Харвестер кивнул.
— Но симптомы, которые вы наблюдали, подтверждали, что причина смерти — увечья, полученные во время опасного падения с лошади?
— Я… в то время я был убежден в этом. — Галлахер беспокойно заерзал на стуле и завертел шеей, пытаясь ослабить воротничок, который душил его; руки доктора по-прежнему сжимали край трибуны. — Я с чистой совестью подписал свидетельство о смерти. Конечно… — Он умолк, и теперь его волнение было очевидно каждому из присутствующих в зале.
Эшли помрачнел.
— Теперь вы сомневаетесь, доктор Галлахер? Ваши сомнения начались после того, как вы прочитали в газетах о предположениях сэра Оливера, высказанных им на вчерашних слушаниях, или начали сомневаться до этого?
Теперь у медика был вид загнанного в угол человека. Он не сводил взгляда с Харвестера, словно опасался, что, сделав это, тут же увидит глаза принцессы Гизелы.
— Да… пожалуй… главным образом после того, как я прочел это в газетах… — пробормотал он. — Хотя вопросы частного детектива, который говорил со мной до этого, уже тогда встревожили меня, но в то время я не придал им большого значения.
— Итак, ваши сомнения возникли под влиянием чужих подозрений и слов? Кстати, этот агент нанят сэром Оливером и его подзащитной, не так ли? — Эшли указал рукой на Зору.
— Я… — Врач покачал головой. — Не знаю. Правда, он дал мне понять, что защищает доброе имя принцессы, а также лорда и леди Уэллборо…
В зале послышался недовольный шум. Один из присяжных неодобрительно поджал губы.
— Он так и сказал? Неужели? — насмешливо переспросил Харвестер. — Что ж, такое может быть, но заверяю вас, доктор, этот агент не имеет никакого отношения к принцессе Гизеле, и я буду удивлен, если окажется, что он действовал от имени лорда и леди Уэллборо. Их репутации ничто не угрожает и не может угрожать.
Галлахер промолчал.
— По зрелым размышлениям, доктор, — продолжал защитник Гизелы, сделав несколько шагов перед свидетельским местом и вернувшись обратно, — вы по-прежнему считаете, что ваше первое заключение о причине смерти принца было верным? Он умер от внутреннего кровотечения в результате увечий от несчастного случая, осложненного, возможно, разрывом сосуда, в чем мог, как вы полагаете, быть повинен внезапный чих или кашель?
— Не могу утверждать. Без вскрытия нельзя с уверенностью назвать причину смерти, — ответил медик.
По залу пробежал ропот. На галерке вскрикнула женщина, а среди присяжных началось волнение, словно вскрытие должно было состояться прямо сейчас и они должны были при этом присутствовать.
— Можно ли доказать, доктор Галлахер, что смерть наступила не от травм, а по любой другой причине? — спросил Харвестер.
— Конечно, нет! Если б это было возможно, я не подписал бы заключение.
— Значит, нельзя, — удовлетворенно согласился Эшли, разведя руками. — Еще один вопрос. Вы навещали принца регулярно, когда он начал выздоравливать?
— Разумеется. Я навещал его ежедневно. А в первую неделю после несчастья я бывал там дважды в день, до тех пор, пока ему не стало лучше и не упала температура.
— Как скоро после несчастного случая он умер?
— Через восемь дней.
— Кто все это время ухаживал за ним?
— Каждый раз, когда я навещал его, я видел с ним принцессу. Кажется, это она ухаживала за ним и выполняла все его желания.
Харвестер, чуть понизив голос, стал уточнять подробности:
— Она ухаживала за ним как медсестра, доктор, или также готовила ему еду?
В зале суда стало так тихо, что каждый слышал, как кровь стучит у него в ушах. Зал суда был переполнен: все скамьи были заняты так, что люди сидели вплотную друг к другу — рукав габардинового сюртука прижимался к шелковому рукаву соседки. Однако в данную минуту вся эта масса людей, застыв, походила скорее на музей восковых фигур.
— Нет, — на этот раз уверенно ответил медик. — Принцесса не готовила принцу еду. Как я понял, она не умела стряпать. А поскольку она принцесса, никто от нее этого и не требовал. Я слышал, что она ни разу за это время не спускалась в кухню. Мне даже сказали, что она не покидала их с принцем комнат с тех пор, как произошло несчастье… и до самой его кончины… и даже несколько дней после его смерти, так она была убита горем.
— Благодарю вас, доктор Галлахер. — Харвестер был очень любезен. — Вы многое прояснили. Пока это все, что я хотел у вас спросить. Без сомнения, у сэра Оливера есть к вам вопросы, если вы будете так любезны и останетесь на свидетельской трибуне.
Врач повернулся к Рэтбоуну, когда тот встал и подошел к нему. Монк упомянул о тисовых деревьях в парке поместья Уэллборо-холл, и адвокат графини фон Рюстов постарался разузнать все, что только можно, об этом виде деревьев. Но ему пока не следовало пугать свидетеля, если он хотел во всем разобраться. А пуще всего не стоило интересоваться сейчас неожиданным поведением Зоры, которая так и подалась вперед, жадно вслушиваясь в каждое слово доктора и не сводя с него глаз.
— Мы все отлично понимаем то сложное положение, доктор Галлахер, в котором вы оказались, — начал Рэтбоун, успокаивающе улыбаясь. — У вас не могло быть оснований сомневаться в том, что все было именно так, как вам казалось и как вы нам рассказали. Кто мог предполагать, что в таком доме с королевской особой могло случиться нечто подобное, вызвавшее потом столько осложнений? Этого никто не мог ожидать. Вас справедливо обвинили бы в неуважении и бессердечии, если б вы, как врач, действовали иначе. Но теперь, когда нам в какой-то степени стала известна политическая ситуация, мы можем по-иному взглянуть на то, что вам удалось увидеть и услышать, и проверить, можно ли и дальше оставаться при прежнем мнении на происшедшее.
Юрист нахмурился, как бы извиняясь перед свидетелем, и продолжил еще более мягким тоном:
— Мне очень жаль, но я должен поступить так, даже если это будет мучительно неприятно присутствующим здесь лицам. Но я уверен, что вы поймете, сколь это необходимо, чтобы узнать правду. Если совершено убийство, то это требуется доказать, а те, кто в нем повинен, должны понести наказание.
Говоря это, адвокат намеренно смотрел на присяжных, но затем перевел взгляд на Гизелу, спокойно сидевшую рядом со своим защитником. Лицо ее ничего не выражало.
— Если же преступления не было и перед нами человеческая трагедия, мы и это должны доказать, чтобы покончить со злонамеренными слухами, которые расползлись по всей Европе. Невиновные ждут от нас защиты, и мы должны оправдать их доверие, — добавил сэр Оливер.
Затем он снова повернулся лицом к свидетелю, чтобы не дать коллеге Харвестеру возможности заявить, что вместо допроса здесь произносятся речи.
— Доктор Галлахер, что за симптомы вы заметили у принца Фридриха в последние часы перед смертью? — поспешил спросить Рэтбоун. — Я хотел бы пощадить чувства всех, если б мог, а, главное, чувства вдовы, — но вынужден спросить вас об этом.
Медик ответил не сразу. Казалось, он приводит в порядок свои мысли, прежде чем что-то сказать.
— Возможно, вам надо свериться с вашими записями, доктор Галлахер? — спросил судья.
— Нет, благодарю вас, милорд. Это случай, который я никогда не забуду. — Врач сделал глубокий вдох и прочистил горло. — В этот день принцу стало хуже. За мной прислали раньше, чем я обычно приходил к нему. Лакей из поместья Уэллборо-холл явился ко мне и попросил немедленно приехать, поскольку принцу Фридриху очень плохо. Я спросил, что с ним, и лакей пояснил, что у принца горячка, сильно болит голова, началась рвота и боли в желудке. Разумеется, я немедленно поехал к нему.
— У вас были в это время другие пациенты? — спросил Оливер.
— Был один. Пожилой джентльмен с приступом подагры. Хронически больной человек, которому я мог помочь лишь советом не пить портвейн. Мой совет он отверг.
Нервный шепот пробежал по галерке, а затем снова наступила тишина.
— Каким вы нашли принца Фридриха, когда приехали, доктор Галлахер? — продолжил расспросы Рэтбоун.
— Таким, как его описал слуга, — ответил свидетель. — Он страдал от сильных болей, и у него была рвота. К сожалению, как это бывает в таких случаях, рвотную массу из приличий немедленно убрали, и нельзя было определить количество крови в ней, но принцесса уверяла, что крови было много. Она опасалась, что началось внутреннее кровотечение, и была напугана. Эмоционально принцесса страдала столь же сильно, как ее муж физически.
— При вас у него была рвота?
— Нет. Вскоре после того как я приехал, принц впал в бессознательное состояние. Он был очень слаб, кожа его была холодной и влажной, пульс — неровным, а иногда не прощупывался совсем, он испытывал сильные боли… Должен признаться, с этого момента я стал опасаться за его жизнь. У меня почти не было надежды, что ему станет лучше.
Доктор был бледен, и, глядя на его полное страданий лицо, Рэтбоун представил себе, что тот испытывал, тщетно пытаясь помочь умирающему человеку и отлично понимая, что он бессилен помочь ему или облегчить его страдания. Оливер никогда не мог понять тех, кто выбирает профессию врача — сам он предпочитал иметь дело с муками совести, противоречиями и борьбой на поле правосудия.
— Думаю, что все присутствующие смогут понять ваше отчаяние, доктор, — громко и с искренним уважением сказал Оливер. — Нам только остается поблагодарить судьбу за то, что никто из нас не оказался в вашем положении. Что было потом?
— Принц Фридрих угасал, — ответил Галлахер. — Его тело холодело, он слабел. Боль, кажется, уменьшилась, и принц впал в кому, из которой так и не вышел. Он умер около пяти часов пополудни.
— Из того, что вы видели и уже знали, могли бы вы сделать заключение, что смерть наступила от внутреннего кровоизлияния?
— Да.
— Что ж, заключение резонное, судя по симптомам, — согласился Рэтбоун. — Но скажите, доктор Галлахер, если бы вернуться назад, не показалось бы вам, что некоторые из этих симптомов больше похожи на признаки отравления, чем на внутреннее кровоизлияние? Например, это могло быть отравлением ядовитой настойкой из коры или хвои тисового дерева…