— А что вы можете сделать? — спросила она довольно напористо.
— Немногое, — ответил юрист, снова чуть-чуть улыбнувшись, как бы насмехаясь над самим собой.
— Но хоть что-то можете?
Эстер должна была проявить настойчивость. Ее друг ждал этого от нее. Может быть, ему хочется разделить с ней чувство поражения. Иногда, если страх выразить на словах, он становится управляем — Лэттерли узнала об этом на полях войны. Чем дольше страх загоняют внутрь, тем больше он разрастается, но если взглянуть ему в лицо, то можно собраться с силами и противостоять ему. Тогда есть шанс совладать с кошмарами, которые он порождает, и сам страх в конце концов уже не кажется страшнее самой борьбы. Эстер все еще помнила и кровавые поля, и тот нездоровый ужас и жалость, о которых необходимо забыть, если хочешь жить дальше и приносить пользу. Этот процесс будет особенным, его не с чем сравнить из прежней практики Рэтбоуна — девушка понимала это, но не могла ему этого сказать. Оливеру предстояла борьба — и поражение.
Адвокат попытался привести мысли в порядок. Он все еще сидел сбоку от стола, но перестал бесцельно перелистывать бумаги.
— Если мы сможем доказать, что убийство действительно имело место, то, возможно, нам удастся отвлечь внимание общества от того факта, что графиня обвинила не того человека, — сказал он медленно. — Я мало что знаю о принцессе Гизеле. Наверное, мне нужно побольше узнать об их отношениях с Зорой в прошлом и о ее теперешнем финансовом положении, чтобы представить, какой суммы она потребует за нанесенный ей моральный ущерб. — Юрист закусил губу. — Если она ненавидит Зору так же сильно, как Зора — ее, тогда, весьма вероятно, она захочет разорить графиню.
— Я постараюсь что-нибудь узнать, — быстро ответила Эстер, обрадовавшись возможности как-то помочь. — Барон и баронесса Олленхайм были знакомы с ними обеими очень близко. Если я найду правильный подход, баронесса может мне рассказать о Гизеле очень много. Но мне кажется, вряд ли принцесса испытывает к Зоре какие-нибудь неистовые чувства. Она одержала верх, и довольно легко.
— Одержала верх? — нахмурился Рэтбоун.
— Между ними шла битва, — нетерпеливо ответила его собеседница. — Зора фон Рюстов была любовницей Фридриха до появления на сцене Гизелы — по крайней мере, одной из нескольких. Но после Фридрих уже ни на кого не смотрел. У Зоры было много поводов ненавидеть Гизелу, а у той не было никаких. И сейчас она, очевидно, так сражена смертью Фридриха, что ее совершенно не занимает мысль о мести за клевету. Как только будет доказана ее невиновность, она совершенно удовольствуется тем, что сойдет с общественной сцены, снова как герцогиня — и к тому же милосердная! Ею еще больше станут восхищаться. Люди будут просто боготворить ее.
Внезапно лицо адвоката оживилось. Глаза его опять загорелись, и он ухватился за мысль.
— Эстер, вы потрясающе проницательны! Если б я смог убедить Гизелу, что проявление милосердия будет в ее собственных интересах, что тогда ее станут воспринимать как героиню, еще более великую, чем раньше, это было бы нам очень на руку!
Оливер выскользнул из-за стола и стал шагать взад-вперед по кабинету, но теперь это было не бесплодное напряжение, а нервная энергия, свидетельствующая об усиленной работе мозга.
— Разумеется, я не стану говорить об этом в личной беседе, но намек на это прозвучит в суде. И это будет намек с подтекстом. — Он широко взмахнул в воздухе руками, пытаясь проиллюстрировать свою идею. — С одной стороны, мысль о милосердии настолько привлекательна, что Гизела обязательно поддастся ее влиянию. Ей дадут понять, что мир всегда будет помнить о ее благородном сердце и замечательном поведении и сочувствии к падшим, о ее великих, чисто женских достоинствах, которые Фридрих предпочел короне, и все убедятся, что он в свое время сделал правильный выбор. А с другой стороны, до ее сознания будет доведена мысль, как это отвратительно — мстить женщине, которая прежде потерпела поражение в единоборстве с нею и которая, конечно, ошибалась, но в то же время является истинной патриоткой, готовой рискнуть всем своим состоянием, чтобы пролить свет на истинную причину смерти Фридриха: он пал жертвой убийства, а вовсе не скончался от естественных причин, как все предполагали.
Юрист ускорил шаг — мозг его заработал еще быстрее.
— И я очень тонко намекну, что если не быть благодарной Зоре за это пролитие света, то некоторые смогут предположить, будто Гизела не торопится признавать убийцу к ответу, — продолжил он рассуждать вслух. — А она никому не должна позволять и малейшего подозрения на этот счет! — Рэтбоун сжал кулак. — Да, по-видимому, мы нащупали какое-то подобие стратегии. — Он остановился перед Эстер. — Спасибо вам, дорогая! — Глаза у него сияли, а взгляд стал ласковым. — Я вам в высшей степени благодарен. Вы чрезвычайно помогли мне.
Женщина почувствовала, что краснеет от его взгляда, и вдруг растерялась, не зная, что отвечать. Она должна помнить, что он просто благодарен ей. В сущности, ничего нового.
— Эстер… я… — Адвокат собрался было сказать еще что-то, но тут раздался стук в дверь, и Симмс просунул голову в кабинет.
— Сэр Оливер, к вам майор Бартлетт. Он ожидает уже около десяти минут. Что ему сказать?
— Скажите ему, что я буду занят еще десять! — отрезал Рэтбоун, но затем взглянул на изумленное лицо клерка и вздохнул: — Нет, ничего не говорите. Мисс Лэттерли уже уходит. Передайте мои извинения майору Бартлетту, что я заставил его ждать, но я только что получил срочную информацию касательно другого дела. Однако теперь я к его услугам.
— Да, сэр Оливер. — Симмс удалился, всем своим видом выражая уверенность в стабильности основ. Это был человек, с глубочайшим уважением относящийся к установленному порядку.
Эстер улыбнулась, одновременно чувствуя и облегчение, и разочарование.
— Благодарю, что приняли меня без предварительной договоренности, — сказала она серьезно. — Я сообщу вам обо всем, что мне удастся узнать. — И повернулась, чтобы уйти.
Адвокат открыл для нее дверь, стоя так близко, что женщина почувствовала слабый запах твида и чистого белья и тепло его тела. Она вышла в комнату клерков, а он отвернулся и заговорил с майором Бартлеттом.
На Хилл-стрит Эстер вернулась, полная решимости прямо сказать о положении Роберта, как только представится возможность, а если она не представится, то создать ее.
Получилось так, что долго ждать ей не пришлось. В тот же день, незадолго до вечера, доктор снова навестил больного, и, осмотрев его, пожелал переговорить с медсестрой наедине. На втором этаже был будуар, в который всегда можно было удалиться. Мисс Лэттерли плотно прикрыла его дверь.
Вид у врача был самый серьезный и даже печальный, но он не прятал глаза и не пытался смягчить горький смысл своих слов напускным оптимизмом.
— Боюсь, что больше я ничего уже не могу для него сделать, — сказал он тихо. — Было бы неоправданно и даже, наверное, жестоко поддерживать ложную надежду на то, что больной встанет с постели и снова начнет самостоятельно передвигаться или… — Тут медик все-таки заколебался, пытаясь облечь то, что он хотел объяснить, в более деликатную форму.
Эстер помогла ему:
— Я понимаю. Он никогда не сможет владеть нижней частью туловища. Будут работать только механически действующие органы пищеварения.
— Боюсь, что так. Извините.
Хотя сиделка и знала это, после слов доктора она поняла, что какой-то частью сознания, пусть это было и неразумно, все же надеялась на лучшее. Теперь надежда умерла окончательно.
Доктор очень участливо глядел на нее. Ему так же, как и ей, было неприятно думать, что надеяться больше нельзя.
Мисс Лэттерли заставила себя поднять голову и унять дрожь в голосе.
— Я сделаю все, чтобы помочь им принять эту горестную весть с достоинством, — пообещала она. — Вы уже сказали баронессе или хотите, чтобы я это сделала?
— Нет, я еще никому не говорил и хотел бы, чтобы вы присутствовали при этом. Боюсь, для баронессы будет очень тяжело услышать это известие.
— А самому Роберту?
— Я и ему ничего не сказал, но мне кажется, он знает. Эта молодая женщина, о которой он мне говорил — мисс Стэнхоуп, — по-видимому, до некоторой степени его уже подготовила. Тем не менее услышать об этом из моих уст — совсем другое дело, чем только догадываться. Вы его знаете лучше, чем я. От кого ему будет менее тяжело услышать правду?
— Все это зависит от того, как воспримут известие его родители, — ответила Эстер.
Зная, насколько сильно они надеялись на обратное, она опасалась, что Бернд воспримет сообщение в штыки, и от этого ему будет гораздо тяжелее смириться с необратимой реальностью. А вот Дагмара, возможно, сумеет встретить страшную весть с мужеством за них обоих.
— Пусть, если возможно, сами решат, как тут быть, — вздохнула сиделка.
— Очень хорошо, — согласился медик. — Так спускаемся вниз?
Бернд и Дагмара ожидали их в огромной гостиной с высоким потолком, стоя рядом у камина. Они не касались друг друга, но когда Эстер и врач вошли, барон обнял жену. Он посмотрел на медиков, не отводя взгляд, в котором боролись надежда и страх.
Дагмара все поняла по выражению их лиц и охнула.
— Плохо… да? — спросила она, и голос у нее дрогнул.
Мисс Лэттерли начала было говорить, что все не так плохо, как могло бы быть, что Роберт не будет испытывать боли, но затем поняла, что они с доктором не смогут рассматривать положение так, как стоящая перед ними женщина. Для них то, что есть, уже было самым плохим.
— Да, — ответил врач за Эстер. — Боюсь, надежда на то, что он сможет ходить, нереальна. Я… я очень сожалею об этом.
Нервы у него не выдержали, и он не смог рассказать обо всем подробно, как и сказал медсестре. Возможно, доктор увидел по лицу Бернда, что более подробное объяснение будет для него невыносимо.
— Вы можете… чем-нибудь помочь? — спросил глава семьи. — Может быть, пригласить еще кого-нибудь из ваших коллег? Я не хочу вас обижать, но что, если попытаться узнать еще одно мнение? Например, хирурга? Теперь, когда можно оперировать под анестезией, вы, конечно, смогли бы… поправить то, что сломано? Я…