пользующимся уважением благодаря сединам и статусу будущего тестя.
Почему креол так доверял Фернанду – так звали метиса, – не вполне ясно. Тот не принадлежал к числу его домочадцев, проверенных многими годами службы. Напротив, Дюпре увидел его только перед самым выездом из Натчиточеса.
Пока он организовывал экспедицию, полукровка подошел к нему и предложил услуги в качестве проводника, знакомого с той частью Техаса, где предполагалось основать колонию. Но еще задолго до того как переселенцы прибыли в миссию, Дюпре повысил нового знакомца, пожаловав ему престижный пост своего дворецкого.
Полковник Армстронг не возражал. У него не было такого права. И тем более у кого-либо еще. Прочим оставалось лишь качать головой и перешептываться: «Не выйдет из этого ничего доброго».
Встреть кто-то из этих недовольных нашего метиса в этот полуночный час, тайком уходящего из дома, и будь у него возможность проследить за дальнейшими его действиями, он мог не просто усомниться в преданности нового дворецкого своему хозяину, но и напрямую уличить его в предательстве.
Удалившись от стен миссии на полмили, Фернанд остановился на опушке рощицы, лежащей посередине между берегом реки и стеной утесов.
Там, склонившись над плоским камнем, он извлек из кармана рог и насыпал на камень горку пороха. Затем достал коробок люциферовых спичек[34], чиркнул одной из них о камень и поджег порох.
Тот ярко вспыхнул ярким пламенем, рассеяв тьму ночи.
Метис повторял эту операцию снова и снова. Всего он произвел десять вспышек, пока порох не кончился.
Затем Фернанд повернулся к камню спиной и зашагал в обратном направлении и также воровато проник в дом.
Никто в миссии не видел его пиротехнического представления.
Но незамеченным оно не осталось. Дозорные индейцев, притаившиеся на краю утесов, видели его. И более того, явно восприняли как сигнал, как призыв к действию. С какой стати иначе стали бы они запрыгивать в седла и, оставив наблюдательный пост, скакать к лагерю товарищей? А именно так они и поступили, убедившись, что за десятой вспышкой не последовало других.
Могло ли это быть чем-то иным, кроме как оговоренным заранее знаком?
В жизни обителей прерии огонь играет важную роль. Он служит телеграфом, посредством которого передают сообщение далеким друзьям: сообщают о местонахождении врага или о том, где и как на него следует напасть. Единственная искра или дым могут иметь большое значение. Вспышка – и того более. А уж десять последовательных всполохов явно заключают в себе целый рассказ, который может, скажем, предвещать чью-то смерть.