– Что ж вы творите, суки, – шипела V, продолжая раскачиваться на стуле. – Что я вам сделала? О чем вы вообще говорите? Я не понимаю, я не понимаю, я не понимаю!
И прижимала руки к горлу, и грызла себе запястья, и вот уже начала кашлять надсадным кашлем сердечным, как тогда, в свои шестнадцать.
– Я просто хочу понять, – повторял А. – Я ничего не хочу знать, ничего знать о тебе не хочу, и о нем не хочу – да выйди же! что ты тут стоишь, при чем тут ты, выйди куда-нибудь, мы сейчас быстро разберемся и уедем, мы уедем, слышишь? Я не останусь тут, мать твою, не останусь, только выйди, и лучше поскорее, я не хочу тебя видеть, я не хочу тебя запоминать, видеть рожу твою не могу – вышел, вышел немедленно! Черт, ну какой он неприятный, почему он нас боится? Объясни теперь – почему она появилась, откуда она взялась – ты о ней думала? Ты думала о ней, когда думала обо мне?
– Н-н-нет, – тряслась жена, качая головой. – Я только п-п-предполагала, что ты тут быстро утешился – с ней вот – вот с этой вот, – что вы воссоединились теперь в царстве мертвых, как Ромео и Джульетта.
– Вместе в вечности, – зло выпалила Джульетта, качнувшись в деревянном кресле так резко, что у нее стукнули зубы. – Сорок тысяч мужчин и женщин в день. Как Ромео и Джульетта. Сорок тысяч мужчин и женщин в день. Как-то иначе я представляла себе счастье. Завтра еще сорок тысяч. Давай будем как они.
– Что она несет? – взвизгнула жена. – Что она несет?
– Спустилась последняя ночь печали, – улыбнулась V, и по ее подбородку потекла струйка крови из прокушенного языка. – И она поняла, что больше не может. Она больше уже не может. Нет больше сил у нее. Заебалась вконец ваша Джульетта.
– Я просто думала, что вы с ней – и все! И на этом все, и ты счастлив, и все у тебя хорошо! – бормотала жена. – Ты же звучал счастливым, когда мы созванивались, и я подумала: ну и отлично, он утешился со своей первой любовью, наверное, она даже нарожала там ему чего-нибудь, чего там вы можете нарожать, я же не думала, что ей шестнадцать, хотя черт, очевидно же, что шестнадцать, но и в шестнадцать реально родить, только не после смерти.
– Что она несет! – заоралa V. – Заставь ее заткнуться! Ты говорил, что мы просто заедем на часик – заедем на часик к твоей бывшей жене, к вдове твоей чертовой, – и на этом все! Ты не говорил, что вы будете тут выяснять что-то про меня! Что за херню вы несете оба!
– Как я мог быть с ней! – возразил А., который как будто не слышал того, что кричит V. – Она не была человеком, она не была вообще, даже если бы она и была, она умерла слишком рано, она умерла в двенадцатом, мать твою, в две тысячи двенадцатом году умерла от лейкоза – тогда еще лейкоз не лечили толком, ничего не лечили, от онкологии люди умирали, ничего не сохранялось, ничего не сохранилось, не осталось от нее ничего!
– Сука! – орала V. – Предатель! Что значит – не осталось?! Что значит – не сохранилось?! Вот же я, вот же я, я же вот тут, сволочь ты, я же тут, ты же сам меня как-то восстановил, если ты считаешь, что ты меня восстановил, – а ты меня из чего-то восстановил? Из ребра, сука мизогинистичная, да?
– У меня она не была такая истеричная, – клялась жена-вдова. – Нормальная была девочка, добрая, музыку любила, «Битлз», Бетховена и тебя, всё как ты рассказывал, – или это книжка такая была? Или нет, истеричная, да? Ты говорил, что мать у нее. С матерью что-то было.
– Истеричка! Шизофреничка! Двинутая! Вся в мать! – выла V, ритмично изо всех сил ударяясь пятками в пол и вцепившись себе в уши так, словно они были мясными наушниками с самой ужасной музыкой в мире – и не выдрать, не выкорчевать. – Господи, да прекратите вы! Прекратите! Пожалуйста! – И она разрыдалась. А. никогда не видел ее плачущей, и в этот момент он почувствовал себя чудовищно, но остановиться было уже невозможно.
– Она не должна была тут появиться! – кричал он жене сквозь непрекращающиеся уже крики и проклятия V. – Не должна была! Потому что я не уверен, существовала ли она на самом деле!
– Сука! Мразь конченая! Не слышу тебя! Не слышу! Связь плохая, перезвони! – выла V, размазывая по лицу кровь, слюну и бело-розовую пену.
– Что значит – существовала ли? – кричала жена. – Ты мне рассказывал про нее все в подробностях! Каждую родинку ее сраную описывал! Ты меня так не запомнил за столько лет совместной жизни, как ее за десять дней какой-то херни! Я все время тебя к ней ревновала!
– Пусть бы вы сдохли оба! – не унималась V. – Я никогда! Я никогда! Я никогда не буду больше забывать купить талончик на автобус во всех следующих жизнях! И никогда не буду больше умирать в шестнадцать! Клянусь! Клянусь! Больше никогда! Только пусть это прекратится, пусть это прекратится, пусть это скорей закончится, а-а-а-а-а!
И она стала страшно, по-совиному завывать.
– Да, у матери ее тоже припадки были, ты рассказывал, – пробивался сквозь вой скрипучий, противный голос жены. Как он полюбил ее, как он вообще на ней женился, с этим ее крякающим неприятным голосом?
– Да не было никакой матери! – закричал А. – Ее самой тоже не было! Я придумал всю эту историю, придумал ее, придумал!
– Ложь, ложь, ложь! – почти лаяла V. – Тварь, тварь, тварь!
– Какое «придумал», ты мне кассеты ее показывал! Ты их всю жизнь хранил! Я после твоей смерти их выбросила – огромный мешок! – кричала жена.
– Я их купил в магазине старья, потому что мне очень было нужно, чтобы она существовала, я так хотел верить, что она была! Но о ней знала только ты одна, и больше никто. Я ее, может быть, специально для тебя придумал, я уже не помню! И вот она тут – полностью выдуманный, черт подери, человек – в качестве нейрозомби! Ты понимаешь, понимаешь вообще, что происходит? Ты понимаешь, что это значит?
V начала сипеть, хватаясь за горло. Упала с кресла, изо рта у нее еще активнее пошла пена, она стала размазывать ее по паркету мелкими швейными движениями тоненьких бледных пальцев. А. в оторопи смотрел на нее. По телу V пробежала волна, еще волна. Она вдохнула всей грудью – резко, страшно, с каким-то консервным нехорошим звуком, будто рвется под ножом раздутая жестяная банка.
– Помоги же ей! – закричала жена.
А. не мог сдвинуться с места – он смотрел на V, смотрел и смотрел. Он столько раз в юности представлял себе ее смерть, что теперь не мог понять, что происходит – пантомима памяти или что-то более зловещее и неназываемое.
V затихла. В кухню вбежал муж бывшей жены-вдовы – видимо, его испугали крики. Присел около V, схватил ее за птичье прозрачное запястье.
– Она же мертвая, – тихо сказал он. – Что вы с ней сделали?
– Она не может быть мертвая, – сказала жена-вдова. – Мертвые не умирают.
А. молчал.
Он не знал, что сказать, и боялся, что все, сказанное им, будет использовано против него.
После небольшого и уже довольно бессмысленного разговора А. попрощался с женой-вдовой и ее мужем (он был уверен, что больше никогда с ними не увидится), завернул мертвую V в отнятое у жены старое подарочное одеяло-гобелен с дотошно вышитым на нем каталогом НЛО, являвшихся американским летчикам в шестидесятых, и поехал хоронить ее у озера, в котором они еще два дня назад купались, когда были, наверное, счастливы. Несмотря на то что одного из них не существовало.
– Ночью. Я собственноручно. Хоронил. Человека. Мою первую любовь. Девушку, которую я, скорее всего, полностью выдумал. С одной стороны, сам виноват. Сам выдумал – сам и хорони. А с другой – я закапывал собственное воспоминание. Собственную юность. Собственную жизнь. Мою мертвую память. И когда я закопал ее, и прикатил из леса небольшой музейный валун, и поставил его на могилу, то окончательно понял: ее никогда не существовало, этой девочки. Вообще не было этого человека. А теперь он возник здесь, среди нас, – живой, из плоти и крови. Во всяком случае, воспринимался этот человек именно так – и умер в таком же качестве, как человек из плоти и крови. Ты понимаешь, что случилось?
Мне срочно понадобилось деревянное кресло-качалка – в этой истории присутствовало все, чтобы я была не в силах ее выдержать.
– Не понимаешь? Когда я ее закопал, я вернулся домой весь черный. Стал пить. Каждый день сидел в баре. Чувствовал невероятную вину перед ней. Подружился с С. – думал хотя бы через него загладить. Ведь он тоже… из этих. Но не так, не так. Всего этого не должен человек переживать.
– Я понимаю, что тебе больно, – сказала я.
– Да не я, не я! – стиснул зубы А. – Она не должна была этот кошмар переживать. Понимаешь, она ведь не знала, что она не существовала никогда вообще. Она была уверена, что она была! Что вся эта ее коротенькая глупая жизнь на самом деле случилась! Она выглядела такой счастливой во время нашего путешествия.
– Мне это все трудно осмыслить, – сказала я. – Я хочу назад в собаку и больше никогда не возвращаться. Я не понимаю, что это все значит.
– Видимо, это началось, когда нам отключили интернет и замкнули нас на нас же самих. Теперь нейрозомби могут возникать не просто от коллективной памяти о случившемся. Они появляются даже из ложных воспоминаний. Понимаешь, что это значит?
– Мы умеем создавать новых людей, которых никогда не было?
– Вроде того, – подтвердил А. – Бог – это память. Потому что теперь наша память создает новых людей. Даже если они не совсем люди. Если они уверены, что они люди, – то они люди.
– Я сейчас сама умру, – сказала я А. – И ты будешь по очереди хоронить всех своих женщин.
– Ужасная херня происходит, – ответил А. – Не будь эгоисткой. Не думай про себя. У нас тут скоро могут начать плодиться литературные персонажи и множество Куртов Кобейнов с Джонами Леннонами. Если все это как-то не отрегулировать и не остановить вовремя.
– Я пойду полежу, – сказала я. – Мне срочно надо прилечь.
Сделала несколько шагов в глубину леса и легла на мокрую холодную землю. Спину свело медленной судорогой. Мимо меня по тьме прошелестел еж и лизнул мне указательный палец – половину ее имени, половину ее имени.