Шаман закашлялся и замолчал. Я не торопил его.
— Ужасно, — наконец продолжил он, — но старейшины его поддержали. А Фимрун Третий все упорствовал. И тогда брат приказал убить жену гнома, причем на его глазах. Видел бы ты, странник, что с ним стало! До сих пор передо мной стоит это лицо. Воплощение горечи и боли. И он… он согласился, чтобы спасти хотя бы своего ребенка. Король показал нам древнюю шахту. Серебра, что там хранилось, хватило бы и на тысячу гробов. Народ зенолов возликовал, восхваляя имя Мерхема: теперь можно было не только исцелить вождя, но и стать стократ богаче. Я надеялся, что после такой удачи брат отпустит пленников, но Мерхем приказал схватить короля с ребенком и доставить на край ущелья. «Ты слаб, Кархум. Глупая жалость затмила твой разум сильнее крепкого горэля, а сердце сделала мягким, как сгнивший плод Эншибы», — сказал он мне с усмешкой. В его глазах не было ни капли раскаяния, он уже мнил себя будущим вождем. И приказал убить обоих. Иначе, объяснил он, нам не избежать мести гномов. А так снега навсегда сокроют тайну исчезновения короля. Сказав это, Мерхем поднял копье и вонзил его прямо в сердце малыша. Отчаянный крик умирающего сына заставил Фимруна пасть на колени. Он застонал, как раненый зверь, простер руки к небу и воскликнул: «О Дух, пусть сами горы возненавидят белокожих! И да лишится каждый из племени убийц своего чада! Я проклинаю вас, зенолы!»
Рассказ давался Кархуму тяжело. Он все чаще прерывался и все дольше молчал.
— Его горячая молитва была услышана. Буквально за несколько дней трава на наших пастбищах пожухла, плоды на деревьях увяли, ручьи и реки пересохли. Начались болезни, голод. Как и просил гордый гном, Дух Гор покарал нас. Чтобы задобрить его, пещерные шаманы посоветовали бросить в Черное ущелье тринадцать сотен младенцев. Поверь, странник, это было страшное решение. В племени едва смогли набрать такое множество малышей. Увы, среди них оказался и мой сын Гирхам. Я умолял не трогать его, пытался защитить, но зенолы были словно одержимы. Воины вырвали сына из моих рук, а меня ранили и бросили окровавленным умирать на краю пропасти. Там меня подобрал один сердобольный шаман, и я стал его учеником. А мой добрый отец… Из последних сил он приполз к ущелью и бросился вниз. Не захотел жить с таким грузом на душе.
Жесть. Кто бы ни создавал этот мир — он поистине должен обладать больной фантазией. Чувствуя, как в душе закипает злость к высшим силам, которые это допустили, я спросил:
— И начались нападения снежити?
Он кивнул.
— Да. Наши дети превратились в страшных чудовищ. При первой же их атаке Мерхем погиб, как, впрочем, и множество других. Только ветер, нагнавший густые облака, которые скрыли луну, уберег выживших от неминуемой смерти. Зенолы пришли ко мне и просили стать их вождем, но я отказался. Много лет прожил у своего учителя. И поначалу очень сердился на соплеменников за смерть сына, за убийство Фимруна, за уничтожение его народа. Ведь големы, как и предсказывал король, обрушились на тех, кто потревожил запретную шахту. Гномы спрятали своих детей и женщин, а сами бились до конца. До последнего мужчины. Погибли все как один. Теперь на месте их некогда великого города гуляет ветер.
Да, с этим не поспоришь, собственными глазами видел и пустые пещеры, и слезы Верлима.
— С годами злость моя остыла, — продолжал Кархум, — и я стал искать способ избавить зенолов от снежити. Она неуязвима для обычного оружия, Детей Бездны можно убить, лишь разорвав на части. Учитель посвятил меня во многие тайны, я смог войти в то особое состояние, когда посвященным открывается истина. И узрел, что мертвые младенцы безобидны для Горных великанов, они не в силах прокусить их толстую кожу. А значит, те могли бы защитить моих соплеменников. Но ты сам видел, эти ребята глуповаты, кроме того, не любят договариваться. Пришлось воздействовать хитростью.
Кархум усмехнулся, в его глазах мелькнули задорные искорки.
— В стойбище Горных великанов растет Эншиба, Древо Жизни, святыня, без которой они представить себя не могут. Я наслал на нее мор, и она начала увядать. Тогда я пустил слух, что могу ее исцелить, и великаны сами пришли ко мне. В обмен за спасение дерева я потребовал защиты от снежити для зенолов. Они согласились. С тех пор каждую луну я насылаю на дерево мор, а потом прилетаю туда на Ламусе, провожу ритуал и излечиваю его.
Я улыбнулся и почти физически почувствовал, как напряжение в пещере стало спадать. Мне положительно нравился этот старый хитрован.
— Но зачем тебе зелье из крови вампира, шаман?
Лицо его снова помрачнело, глаза потеряли прежний блеск и уставились куда–то в пустоту.
— Все эти годы я мечтал вернуть своего сына. И однажды мне открылось, что для возвращения Гирхама в мир живых нужно зелье обращения, я отыскал его рецепт в старых свитках. Вот для чего нужна мне кровь твоей подруги.
— Ты хочешь с ее помощью воскресить мальчишку…
— Да. Только глупцам кажется, что вся снежить на одно лицо. Нет, у каждого мертвого ребенка свой облик. И мне много раз доводилось видеть сына. Он участвует в каждой атаке. Однажды мне даже пришлось запрятать в волшебный рог одного чересчур резвого великана, который пытался разорвать моего мальчика.
Так вот как Гаррах оказался в рожке! Каких только тайн не узнаешь мимоходом.
— Когда получу эликсир, — продолжал шаман, — я силой напою Гирхама, и он снова обратится в живого. Для зелья не хватало всего двух ингредиентов, когда видение открыло мне, что появился вампир–странник. Я послал за ним… вернее, за ней… Ламуса. Что же до нимфусов — не знаю, где ты их возьмешь. Как тебе известно, я много дней назад отправил в северную деревню своего ученика под видом торговца. Но раз ее захватили темные… Достань мне семена. Красные нимфусы нужны не только для зелья обращения. Это цветы огня, из них получается прекрасное средство для защиты от снежити.
Знание мира: +5, текущее значение: 42
Он легко поднялся, спрятал все еще горящую трубку в складках туники (ну как так, а?) и сказал:
— Ты с друзьями останешься здесь до рассвета. Утром Ламус отвезет нас обоих в замок Снежного рыцаря, там я покажу тебе, что стало с Синеусом. В селении не получится, магия сложная, поэтому ее надо проводить на Стылом хребте, под присмотром Духа Гор. А потом полетишь за нимфусами.
Это было равносильно приказу. Я без возражений встал и потопал за ребятами.
На огромной террасе замка Снежного рыцаря, куда нас с Кархумом принес холценгольф, промозглый ветер пробирал до костей. Немудрено, высота–то какая. Интересно, почему эти таинственные рыцари выбрали для своей обители такое неуютное место? Похоже, у них вместо крови по венам тек антифриз, иначе в этих условиях не выжить.
Поплотнее завернувшись в плащ, я стряхнул с перил снег, перегнулся через них и посмотрел вниз. Белые пушистые облака, быстро меняя форму, проносились прямо под ногами. Дно ущелья находилось настолько далеко, что терялось в тени, зато весь мир гор Безмолвия был как на ладони. За двуглавой сопкой, на склонах которой местами пробивалась зелень, чернел кратер Горных великанов, походивший отсюда на старую потемневшую монету. Правее возвышалось плоскогорье, на нем в лучах восходящего солнца поблескивали дома–бусинки зенолов. В одном из ущелий переливался радугой величественный водопад, грохот от него слышался даже здесь. И над всем этим великолепием кружили огромные белые холценгольфы, чьи огромные гнезда красовались в разломах башен и на крыше.
Повернувшись к шаману, стоявшему за моей спиной, я поднял большой палец и попробовал пошутить:
— Классная смотровая площадка! Еще бы погоду получше, тогда от туристов отбоя не будет.
Кархум бросил на меня непонимающий взгляд.
— Жди здесь, странник. Позову, когда все приготовлю. Но будь внимателен, Ламус может и не успеть тебя подхватить, — он кивнул на почти развалившуюся от времени балясину, развернулся и через витражную дверь скрылся в комнате.
Да, здесь без осторожности никак. Замок действительно был очень старым: тут и там виднелись обрушенные колонны и стены, часть барельефов и скульптур растрескалась. Но даже сейчас он выглядел внушительно и величественно. А раньше, наверное, был и вовсе настоящей короной гор Безмолвия.
Я незаметно покосился на Ламуса. Он, изображая статую, неподвижно сидел на ограждении террасы. Одна из птиц пролетела совсем рядом, обдав меня снежным вихрем, и что–то проклекотала моему бывшему питомцу. Тот гортанно ответил, но с места не двинулся. Видимо на холнцельголфском это обозначало: «Отстань, я на работе!», потому что птица тут же спикировала вниз и скрылась под сводами полуразрушенной арки.
— Готов? — послышался голос Кархума.
Я развел руками — само собой — и шагнул в полутьму дверного проема. Это был большой зал, возможно, когда–то здесь проводились балы. Гербы на стенах с витыми литерами инициалов рассохлись. Гигантские гобелены выцвели и местами сгнили, но на них все еще можно было рассмотреть сцены былых сражений. Резная деревянная мебель превратилась в труху. Время не пощадило ничего. Единственное, что выбивалось из общего вида разрухи, так это хрустальная скульптура девушки, очень похожая на ледяное изваяние в деревне зенолов.
Следуя приказу Кархума, я сел прямо на пол с потрескавшейся мраморной мозаикой, и по одному знаку его руки вокруг меня появилось тонкое кольцо огня, словно кто–то до этого тонкой струйкой налил жидкость для розжига. Признаюсь, стало неуютно, я почувствовал себя тигром, прыгающим через горящий обруч.
Но шаман не обратил на это внимания: он стоял, закрыв глаза, и слегка покачивался. Взял с большой плоской чаши несколько пучков сухой травы и бросил их в огонь. Повалил удушливый дым, посыпались искры, и я поневоле закашлялся.
Между тем Кархум опустил голову и закачался в плавном, медленном танце. Татуировки на его лице начали светиться чуть заметным голубым сиянием. Постепенно движения шамана становились все быстрее и резче, спираль, вытатуированная посреди лба, засияла ярче и начала вращаться. Притаптывая и кружась в такт ее кружению, Кархум закатил глаза, затрясся и воскликнул: